Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За рулем тоже сидел военный, в "эмке" было хорошо - приятно пахло кожей, легко покачивало, и мы не заметили, как машина остановилась.
- Приехали! - сказал военный и добавил вдруг, став строгим: Приготовьтесь!
Анна Николаевна заволновалась, торопливо скинула с корзины холщовую тряпицу. Кисеты лежали как обычно, только сверху было несколько мешочков, полных табака. Наш класс бурно взялся за дело, ребята откуда-то нанесли табаку, папиросной бумаги и даже просто папирос - наверное, оставшихся с довоенного времени. Правда, всего этого оказалось не так много - на десяток кисетов, не больше. Но все же эти кисеты были не пустые, а с табаком, и ведь дарить такие кисеты приятнее, чем пустые. Шофер помог Анне Николаевне вытащить корзину, вслед за корзиной из "эмки" выскочили и мы, и я почувствовал, как у меня холодеют кончики пальцев.
Я думал, нас привезут к какому-нибудь дому, мы разденемся и в белых рубашках станем дарить бойцам наши кисеты; наверное, и Анна Николаевна думала так, раз велела нам одеться получше, но то, что мы увидели, было совсем по-другому. Совсем.
Слева коричневой стеной был поезд, обыкновенный поезд - одна к одной стояли теплушки. А справа, выстроившись в черные квадраты, стояли бойцы. Правда, у них не было оружия, но во всем остальном это были настоящие бойцы - зеленые шинели, черные сапоги, серые ушанки со звездочками. Звездочки мерцали в свете вечерних фонарей, и казалось, что это сверкают маленькие кристаллики. Перед каждым квадратом бойцов стояли командиры, туго перетянутые ремнями. На командирах были белые полушубки.
Наш очкастый офицер, похожий на завуча или директора школы, подбежал к кучке военных в белых полушубках. Это были тоже командиры, но они стояли не в строю, а отдельно. Наш очкастый держал руку у шапки, что-то говорил, мы не слышали - что, и когда кончил, военный в полушубке, которому он докладывал, пошел к нам.
Приблизившись, он козырнул Анне Николаевне, а потом нам - каждому в отдельности.
- Полковник Николаев! - сказал он и протянул руку Вовке.
- Крошкин! - ответил Вовка и добавил: - Ученик первого класса.
Полковник не рассмеялся, не улыбнулся даже, козырнул и мне, а потом спросил Анну Николаевну:
- Разрешите начинать?
Будто Анна Николаевна была генералом, а мы с Вовкой хоть, может, и не генералами, но важными командирами.
Анна Николаевна кивнула, а полковник Николаев шагнул вперед и крикнул раскатистым голосом:
- Товар-рищи бойцы! К нам приехали представители одной из школ города, где сформирована наша часть. Они вручат вам кисеты, которые сшили ребята этой школы. Скажем же им спасибо!
Настала недолгая пауза, я ждал, что скажет еще полковник Николаев, но он молчал. И вдруг... Вдруг... Я никогда не забуду этого, сколько бы времени ни прошло с тех пор, потому что забыть этого нельзя.
Мгновенье была тишина, и вдруг раздался рокот. Сперва я не понял ничего. А когда понял, заревел. Не выдержали нервы. Над площадкой, где стояли бойцы, неслось раскатистое, громовое, мощное:
- У-у-р-р-а-а-а!
Ура! Бойцы кричали "ура"!
Они кричали это нам. Анне Николаевне и нам с Вовкой, каким-то там первоклашкам.
Я пробовал успокоиться, кусал губы, но слезы лились из меня сами.
Наконец все стихло, и полковник Николаев приказал негромко:
- Действуйте!
Я схватил несколько наполненных табаком кисетов и бросился к солдатскому строю, на ходу размазывая слезы. Мне было стыдно этих слез, таких неподходящих в торжественную минуту, и я совал кисеты, не глядя на бойцов. Меня похлопывали по плечам, какой-то боец даже поцеловал, а я все шел с опущенной головой, боясь, что солдаты разглядят мои мокрые щеки.
Неожиданно кто-то крепко взял меня за плечо. Я протянул кисет, шагнул было дальше, но крепкая рука не отпускала меня.
Я поднял голову. Отец! Это был отец!
Я снова скорчил гримасу - что-то много сегодня обрушилось на меня событий, - но отец присел на корточки, поближе ко мне, и повторил:
- Ну, ну, сын! Помни, что я сказал!
Я вспомнил. Он говорил про бессилие. Про бессилие и силу, которая лишь одна может одолеть бессилие. Я кивнул, вздохнул облегченно и обернулся. Вовка раздавал уже пустые кисеты, ему помогали Анна Николаевна и тот очкастый офицер.
- Иди - сказал мне отец, как бы снова подталкивая. - Иди, у тебя дело!
Но я не мог шагнуть.
- Иди! - приказал отец.
- Хорошо, - ответил я ему и позвал: - Папа!
- Что? - спросил отец, улыбаясь.
- Покажи, где он?
Отец понял и сунул руку в карман. Он вытащил кисет, и я разглядел на нем свои слова: "Смерть фашисту!".
- Возвращайся! - шепнул я, и отец кивнул.
- Хорошо! - сказал он. - А ты напиши. Напиши, когда не упадешь.
Я кивнул и махнул отцу, отступая. Мне надо было раздать еще целую стопку пустых кисетов.
Я шел вдоль строя, раздавая наши кисеты, и смотрел теперь в лица бойцов. Они кивали, они улыбались, они говорили - "Учись, сынок!", говорили, прочитав мою надпись, - "Не сомневайся, будем бить фашиста!", а я шел и шел, раздавая кисеты, как раздают награды, пока не послышалась протяжная команда:
- По ваго-онам!
Четко, не теряя порядка, солдаты побежали к вагонам, а я стоял с нерозданными кисетами.
Все произошло в считанные минуты - бойцы были уже в теплушках, только командиры в белых полушубках еще стояли возле вагонов. Я, словно завороженный, разглядывал молчаливый эшелон с людьми, готовыми воевать, и очнулся, лишь когда впереди сипло гуднул паровоз.
Командиры взобрались в теплушки, поезд медленно покатился, и я кинулся к нему:
- Дяденьки! - крикнул я, поравнявшись с вагоном. - Кисеты возьмите, дяденьки!
Кто-то наклонился ко мне сверху, подхватил мою пачку и исчез во мраке.
- Все в порядке? - крикнул я, волнуясь.
- Не волнуйся, сынок, - сказал мне солдат из медленно плывущего поезда. - Все в порядке...
Я остановился.
Поезд завернулся дугой, и на последнем вагоне замаячил красный огонек.
Поезд уходил на войну.
Война продолжалась...
И много было впереди всего.
У меня - крутых гор. У отца - трудных дней.
М У З Ы К А
________________________________________
У всякого человека есть в жизни история, которая как зарубка на дереве: потемнеет от времени, сровняется, смолой ее затянет, но приглядишься посильней - вот она, тут, осталась, присмотришься еще - и время обратно пойдет, закрутится часовая стрелка против солнца все скорей и скорей...
Вот и у меня есть такая история, и я всегда вспоминаю ее, когда слушаю музыку. Вспоминаю, как учился я играть, да так и не выучился, зато выучился другому, может быть, поважней музыки, выучился... да, выучился драться. Не просто кулаками махать, а отстаивать справедливое дело.
* * *
Началось все это как-то случайно, и никак я не мог подумать, что в этот обыкновенный, простой самый день начинается какая-то там история.
Итак, это было где-то вскоре после войны. Когда я, вернувшись из школы, ел жидкий супчик с перловыми крупицами на дне, позвякивая ложкой, а бабушка и мама сидели по краям стола и участливо глядели на мою макушку, жалея меня за выпирающие из спины лопатки, бабушка неожиданно сказала:
- Ой, Лиза, у Правдиных Ниночка идет в музыкальную школу. Давай и Колю запишем!
Я пошевелил ушами, не придавая этому большого значения и не отрывая взгляда от крупинок перловки на дне. Это меня и погубило.
Я не удосужился посмотреть, как заблестели бабушкины глаза, и был наказан.
А бабушка и мама оживленно говорили надо мной, обсуждая новую проблему, и бабушка, особо склонная к искусству, рисовала живые картины. Я и эти картины пропускал и оторвался от тарелки только раз, когда бабушка вдруг зажужжала.
Я вопросительно поднял голову и увидел, как бабушка, закрыв глаза и отведя в сторону левую руку, держит в другой руке вилку и жужжит - то громче, то тише. Лицо ее выражало высшее блаженство, и только тут я понял, что она подражает скрипачу и звуку, видимо, скрипки.
Мама сидела напротив бабушки, облокотившись о стол, глядя куда-то вдаль, и лицо ее было задумчиво.
Я смотрел на них, и незаметно ложка упала у меня из рук, произведя чужеродный обстановке звук, сопровождаемый жидким фонтанчиком.
Бабушкина скрипка умолкла, она поглядела на меня и засмеялась. Засмеялась и мама, и они долго хохотали, вытирая слезы и гладя меня по макушке.
Разговоры о музыке поутихли, хотя, как мне казалось, бабушка чаще прислушивалась теперь, когда по радио что-нибудь играли и, бывало, даже останавливалась посреди комнаты с суповой кастрюлей, а на лице ее было отсутствующее выражение.
Я по-прежнему жил своей мелкой частной жизнью заурядного четвероклассника и все еще не мог осознать назревающей угрозы.
Примерно через неделю, когда я, как и в прошлый раз, глотал суп, мечтая о белой булке и раздумывая, почему она называется французской, над моей головой произошел еще один разговор на музыкальную тему.
- Ты знаешь, - сказала бабушка маме, - я была у Правдивых. Они скрипку не рекомендуют. Очень действует на нервную систему.
- Последние холода - Альберт Анатольевич Лиханов - Прочая детская литература / Детская проза
- Собрание сочинений в 4-х томах. Том 2 - Альберт Лиханов - Прочая детская литература
- Сказочные повести. Выпуск третий - Анатолий Алексин - Прочая детская литература
- Ванины рассказы. Рассказы для детей и их родителей - Леонид Коркодинов - Прочая детская литература
- Аллея ловушек - Таня Фоозен - Прочая детская литература / Зарубежные детские книги / Детская фантастика
- Записки солдата - Иван Багмут - Прочая детская литература
- Будущим «Знайкам» об исследовании космоса - Андрей Анатольевич Мильцев - Прочая детская литература
- Собрание сочинений (Том 2) - Сергей Баруздин - Прочая детская литература
- Сказ о том, как Иван победил Чудо-Юдо, Соловья-разбойника и Кикимору - Нина Павловна Воробьева - Прочая детская литература / Детские приключения / Периодические издания / Прочее
- ЙО-ХО-ХО! Весёлый учебник для пиратов и журналистов младшего возраста - Ольга Колпакова - Прочая детская литература