Где сидит фазан - Макс Неволошин

сигареты и деньги. Затем проследовал в ментовку за углом, где толково описал шпану. И даже вызвался помочь при задержании. Их взяли минут через пять. Крупный, мрачноватый юноша понравился блюстителям закона.

— Хочешь к нам внештатником?

— Хочу.

Шесть лет безвозмездной помощи милиции затейливо дополнили семейное воспитание. Андрон постиг основы боевого самбо. С удовольствием мочил подонков общества: алкашей, нарков, гопоту. Освобождал их от сомнительно добытого имущества. Перестал бояться кого-либо, мама — не в счёт. А главное — увидел себя личностью высокого полёта. В смысле, многих имеешь, а тебя — почти никто. Плюс квасить стал всё, что горит.

Выпивал он так. Месяцев шесть-семь — вообще ни капли. Друзья привыкли, если вдруг застолье, Андрону — лимонад. Причём он с него дурел, использовал резервы организма. Потом как будто таймер сигналил в голове. И уходил Андрон в запой, бессмысленный и беспощадный. Недели две скрывался по тусовкам, а мать его искала. На каком-то этапе её больную голову осенила идея — в загулах сына виноват Фома.

Фома долго не подозревал, что назначен крайним. Выяснилось это следующим образом. Как-то, ещё студентами, плотно зависли у Ивана, он тогда был холостой. Андрон не участвовал. Точнее, забежал накоротке с бутылкой водки и фрагментами скумбрии в пакете. Рассказал невнятную историю. Якобы он в скверике кому-то не понравился. Или ему кто-то. Пришлось чуток отремонтировать им фейсы. Жаль, рыба потеряла вид, но мы её не замуж выдаём, наливай, короче, в темпе, пацаны. Выпил граммов триста, закусил и шпацирен-марширен. У Ивана оставаться — риск.

Утром Иван решил пройтись. Только у ларька сообразил — куда шёл и зачем. А канистры нет… Пиво есть, а канистры нет! Вот облом, хоть назад беги. И как раз чувак идёт с бидоном. Иван увидел шанс.

— Эй, брат, здорово! Ты за пивом?

Брат слегка напрягся, попробовал узнать Ивана.

— Не… За молоком. Жена отправила. А что?

— Смотри. Сейчас мы в твой бидончик наливаем пива. И быстро выздоравливаем. Так?

— Так… — заинтересовался брат.

— Потом берём добавки и — ко мне.

— У меня рубль.

— Деньги не проблема. Выпиваем, ополаскиваем, и ты спокойно идёшь за молоком.

Прижился, в общем, дядя. Сначала забывал уйти, на третий день уже боялся. Звали его, кажется, Василий, откликался также на Петра. И засыпал не вовремя. Фоме с Иваном надо по делам, а Вася спит, как эмбрион. Да хрен с ним — закрыли и ушли.

Возвращаются — у подъезда мать Андрона ещё с какой-то тёткой.

— Где мой дебил? В квартире?

— Это вряд ли, — говорит Иван.

— Врёшь. Пошли смотреть!

— Да легко!

В подъезде у Фомы случилась ржака. До коликов в боку, почти истерика. Иван отомкнул. Мать Андрона — шасть к дивану. Сдёрнула плед, а там Василий!

— Хоба! — Фома выставил два средних пальца.

Это он вообще-то зря.

— Смешно? — Эльвира Романовна обернулась. Её трясло, ноздри вздёрнулись, с клыков летела пена. — Ладно, выкидыш сучий, радуйся, что это не он. Когда будет он, я тебя убью, понял?! Это ты — ты! — его сбиваешь с толку. Пусть я отсижу — но ты у меня будешь гнить в земле!

Совхоз «Маяк». Двери закрываются. Следующая — «Горки».

— Наша, — сказал Фома, — айда, покурим.

Тамбур встретил холодом и лязгом. За окном горизонтально нёсся снег. Из сугробов там и сям выныривали избы. Кое-где мерцали огоньки, пластался дым из труб. Мелькнули две пятиэтажки с весёлыми гирляндами окон. И опять всё смазал тёмный перелесок.

Иван ждал на платформе. Дублёнка распахнута, шапка на затылке, вид малость очумелый.

— Папаша! Огоньку не найдётся? — окликнул его Андрон.

— О! Здорово, кабаны! Наконец-то. Здорово! Ну всё, пойдём, тут рядом.

Двинулись гуськом меж елей и сугробов. Разговаривать было трудно: вьюга уносила звук.

— Сына уже видел?

— Кого?

— Хрена моего! Сына, говорю, видел? Или у тебя ёжик родился?

— В окне!

— На кого похож?

— Не знаю.

— Мужья часто не знают! Ха-ха-ха-ха!

— Как назвали-то?

— Фомой.

— Да ты гонишь!

— Тогда уж лучше Андроном.

— Тогда уж лучше раздолбаем — для полной ясности. Раздолбай Иванович — звучит?

— Да пошли вы!

— Привыкай. Быть папачес — большой мучачес.

По сторонам чернели дома, заборы. Вспыхивала и гасла метель, пойманная светом фонаря. Вяло перетявкнулись собаки.

— Далеко ещё? — спросил Фома.

— Сразу за школой. Вон она.

Мрачное, казённое строение заставило ускорить шаг. Хотелось быстрее миновать его. Апофеоз провинциальной тоски, — думал Фома, — эти сельские школы, больницы, клубы. Одновременно вроде бы действующие и заброшенные. И ведь какие-то бедняги ходят сюда каждый день. Иван, к примеру. Мало того, из школы видят свой дом. А из дома — школу.

Тотчас открылся и дом, сумрачный, как будто нежилой. Два светящихся окна казались имитацией, внушали мысли о потере и забвении. Дом надвигался, как дыра в пространстве. Портал в неведомое. Глаз. Жёлтые квадраты выделялись на снегу. С крыши нависала ледяная глыба. Внезапно Фоме захотелось исчезнуть отсюда — немедленно. Но уже заходили в подъезд.

Дверь замёрзла открытой градусов на тридцать. Андрон едва протиснулся. Дохнуло затхлостью, мышами, грибами, плесенью и смертью… Что за дрянь лезет в голову, — поморщился Фома. В желудке шевельнулось что-то лишнее. — Зачем я подумал эту гадость — «смертью»? Надо как следует выпить. Однако вплоть до третьей рюмки не мог он побороть в себе нелепых ощущений: раздражения, досады, неясного предчувствия беды.

Голоса из квартиры донеслись ещё в подъезде. В нетрезвых интонациях угадывался диспут о проблемах человечества.

— Эй! Мы пришли! — крикнул с порога Иван.

Спор в комнате не утих.

— …жертвовал частью народа ради будущих поколений, — объяснял уверенный басок. — Можно было сделать иначе? Наверно, да. Но — диалектика, относительность, контекст! Как адекватно оценивать сталинские методы в нашу вегетарианскую эпоху? С точки зрения исторической перспективы…

— Как же, слыхали! — перебил интеллигентный тенор. — Скажи ещё, с точки зрения арифметики. Пусть миллион китайцев умрёт, зато остальные будут жить