W или воспоминание детства - Жорж Перек

Вопли и стоны — что на дорожке, что на трибунах — оказываются такой силы, а по окончанию забега (когда, наконец, уцелевшим удаётся овладеть своими загнанными жертвами) достигают такого пароксизма, что можно было бы поверить в мятеж.

XXIX

Наступило Освобождение; у меня не осталось никаких впечатлений ни от его перипетий, ни даже от приступов энтузиазма, которые его сопровождали и за ним следовали, и к которым, более, чем вероятно, я был причастен. Я вернулся с бабушкой в Виллар и прожил вместе с ней несколько месяцев в крохотной комнатке, которую она занимала в старой части города.

С началом учебного года я пошёл в муниципальную школу, и именно этот школьный год (возможно, «второй год начальной школы», во всяком случае, эквивалент восьмого[12] класса) по сей день является отправной точкой моей хронологии: восемь лет, восьмой класс (как любой другой ребёнок, начавший ходить в школу в нормальных условиях), что-то вроде нулевого года, которому предшествовало неизвестно что (когда же я научился читать, писать, считать?), но из которого я могу машинально вывести всё, что за ним следовало: 1945 год, улица Бош, конкурс на стипендию, с которым связана моя непреходящая неприязнь к дробям[13] (как их сокращать); 1946 — лицей Клод-Бернар, 6-ой класс, латынь; 1948 — греческий; 1949 — колледж Жоффруа-Сент-Илэр, в Этамп, я остаюсь в 4-ом классе на второй год, бросаю греческий, выбираю немецкий и т. д.).

Я практически не помню школу, не считая того, что она была местом яростной торговли американскими значками (самыми ходовыми были круглая бляха из жёлтого металла с рельефными инициалами US и подобие медали с изображением двух перекрещённых ружей) и платками из парашютного шёлка. Помню, что одного моего одноклассника звали Филиппом Гардом (об этом я уже рассказывал), и от него я узнал, что, похоже, в этом классе учился ещё и Луи Аргу-Пюи.

Вероятно, именно в эту зиму, я в первый и последний раз в своей жизни скатился, как в настоящем бобслее, по большому спуску вдоль дороги, идущей от Изморози к центру Виллара. До конца мы не докатились: примерно на середине спуска, на уровне фермы де Гард, когда вся команда (в санях нас было семь или восемь человек; сани были помятые и ржавые, но впечатляли своими размерами) наклонилась, чтобы вписаться в вираж, вправо, я наклонился влево, и мы, после падения с высоты в несколько метров (к счастью смягчённого толстым слоем снега), очутились в овраге, подходившем в этом месте к дороге. Не знаю, действительно ли я пережил это происшествие или, как это уже случалось при других обстоятельствах, выдумал его или позаимствовал, но, в любом случае, оно остаётся для меня одним из любимых примеров моей «нарушенной леворукости»: похоже, я и впрямь был левшой от рождения; в школе меня заставляли писать правой рукой; это выразилось не в заикании (кажется, нередком явлении), а в лёгком наклоне головы влево (заметным ещё несколько лет назад), но более всего в почти хронической и до сих пор устойчивой неспособности не только отличить левое от правого (ей я обязан своим провалом на экзамене по вождению: инструктор попросил меня повернуть направо, и я чуть не врезался в грузовик слева; это сказывается и на моей репутации посредственного гребца: я не понимаю, каким веслом надо грести, чтобы, допустим, повернуть лодку налево), но также акцент грав от акцента эгю[14], вогнутое от выпуклого, знак «больше» (>) от знака «меньше» (<), да и вообще различать все формулировки, с тем или иным основанием использующие латеральность и/или дихотомию (гипербола/парабола, числитель/знаменатель, афферентный/эфферентный, делимое/делитель, каудальный/ростральный, метафора/метонимия, парадигма/синтагма, шизофрения/паранойя, Капулетти/Монтекки, виги/тори, гвельфы/гибелины и т. д.); это объясняет и мою склонность к мнемотехническим приёмам, служат ли они для того, чтобы различать левый борт и правый борт, думая о батарее[15], правую сторону и левую сторону сцены, думая о Иисусе Христе[16], вогнутое и выпуклое, представляя себе погреб[17], или, более обобщённо, запоминать число Пи (как я хочу и люблю повторять то нужное число для умных…), римских императоров (ЦезАвТиКа, КлавНеГаЛо, ВиВесТиДо, НерТраАдАн, МарКо) или простое орфографическое правило (акцент сирконфлекс с вершины падает в пропасть[18]).

Довольно скоро моя бабушка и моя тётя Эстер вернулись в Париж. Я поехал жить к тёте Берте, золовке Эстер; у неё был пятнадцатилетний сын Анри, и она жила в доме, находившемся в нижней части Виллара, около катка и короткой лыжни, которую называли, по-моему, «Купальни» (была и вторая, «Колокольчики», и третья, «Отметка 2000», намного труднее и намного длиннее). Кажется, дом был большой; что-то вроде шале с большим деревянным балконом. У меня была хорошая комната с кроватью посередине. Как-то я заболел, и вместо лекарства Берта поила меня отваром из вишнёвых черенков, который мне очень не нравился. В другой раз она ставила мне на спину банки, и эта операция остаётся запутанно связанной с регулярными кулинарными занятиями Берты: она вырезала с помощью стакана и в строгом порядке, чтобы экономнее использовать тесто, маленькие кружки, которые раскладывала потом на промасленный противень, его отправляла в печь, и кружки превращались в песочные пирожные или, после ещё более деликатных манипуляций — в маленькие рогалики с начинкой.

XXX

Ребёнок W почти ничего не знает о мире, в котором будет жить. Первые четырнадцать лет жизни ему позволяли, так сказать, вести себя по своему усмотрению и не старались внушать ни одну из традиционных ценностей общества W. Ему не прививали любви к Спорту, его не убеждали в необходимости усилий, его не подчиняли жёстким законам соревнования. Он — дитя среди детей. Никто не воспитывал в нём желание обогнать, перегнать других; его естественные потребности удовлетворялись; никто не противостоял ему, никто не возводил перед ним стену порядка, логики, Закона..

Все дети W воспитываются вместе; первые месяцы матери держат их рядом с собой, в обволакивающем тепле яслей, установленных в гинекеях. Затем их отправляют в Дом Детей. Это длинное одноэтажное здание с широкими окнами, в стороне от Крепости, посреди большого парка. Внутри — огромный зал без перегородок, одновременно спальня, игровая комната и столовая; в одном конце — кухни, в другом — душевые и туалеты. Мальчики и девочки растут здесь бок о бок, в полнейшей и счастливой тесноте. Их может быть до трёх тысяч, пятьсот девочек и две тысячи пятьсот мальчиков, но и неполного десятка воспитателей обоих полов вполне достаточно, чтобы надзирать за ними. Слово «надзирать» здесь, впрочем, не годится. Дети не подлежат никакому надзору; нельзя даже сказать, что они существуют в каких-то рамках; взрослые не исполняют никаких педагогических функций, даже если иногда им приходится давать советы и что-то объяснять; их главная задача — соблюдение санитарного порядка: медицинский контроль, диагностика, профилактика, простейшие хирургические операции: аденоиды, миндалины, аппендицит, вправление и т. д. Самые старшие из детей, подростки тринадцати-четырнадцати лет, заботятся о самых маленьких, учат их убирать постель, стирать бельё, готовить пищу и т. д. Каждый самостоятельно выбирает себе распорядок дня, занятия и игры.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});