Семья Эглетьер - Анри Труайя

Козлов потушил сигарету. Правой рукой с недопитой рюмкой, зажатой между двумя пальцами, он легко поводил в воздухе. В другом конце гостиной то и дело раздавались взрывы смеха. Мирей Борделе показывала фигуру какого-то танца.

— Короче говоря, — язвительно заметил Патрик, — вы отказываетесь сочетать здравый смысл и религиозное чувство.

Глаза Козлова сузились.

— Да, отказываюсь! Здравый смысл практичен и осторожен. Руководствуясь здравым смыслом, не совершишь ничего великого. Если поставить во главу угла здравый смысл, мы будем действовать только из корыстных побуждений, не станем поддерживать благородное, но заведомо безнадежное дело, жертвовать своим покоем и жизнью ради справедливости, не сможем преодолеть себя, бороться, ошибаться, начинать снова, иначе говоря, жить!

Он замолчал, переводя дыхание, и заключил более мягким тоном:

— Все очень просто! Традиционная религия помогает среднему человеку примириться с жизнью, и это естественно. Но человек развитый, если он мыслит хоть немного, должен искать цель своего существования в чем-то ином. Раз он наделен разумом, он должен развивать его, обогащать и пользоваться им. В этом долг мыслящего человека. Точно так же, как долг всякой женщины не скрывать, а подчеркивать свою привлекательность…

Козлов бросил дружелюбный взгляд на Франсуазу. Она смутилась, покраснела и стала обносить гостей напитками и сандвичами. Наступила долгая пауза, словно каждый обдумывал слова Козлова. Мадлен наблюдала за ним и не могла избавиться от неловкости. В его резкой, страстной проповеди ей чудилось позерство. Как это не по-французски! У окна рассказывали анекдоты. Девичий голос воскликнул:

— Брось, Ролан, это уж слишком глупо!

И тут в гостиную вошла Кароль. Ее появление произвело сенсацию: изящная, непринужденная, веселая, она сумела каждому улыбнуться и каждому сказать что-то приятное. В один миг все взоры устремились на нее. Молоденькие девушки сразу поблекли, пока Кароль щебетала: «Не беспокойтесь!.. Ну что вы… Я только на минутку!..» Даже Козлов наблюдал за ней с благосклонным любопытством, как если бы Кароль демонстрировала прекрасно отработанный номер. Мадлен подумала, что притворство, доведенное до такого совершенства, почти искусство. А Франсуаза меж тем предложила мачехе лучшее кресло, и Кароль опустилась в него, точно бабочка на цветок. Вокруг нее тотчас образовался круг. Она не произнесла ничего значительного, однако все слушали ее с удовольствием и даже с интересом.

Жан-Марк вернулся домой только в половине восьмого. Уже в коридоре, услышав громкие голоса, он почувствовал раздражение. А войдя в гостиную, сразу увидел Кароль и подумал бы, что это она собрала гостей, если б не знал, что вечеринку устраивала Франсуаза. Целый день Жан-Марк просидел над учебниками по гражданскому праву вместе со своим сокурсником; Юбертелю, конечно, было далеко до Дидье, но для зубрежки он оказался вполне подходящим напарником. Голова Жан-Марка трещала от юридических терминов, и он с удовольствием выпил рюмку виски, которую ему протянула Мадлен. Затем уселся на диван между двумя незнакомыми ему юношами.

Жан-Марк старался заинтересоваться друзьями сестры, но против воли смотрел только на Кароль. После возвращения из Бромея она не сделала ни одного шага к сближению, и это помогало Жан-Марку верить, что все кончено. Эта мысль его успокаивала. К тому же через три дня возвращается отец. А в понедельник возобновятся занятия на факультете… Он снова войдет в привычную колею домашних и университетских будней, и это, казалось Жан-Марку, охранит его от всех опасностей. А пока он смотрел, как, гибко изогнувшись, Кароль рассказывала Козлову о выставке старинных кукол, которую она посетила с приятельницей. Жан-Марк с досадой прислушивался к ее преувеличенно любезным интонациям. Это кокетство, думал он, просто недостойно ее. Пока он мысленно осуждал Кароль, та встала и подошла к нему за сигаретой. Жан-Марк почувствовал себя так, будто его вытащили из пропасти. Когда он щелкнул зажигалкой, Кароль слегка коснулась его руки. Огонек вспыхнул между ними, точно знак дружбы. Кароль выдохнула дым, улыбнулась и тотчас отошла. Жан-Марк хотел бы найти в себе силы подняться и уйти, но продолжал сидеть, очарованный, злой на самого себя, погруженный в мрачные мысли. Он молча тянул виски, пока Кароль не удалилась к себе. Гости сразу же разошлись, будто ничто больше их не удерживало. В опустевшей комнате, стоя среди грязных тарелок и рюмок, Франсуаза с сияющим лицом спрашивала Мадлен:

— Понравился тебе Козлов?

* * *

Жан-Марк снова зажег лампочку у изголовья кровати, взглянул на часы — был час ночи, — поднял с пола курс административного права и мутными от бессонницы глазами стал читать скучный текст: «Нравственный ущерб в административном праве должен рассматриваться как неимущественный ущерб, т. е. как такой, который может лишь произвольно получить денежную оценку… Государственный совет в течение долгого времени отказывал частным лицам в возмещении нравственного ущерба, по крайней мере praetium doloris, т. е. ущерба, нанесенного чувствам пострадавшего».

Обедать в этот вечер никому не хотелось: сандвичи и пирожные перебили аппетит. Мерседес была отпущена по случаю Пасхи, и Аньес одна убрала гостиную и вымыла посуду. Несмотря на протесты Франсуазы и Жан-Марка, Мадлен отправилась на ночь в гостиницу Моне. Ее упорное нежелание ночевать в квартире брата превращалось в навязчивую идею. Мадлен жила у него на даче — может быть, потому что поблизости не было гостиниц, — но только не в парижской квартире! И чем больше ее уговаривали, тем ожесточеннее упиралась Мадлен. Пожалуй, Жан-Марк даже любил ее за это смешное упрямство. Он тоже хотел бы иметь такую силу воли, чтобы никогда не отступаться от своих решений. Не сворачивать в сторону. Двигаться только вперед. На полной скорости, прямо к цели. А он колебался, вилял… Жан-Марк снова подумал о Кароль. Почему она так холодна с ним и лишь изредка награждает его взглядом или прикосновением руки? Уж не решила ли она вскружить ему голову просто так, из любопытства, пока не приехал муж? Жан-Марк убеждал себя, что не так уж она красива и выглядела просто смешной, выламываясь перед гостями Франсуазы. Но обидные слова, которые он мысленно говорил ей, били мимо цели. Поняв, что не заснет, он встал, прошелся по комнате, закурил сигарету и вспомнил Мики. Они виделись позавчера. И он заранее знал, каким будет это свидание: глупая болтовня в постели, объятия, затем привычная опустошенность и унылое возвращение домой… Жан-Марк погасил сигарету, снова лег и выключил свет. Главное — не позволять себе думать о Кароль… Он закрыл глаза. Потянулись долгие бессонные минуты. Чтобы отогнать назойливые мысли, он стал повторять про себя параграфы административного права. Способ оказался прекрасным. Мало-помалу его мозг словно пропитался чернилами. Praetium doloris. Моральный ущерб… Он почувствовал, что проваливается в темноту.

Разбудил Жан-Марка легкий шорох. Приподнявшись на локте, он увидел, как на стене против кровати расширяется полоска света. Кто-то медленно открывал дверь. Жан-Марк нащупал выключатель, и яркий свет залил комнату: Кароль! Белая полупрозрачная ткань сорочки падала легкими складками. Лицо Кароль было серьезно. Раньше, чем он успел вымолвить хотя бы слово, она поднесла палец к губам. Оцепенев, Жан-Марк смотрел, как она скользящей походкой приближается к его кровати. Под тонкой рубашкой угадывались округлости ее груди и бедер. Она остановилась перед ним — прозрачная, белая, неотвратимая. Две гибкие руки охватили голову Жан-Марка. Она наклонилась над ним, и он увидел совсем близко от себя незнакомое лицо. В глазах Кароль была мольба, смиренная и жестокая, и эта хищная нежность завораживала его.

— Жан-Марк, — прошептала она. — Я не могу больше!

И ему показалось, что сейчас его грудная клетка не выдержит бури, поднявшейся внутри. Едва удерживаясь от крика, он обнял прекрасное тело, обжигающее его своим жаром, и упал вместе с Кароль на склон горы, по которой они катились, борясь и смешивая дыхание, пока у подножия наслаждение не обрушилось на него, точно грозовой шквал.

XVII

Кароль взглянула на спидометр.

— Не так быстро, Жан-Марк.

— Надо поторопиться, если мы хотим быть в Париже к половине девятого.

— Будем, когда сможем, дорогой. По-моему, лучше что-нибудь сочинить, чем попасть в аварию.

Жан-Марк чуть не отрезал: «Но не по-моему», однако промолчал и сбавил скорость, усмиренный нежностью ее взгляда. По шоссе текла река огней, красных в одну сторону, ярко-желтых в другую. Сиреневое зарево в небе предвещало близость Парижа. Жан-Марк с неохотой посторонился, уступая дорогу более быстроходным машинам. Кароль обняла его за шею. Это она придумала съездить на полдня в «Феродьер». Конечно, там им было спокойнее, чем прошлой ночью в комнате Жан-Марка, когда малейший шорох заставлял их леденеть от страха. Укрывшись в загородном доме, они могли ни с кем не считаться хотя бы несколько часов. Здесь они были свободны, здесь ничто не угрожало их любви. Кароль привезла из Парижа три красные розы и поставила их в вазу. Жан-Марк развел в камине огонь; и каждый увидел, как в глазах другого загорается желание. Жан-Марк и теперь еще ощущал всем телом нежное тепло прижавшейся к нему Кароль. Ему казалось, что губы его стали иными после ее поцелуев. В его ушах звучали слова, которые она шептала в темноте. Неужели это правда, неужели она в самом деле говорила, что у него красивые глаза, что он стройный и сильный, что ей хорошо с ним? А он? Что он в ослеплении страсти кричал этой женщине? Он не мог вспомнить. Но в одном он был уверен: то, что он до сих пор считал любовью, было просто физической потребностью, чем-то для него унизительной, а с Кароль все было иначе. Ни одно ее движение не коробило его, ни одна поза не выглядела некрасивой. Ее обнаженное тело казалось ему чудом. Он сжимал ее в объятиях и каждую минуту изумлялся тому, что вся она — от головы до пят — оказалась живым воплощением самых сокровенных его мечтаний. Неужели они нашли друг друга только затем, чтобы тут же потерять? Жан-Марк снова прибавил скорость. Он почти желал катастрофы. Лучше погибнуть вместе с нею мгновенно, чем погрязнуть в позорных и неизбежных компромиссах.