W или воспоминание детства - Жорж Перек

О том, что происходит в деревнях и на стадионах, они имеют самое смутное, почти целиком выдуманное представление. Их владение огромно, его границы заросли колючим кустарником, и дети даже не подозревают, что непреодолимые препятствия — рвы, заграждения под электрическим током, минные поля — отделяют их от взрослого мира. Порой они слышат вдали крики, взрывы, звуки труб, они видят, как в небе пролетают тысячи разноцветных воздушных шаров или торжественно выпущенные голуби. Они знают, что это отголоски грандиозных праздников, на которые они однажды будут допущены. Иногда они подражают им радостными массовыми фарандолами, или же ночами, потрясая горящими факелами, устраивают безумные кавалькады и, запыхавшись, опьянев от счастья, падают вперемешку друг на друга.

Дети навсегда покидают свой Дом на пятнадцатом году жизни; девочек отправляют в гинекеи, откуда они будут выходить лишь по случаю Атлантиад, мальчиков — в деревню, где они станут атлетами.

Нередко у подростка складывается волшебное представление о мире, который его ожидает: грусть, которую он, возможно, испытывает при расставании со своими товарищами, развеивается от уверенности, что вскоре он снова их увидит, и он с радостным нетерпением, а то и с воодушевлением садится в прилетевший за ним вертолёт.

Не менее трёх лет приписанный к какой-либо деревне ребёнок будет оставаться в ней новобранцем, прежде чем станет её Атлетом. Он будет участвовать в утренних тренировках, но не в чемпионатах. Первые шесть месяцев он проведёт в наручниках, в колодках, прикованный по ночам к кровати, иногда и с кляпом во рту. Это так называемый Карантин, и можно без всякого преувеличения сказать, что это самый тяжёлый период в жизни Спортсмена W, а всё последующее — унижения, оскорбления, несправедливость, побои — почти ничто; его невозможно сравнить с этими первыми часами, этими первыми минутами. Знакомство с жизнью W и впрямь ужасающее зрелище. Новобранец пробегает Стадионы, тренировочные лагеря, гаревые дорожки, казарменные проходы; пока ещё он — спокойный и доверчивый подросток, для которого жизнь перемешана с братским теплом тысячи его товарищей, и всё, что ассоциировалось для него с образами пышных празднеств, — крики, триумфальная музыка, взлёт белых птиц — предстаёт перед ним в невыносимом свете. Потом он увидит, как возвращается когорта серых от усталости и шатающихся под тяжестью дубовых колодок побеждённых Атлетов; он увидит, как, открывая рты и издавая хрипы, они внезапно валятся с ног; он увидит, как чуть позднее они бьются, разрывая друг друга на части, за кусок колбасы, за глоток воды, за затяжку сигареты. На заре он увидит, как, напичканные свиным салом и накачанные скверным алкоголем, возвращаются и падают в свою блевотину Победители.

Так пройдёт его первый день. Так же пройдут и следующие. Сначала, он ничего не поймёт. Старшие новички попробуют ему объяснить, рассказать, что происходит, как происходит, что нужно делать и чего не нужно делать, но скорее всего у них ничего не получится. Как объяснить, почему то, что ему открывается, есть не что-то чудовищное и кошмарное, отчего он внезапно проснётся и что сумеет отогнать от себя; как объяснить, почему это и есть жизнь, реальная жизнь, почему каждый день будет именно это, почему существует именно это и ничто другое, почему бесполезно верить, что существует что-то другое, делать вид, что веришь в другое, почему даже не стоит пытаться это скрыть или приукрасить, почему даже не стоит делать вид, что веришь во что-то, что было бы за этим, под этим, над этим? Есть это, и это всё. Есть ежедневные соревнования, есть Победы, есть поражения. Чтобы жить, надо сражаться. Выбора нет. Другой альтернативы нет. Невозможно закрыть глаза, невозможно отказаться. Не от кого ждать помощи, жалости, спасения. Невозможно даже надеяться, что время это уладит. Есть это, есть то, что он видел; порой, это будет менее страшно, чем то, что он видел, а порой, это будет ещё страшнее, чем то, что он видел. Но куда бы он ни обратил свой взор, он увидит это и ничто другое, и только это будет настоящим и истинным.

И всё же даже самые старые Атлеты, даже впавшие в детство ветераны, которые корчат из себя клоунов на дорожке между двумя состязаниями и которых веселящаяся толпа забрасывает гнилыми огрызками, даже они продолжают верить, что есть что-то другое, что небо может быть голубым, суп вкусным, Закон мягким, верят, что заслуга будет вознаграждена, верят, что победа им улыбнётся и что она будет прекрасна.

Быстрее! Выше! Сильнее! Медленно, на протяжении месяцев Карантина, гордый олимпийский девиз впечатывается в умы новобранцев. Немногие пытаются покончить собой, очень немногие по-настоящему сходят с ума. Некоторые всё время воют, но большинство упрямо молчит.

XXXI

Мои первые чтения, о которых я помню, относятся к этому времени. Лёжа на животе на кровати, я пожирал книги, которые мой кузен Анри давал мне читать.

Одной из этих книг был роман с продолжениями. Думаю, он назывался «Кругосветное путешествие маленького парижанина» (это название существует, но есть и много других, очень на него похожих: «Путешествие по Франции маленького парижанина», «Кругосветное путешествие в пятнадцать лет», «Путешествие по Франции двух детей» и т. д.). Это была не одна из больших красных книг Жюля Верна в коллекционном издании Эцеля, а толстый том, объединяющий множество брошюр, каждая с иллюстрированной обложкой. На одной из таких обложек был изображён подросток лет пятнадцати, который шёл по очень узкой тропинке, выбитой посреди высокой скалы, нависающей над бездонной пропастью. Эта классическая картинка приключенческого романа (и вестерна) стала для меня настолько привычной, что я всегда считал, что видел похожие картинки в книгах, прочитанных намного позже, таких как «Замок в Карпатах» или «Матиас Шандорф» — где, совсем недавно, тщетно пытался их отыскать.

Вторая книга была «Микаэль, цирковая собака». По крайней мере, один эпизод из неё врезался в мою память, тот, где четыре лошади вот-вот разорвут атлета на части; на самом деле лошади тянут не его конечности, а четыре стальных троса, связанных буквой х и скрытых под одеждой атлета: он улыбается под этой мнимой пыткой, а директор цирка требует, чтобы он демонстрировал признаки самых ужасных страданий.

Третья книга была «Двадцать лет спустя», впечатление от которой моя память чрезмерно преувеличивает, возможно, потому, что это единственная из трёх книг, которую я с тех пор перечитывал и которую мне случается перечитывать даже сейчас: мне кажется, будто я знал эту книгу наизусть и запомнил столько подробностей, что перечитывать означало проверять, остались ли они на прежнем месте: позолоченные углы стола Мазарини, письмо Портоса, пролежавшее пятнадцать лет в кармане камзола д’Артаньяна, монастырский шпинат Арамиса, футляр с инструментами Гримо, благодаря которому обнаруживается, что бочки наполнены не пивом, а порохом, кусочек бумаги для благовонных курений, который д’Артаньян вложил в ухо лошади, крепкая рука Портоса (размером, насколько я помню, с баранье ребро), которая превращает каминные щипцы в штопор, книга с картинками, которую рассматривает юный Людовик XIV в тот момент, когда д’Артаньян приходит за ним, чтобы вывезти его из Парижа, Планше, скрывающийся у хозяйки д’Артаньяна и говорящий по-фламандски, чтобы сойти за её брата, крестьянин, везущий брёвна и на безукоризненном французском указывающий д’Артаньяну направление замка де Ла Фер, неумолимая ненависть Мордаунта, который просит Кромвеля предоставить ему право заменить палача, выкраденного мушкетёрами, и сотня других эпизодов, целые пласты истории или простые обороты речи, которые, кажется, не только были всегда мне знакомы, но и чуть ли не служили историей: неисчерпаемый кладезь припоминания, повторения, уверенности: слова были на своём месте, книги рассказывали истории; можно было им следовать; можно было перечитывать, и, перечитывая, обретать возвеличенное уверенностью в их обретении изначально полученное впечатление: это удовольствие никогда не иссякало: я читаю мало, но перечитываю постоянно, я читаю Флобера и Жюля Верна, Русселя и Кафку, Лейриса и Кено; я перечитываю книги, которые люблю, и люблю книги, которые перечитываю, и всякий раз с одинаковым наслаждением, будь то двадцать страниц, три главы или целая книга: с наслаждением соучастия, с наслаждением сговора, и даже больше: с наслаждением наконец-то обретённого родства.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});