Утешительная партия игры в петанк - Анна Гавальда

И отступился. Отпустил ее руки, ее витые браслеты, сел и закрыл глаза.

Она дотронулась до него, стала гладить, уселась верхом, облизала его пальцы, веки, зашептала в ухо невнятные слова, резко дернула за подбородок в сторону, чтобы он вскрикнул, заставляя молчать, схватила его ладонь, плюнула в нее, засунула ее куда хотела, извивалась, двигалась взад-вперед, тянула его за собой, почти ломала его…

Да будь он проклят! Проклят такой, какой есть! Прокляты все его чувства. И проклята, проклята вся эта фальшь! — он оттолкнул ее.

Он не хотел.

А ведь он столько об этом мечтал. Дикие оргии, самые невероятные эротические фантазии, разорванная одежда, ее боль, ее наслаждение, ее стоны, их слюна, сперма и поцелуи… Все. Все что угодно, он представлял себе, только не это. Он слишком любил ее.

Хорошо, плохо, черт знает как, в любом случае — слишком.

— Не могу, — простонал он. — Не могу я так…

Она на какое-то мгновение растерялась, замерла, потом упала на него, лицом на грудь.

— Прости, — твердил он, — про…

Отстранившись, она в последний раз качнула бедрами, оправляя платье. Молча одела его, затянула ремень, разгладила рубашку, улыбнулась, увидев, сколько не хватает пуговиц, потом смягчилась, опустила руки, нежно прижалась к нему снова и позволила, наконец, себя обнять.

Прости. Прости. Единственное, что он мог сказать. Он даже не знал, к кому обращается, к ней или к самому себе… К ее прекрасной душе или к своему мужскому естеству.

Прости.

Он сжимал ее крепко, вдыхал ее запах, гладил волосы, наверстывал опоздание в двадцать лет и десять минут, потерянные только что. Слышал, как бьется ее сердце, сдерживал отчаяние, но снизу уже доносились аплодисменты, а он все искал… другие слова.

Другие слова.

— Прости.

— Нет… Это все я, — прошептала она еле слышно, — я… — осеклась. — Я думала, ты уже взрослый…

Его звали. Искали в саду. Шарль! Иди фотографироваться!

— Иди к ним. Оставь меня. Я спущусь чуть позже.

— Анук…

— Оставь меня, говорю.

Я взрослый, хотел он ей возразить, но последнюю свою реплику она произнесла таким тоном, что он не решился. Подчинился ей и отправился фотографироваться с сестрами и родителями, как послушный мальчик, каким он и был.

***

У Клер погас свет.

Потом она сделала аборт.

Алексис продолжал катиться по наклонной.

Но играл, говорят, как бог…

Шарль уехал. Сначала в Португалию, потом в США.

Отучился в Технологическом институте в Массачусетсе, покинул его с красивой медалью, приличным английским — достаточным для перевода любовных песен, и австралийской невестой.

По дороге домой с невестой расстался.

Переживал. Сильно. Работал на других. Получил, наконец, свой последний диплом. Вступил в Ассоциацию архитекторов. Открыл собственное агентство. По неясным причинам выиграл тендер, о котором не мог и мечтать. Чуть не надорвался тогда. Усвоил, наконец, на горьком опыте, что «ответственность независимого архитектора безгранична, и все, что он говорит, делает или пишет, должно быть документально подтверждено». С тех пор стал требовать расписки всякий раз, когда точил карандаш. Взял в компаньоны парня, намного талантливее себя, но менее предприимчивого. Всю славу, почести и интервью предоставил ему. Ушел в тень, вздохнул с облегчением, самую неблагодарную работу взвалил на себя, пробивая дорогу их начинаниям.

Вновь стал встречаться с Анук. Обедал с ней по-приятельски, вспоминали только о его детстве. По-прежнему находил ее очень красивой, но не давал ей повода об этом догадаться. Похоронил бабушку. Окончательно разругался с Алексисом. Именно в эти годы начал лысеть, и уже в таком, «высоколобом» виде приобрел некоторую известность. Плешь как знак качества, или «породу сразу видно», как сказали бы животноводы. В последний раз подержал ее руку. Не хватило духу понять, что она погибает. Отменил один обед, слишком много работы, потом другой, третий.

Отменил все.

Заполнял экспликации к планам, купил квартиру, пережил несколько романов, перестал ходить в джаз-клубы, которые нагоняли на него тоску, однажды среди «мелких» клиентов «без договора» ему попался мужчина, который дорожил своим мрамором и у которого была красивая жена.

Построил кукольный домик.

И переехал в него.

Заснул практически на полу, на продавленном раскладном диване, в стенах, где жил, когда все это происходило.

В общем-то, ничего особенного.

Вернулся к отправной точке, потеряв любимую, одну и другую, а может, еще и третью, а через несколько часов у него будет страшно болеть спина.

8

Шарль пришел домой в одно время с Матильдой и согласился на пресловутый «разговор» с Лоранс, на котором она так настаивала и который наконец состоялся днем в субботу, когда Матильды не было дома.

Впрочем, получился не разговор. А долгое нытье. Бог знает какое по счету выяснение отношений. В конце она даже расплакалась. Это случилось впервые, и он растрогался. Взял ее за руку. Она попыталась замять неловкость, сославшись на недостаток эстерогенов и гормональные сбои. Добавила, что ему не понять, и отняла руку. Он попытался замять неловкость, откупорив бутылку шампанского.

— И что мы празднуем? Мою менопаузу? — усмехнулась она, беря протянутый ей бокал.

— Нет. Мой день рождения.

Она хлопнула себя по лбу и поцеловала его.

Вскоре пришла Матильда. Она была с подружками на блошином рынке и сразу закрылась у себя в комнате, бросив на ходу «добрвеч» и какие-то стоптанные балетки.

Лоранс вздохнула с недовольным видом, но, возможно, и с некоторым облегчением, что не она одна такая забывчивая…

В этот момент мисс Вездеснующая вернулась с огромным пакетом, кое-как завернутым в газетную бумагу.

— Ну и намучилась же, пока нашла его, твой подарок, — который и протянула ему, расплывшись в улыбке.

— Все субботы на него угрохала!

— Что, что? Ты же говорила, что готовишься с Камиллой к экзаменам!? — вмешалась ее мать.

— Конечно, конечно, Камилла мне очень помогла! А шампанского не осталось?

Шарль обожал эту девчонку!

— Ты посмотришь мой подарок или нет?

—Сейчас, сейчас… — улыбнулся он, — только пахнет как-то странно.

— Да ладно, — пожала она плечами, — нормально. По-стариковски.

Шарль хлопнул в ладоши.

— Ну что, девушки, идем как обычно ужинать к Марио?

— Надеюсь, ты не собираешься идти в таком виде? — сдавленным голосом спросила Лоранс.

Он ее не услышал. Любовался своим отражением в витрине под восхищенным взглядом Матильды.

— Как же вы меня достали… — услышали они ворчание у себя за спиной.

— По мне, так ты выглядишь просто классно, — заверила его Матильда, повиснув у него на руке… И ему тоже так казалось.

Это был плащ фирмы «Ренома» годов семидесятых. Пижонский, с отложным воротником с острыми концами и рукавами, доходившими ему до локтя. Увы, не хватало пояса и нескольких пуговиц.

Да еще кое-где он был порван.

А уж как вонял!

Правда, вонял.

Но…

Он был синий.

* * *

Вечером на белье с фестонами обошлось без ложбинок, а припозднившийся подарок облачился в восхитительную ночную рубашку.

Чтобы положить конец этой унизительной для них ситуации, Шарль покорно повернулся на бок.

Последовавшая за этим… маневром тишина была довольно напряженной. Чтобы как-то разрядить обстановку, он кисло-сладко сострил:

— Это, наверно, из солидарности… Мои гормоны, кажется, забастовали, как и твои…

Это ее позабавило, по крайней мере, так ему хотелось думать, и она уснула.

Но не он.

Это была его первая «осечка».

А ведь когда на прошлой неделе он решился спросить у фармацевта совета насчет своих проклятых волос, которые теперь выпадали прядями, то в ответ услышал, что с этим ничего не поделаешь, ибо проблема в избытке тестостерона.

— Считайте это признаком мужественности… — заключил фармацевт с обворожительной улыбкой. (Сам он был абсолютно лысый).

И как же это понимать?

Еще одна загадка, которая не поддавалась его логическому мышлению…

Это уже перебор. Слишком унизительно.

А теперь остановись! — подумал он. — Стоп! Хватит всей этой ерунды, гони-ка прочь проклятого Калимеро[106] и приходи в себя.

То, что он нарушает свои обязательства, прогуливает конференции на другом конце света, транжирит деньги фирмы, теряет время в разрушенных аббатствах, разговаривает с привидениями, оживляет их ради сомнительного удовольствия попросить у них прощения, травит свои легкие, портит принтеры и калечит себе спину в своей юношеской постели — это еще куда ни шло! А вот то, что у него не встает, с этим он примириться не мог, нет уж, увольте!