Девушка с татуировкой дракона - Стиг Лapcсoн

— Что вам угодно?

— Мне надо повидать Хенрика Вангера, — ответил Микаэль.

Во взгляде мужчины появилось понимание. Он улыбнулся и протянул руку:

— Вы, вероятно, Микаэль Блумквист, который будет помогать Хенрику с семейной хроникой?

Микаэль кивнул и пожал его руку. Хенрик Вангер явно начал распространять «легенду» Микаэля, чтобы объяснить его пребывание в Хедестаде. Мужчина отличался полнотой, которая возникает как результат многолетнего сидения в офисе и на совещаниях, но Микаэль сразу заметил в чертах его лица сходство с Харриет Вангер.

— Меня зовут Мартин Вангер, — подтвердил тот его догадку. — Добро пожаловать в Хедестад.

— Спасибо.

— Я некоторое время назад видел вас по телевизору.

— Похоже, все видели меня по телевизору.

— Веннерстрем… не пользуется симпатиями в этом доме.

— Хенрик об этом упоминал. Я жду продолжения истории.

— Он несколько дней назад рассказал, что нанял вас. — Мартин Вангер внезапно рассмеялся. — Он сказал, что вы, вероятно, согласились на эту работу из-за Веннерстрема.

Секунду поколебавшись, Микаэль решил сказать правду:

— Это было веской причиной. Но, честно говоря, мне надо было уехать из Стокгольма, и в Хедестад меня пригласили очень вовремя, как мне кажется. Я не могу сделать вид, что суда не было, — мне ведь придется посидеть в тюрьме.

Мартин Вангер кивнул, внезапно став серьезным:

— Вы можете подать апелляцию?

— В данном случае это не поможет.

Толстяк посмотрел на часы:

— Вечером мне надо быть в Стокгольме, поэтому я должен бежать. Вернусь через несколько дней. Приходите к нам как-нибудь на ужин. Мне очень хочется услышать, что происходило на суде на самом деле.

Они снова обменялись рукопожатием, и Мартин Вангер, подойдя к «вольво», открыл дверцу. Обернувшись, он крикнул Микаэлю:

— Хенрик на втором этаже. Заходите.

Хенрик Вангер сидел на диване в своем кабинете, на столе перед ним лежали «Хедестадс-курирен», «Дагенс индастри», «Свенска дагбладет» и обе вечерние газеты.

— У входа я встретился с Мартином.

— Он помчался спасать империю, — произнес Хенрик Вангер и приподнял стоявший на столе термос. — Кофе?

— Спасибо, с удовольствием, — ответил Микаэль.

Он сел и задумался, отчего это Хенрик Вангер так развеселился.

— Вижу, о тебе пишут в газетах.

Хенрик Вангер протянул вечернюю газету, открытую на заголовке «Медийное короткое замыкание». Текст был написан колумнистом note 36 в полосатом пиджаке, который раньше работал в журнале «Финансмагасинст монополь» и приобрел известность как мастер высмеивать любого, кто принимает в чем-нибудь активное участие или горячо отстаивает свою позицию, — феминисты, антирасисты и защитники окружающей среды всегда могли рассчитывать на свою порцию его иронии. Правда, в высказывании собственных спорных взглядов колумнист не был когда-либо замечен. Теперь он, судя по всему, переключился на критику СМИ; через четыре недели после процесса по делу Веннерстрема он всю свою энергию сконцентрировал на Микаэле Блумквисте, который — с указанием имени — описывался как полный идиот. Эрика Бергер изображалась ничего не понимающей в деле фифочкой от журналистики:Ходят слухи, что журнал «Миллениум» движется к катастрофе, несмотря на то что его главный редактор — феминистка в мини-юбке, которая надувает губки на телеэкране. В течение нескольких лет журнал выживал за счет разрекламированного редакцией имиджа: молодые журналисты, занимающиеся журналистскими расследованиями и выводящие на чистую воду мошенников в сфере предпринимательства. Подобный рекламный трюк, возможно, и проходит у юных анархистов, жаждущих именно такой информации, но он не проходит в суде, что и пришлось недавно испытать на себе Калле Блумквисту.Микаэль включил мобильный телефон и проверил, не звонила ли Эрика. Никаких сообщений не приходило. Хенрик Вангер молча ждал; Микаэль вдруг понял, что право первым взять слово старик предоставляет ему.

— Он идиот, — сказал Микаэль.

Хенрик Вангер засмеялся, но отозвался без особого сочувствия:

— Пусть так. Однако осудили-то не его.

— Верно. Ему это не грозит. Своего мнения он не имеет, но с большим удовольствием бросает последний камень в осужденного, не скупясь при этом на самые уничижительные выражения.

— Я много таких повидал за свою жизнь. Могу дать хороший совет, если только ты захочешь его от меня принять: делай вид, будто не замечаешь его ругани, но запомни и, как только представится случай, отплати за старые обиды. Но только не сейчас, когда он бьет из более выгодного положения.

Микаэль посмотрел на него вопросительно.

— У меня в жизни было много врагов, — продолжал Хенрик Вангер. — Я научился не лезть в драку, если обречен на поражение. В то же время, никогда нельзя давать оскорбившему тебя человеку уйти от ответа. Выбери подходящее время и нанеси ответный удар, когда сам будешь в выгодной позиции, — даже если у тебя уже не будет необходимости в этом ударе.

— Спасибо за урок философии. Теперь мне хочется, чтобы вы рассказали мне о своей семье.

Микаэль поставил диктофон на стол между ними и включил запись.

— Что ты хочешь узнать?

— Я прочел первую папку, где говорится об исчезновении Харриет и первых днях поисков. Но там всплывает такое бесконечное количество Вангеров, что мне трудно в них разобраться.

Перед тем как позвонить, Лисбет Саландер минут десять простояла на пустой лестнице, не отрывая взгляда от латунной таблички с надписью: «Адвокат Н. Э. Бьюрман ». Дверной замок щелкнул.Был вторник. Ей предстояла вторая встреча с этим человеком, и Лисбет переполняли недобрые предчувствия.Она не боялась адвоката Бьюрмана — Лисбет Саландер редко боялась кого-либо или чего-либо. Но она испытывала инстинктивную неприязнь к новому опекуну. Предшественник Бьюрмана, адвокат Хольгер Пальмгрен, был человеком другой породы; корректным, вежливым и дружелюбным. Их отношения прервались три месяца назад, когда с Пальмгреном случился удар и ее, вследствие каких-то неведомых ей бюрократических порядков, унаследовал Нильс Эрик Бьюрман.Примерно за двенадцать лет, в течение которых Лисбет Саландер являлась объектом социальной и психиатрической помощи, включая два года, проведенные в детской клинике, она никогда — ни единого раза — не ответила даже на простейший вопрос: «Как ты себя сегодня чувствуешь?»Когда ей исполнилось тринадцать лет, суд, в соответствии с законом об опеке над несовершеннолетними, постановил, что Лисбет Саландер следует направить для стационарного лечения в детскую психиатрическую клинику Святого Стефана в Уппсале. Решение суда основывалось в основном на предположении, что у нее имеются психические отклонения, выражающиеся в проявлении опасной жестокости по отношению к одноклассникам, а возможно, и к себе самой.Такое предположение опиралось скорее на эмпирические оценки, чем на тщательно взвешенный анализ. Любые попытки врачей или представителей власти завести разговор о ее чувствах, внутреннем мире или состоянии здоровья успеха не имели: она лишь угрюмо молчала в ответ, разглядывая пол, потолок и стены. Она скрещивала руки на груди и отказывалась проходить психологические тесты. Откровенное сопротивление любым попыткам ее измерять, взвешивать, исследовать, анализировать и воспитывать распространялось и на школьные занятия — власти могли отвезти ее в класс и приковать цепью к парте, но были не в силах помешать ей затыкать уши и отказываться браться за ручку. Она так и не получила аттестата об окончании школы.Уже само диагностирование ее умственных способностей было, следовательно, сопряжено с большими трудностями. Короче говоря, Лисбет Саландер не относилась к открытым натурам, и общаться с ней было чрезвычайно трудно.В том же году, то есть когда ей исполнилось тринадцать, было также решено, что следует выделить наставника, который следил бы за соблюдением ее интересов, пока она не достигнет совершеннолетия. Таким наставником стал адвокат Хольгер Пальмгрен, который, несмотря на первоначальные трудности, сумел-таки добиться результатов там, где потерпели поражение психологи и врачи. Со временем ему удалось завоевать не только определенное доверие, но даже толику теплых чувств со стороны трудной девочки.Когда она достигла возраста пятнадцати лет, врачи более или менее единодушно сошлись на том, что она, во всяком случае, не проявляет жестокости по отношению к окружающим и не представляет непосредственной опасности для самой себя. Поскольку ее семью признали неблагополучной, а родственников, способных о ней позаботиться, у нее не имелось, было решено, что путь Лисбет Саландер из детской психиатрической клиники Уппсалы к обществу должен пролечь через приемную семью.Путь этот, однако, оказался непростым. Из первой приемной семьи она сбежала уже через две недели. Семьи номер два и три отпали с невероятной быстротой. После чего Пальмгрен провел с ней серьезную беседу, со всей прямотой объяснив, что если она будет продолжать в том же духе, то наверняка вновь окажется в каком-нибудь детском учреждении. Завуалированная угроза возымела воздействие, и Лисбет приняла семью номер четыре — пожилую пару, проживавшую в районе Мидсоммаркрансен.

Это, однако, не означало, что она исправилась. Семнадцатилетнюю Лисбет Саландер четыре раза забирали в полицию: дважды настолько пьяной, что ей требовалась срочная медицинская помощь, и один раз под несомненным воздействием наркотиков. В одном из этих случаев она, в стельку пьяная и полураздетая, находилась на заднем сиденье машины, припаркованной на набережной Стокгольма, причем в обществе столь же пьяного мужчины значительно старше ее.В последний раз ее забрали за три недели до того, как ей должно было исполниться восемнадцать: будучи трезвой, она перед турникетами станции метро в Старом городе ударила некоего мужчину ногой по голове, и ее арестовали за причинение физического ущерба. Свои действия Саландер объяснила тем, что мужчина ее лапал, а поскольку на вид ей можно было дать скорее двенадцать лет, чем восемнадцать, она посчитала, что у мужчины имелись наклонности педофила. Конечно, если считать, что она вообще что-то объяснила. Ее слова, однако, нашли поддержку у свидетеля, в результате чего прокурор прекратил дело.Тем не менее ее биография в целом носила такой характер, что суд вынес решение о проведении судебно-медицинской экспертизы. Поскольку Саландер, верная своей привычке, отказывалась отвечать на вопросы и участвовать в обследованиях, врачи, с которыми консультировалось Управление здравоохранения и социального обеспечения, вынесли под конец вердикт, основанный на «наблюдениях за пациенткой». Правда, немного неясно, что именно могли дать наблюдения за молодой женщиной, которая молча сидела на стуле, скрестив руки и выпятив нижнюю губу. Определенно было лишь то, что она страдает психическими отклонениями и требуется принимать меры. Заключение судебных медиков предписывало лечение в закрытом психиатрическом учреждении, а параллельно с этим исполняющий обязанности руководителя муниципальной социальной службы написал отзыв, в котором полностью соглашался с результатами экспертизы.Принимая во внимание ее послужной список, автор отзыва утверждал, что существует «большой риск злоупотребления алкоголем и наркотиками» и что она явно страдает «отсутствием способности к самоанализу». Журнал ее поведения был к этому времени полон отягощающих определений, таких как «интроверт», «социальная заторможенность», «отсутствие сопереживания», «эгоцентризм», «психопатическое асоциальное поведение», «неконтактность» и «неспособность усваивать учебный материал». Человек, прочитавший ее журнал, мог легко прийти к ошибочному выводу, что она серьезно отстает в умственном развитии. Против нее говорил и тот факт, что уличный патруль социальной службы неоднократно наблюдал ее с разными мужчинами в квартале вокруг площади Мариаторгет, и, кроме того, она однажды была замечена в парке Тантулунден, опять-таки в компании мужчины значительно старше ее. Предположили, что Лисбет Саландер, возможно, занимается или рискует начать заниматься какой-то формой проституции.Когда окружной суд — инстанция, которой предстояло определить ее будущее, — собрался для принятия решения, результат казался предопределенным. Она, несомненно, являлась проблемным подростком, и представлялось маловероятным, чтобы суд принял решение, отличное от рекомендаций судебно-психиатрической и социальной комиссий.Утром того дня, когда должен был заседать суд, Лисбет Саландер забрали из детской психиатрической клиники, где ее держали взаперти с момента происшествия в Старом городе. Она ощущала себя лагерным узником и даже не надеялась пережить этот день. Первым в зале суда она увидела Хольгера Пальмгрена и далеко не сразу поняла, что он присутствует там не в качестве наставника, а выступает как ее адвокат и защитник ее прав. Он открылся ей совершенно с новой стороны.К удивлению Лисбет, Пальмгрен, несомненно, находился в ее углу ринга и убедительно выступал против помещения ее в закрытый интернат. Она даже бровью не повела, никак не выказав своего удивления, но напряженно прислушивалась к каждому слову. Пальмгрен был неподражаем, когда в течение двух часов вел перекрестный допрос врача, некоего доктора Йеспера X. Ледермана, который поставил свое имя под рекомендацией запереть Саландер в интернате. Проверялась каждая деталь заключения, и врача просили дать научное обоснование каждому утверждению. Постепенно становилось очевидно, что поскольку пациентка полностью отказалась проходить тесты, заключение врачей было на самом деле построено на догадках, а не на научных данных.Под конец судебного разбирательства Пальмгрен указал на то, что принудительное помещение в интернат не только откровенно противоречит постановлению риксдага в отношении подобных дел, но в данном случае даже сможет послужить поводом к санкциям политического характера и жесткой критике в прессе. Следовательно, все должны быть заинтересованы в поисках приемлемого альтернативного решения. Такие слова при рассмотрении подобных дел были из ряда вон выходящими, и члены суда беспокойно заерзали.В конце концов было принято компромиссное решение. Суд постановил, что Лисбет Саландер психически больна, но не в такой степени, чтобы ее обязательно требовалось помещать в соответствующее учреждение. В то же время суд принял во внимание рекомендацию руководителя социальной службы об установлении опекунства. После чего председатель суда с ехидной улыбкой обратился к Хольгеру Пальмгрену, который вплоть до этого момента оставался ее наставником, с вопросом, хочет ли он взять на себя такую роль. Председатель, несомненно, полагал, что Хольгер Пальмгрен даст задний ход и постарается переложить ответственность на кого-нибудь другого, но тот, напротив, добродушно заявил, что с удовольствием возьмет на себя обязанность опекуна фрекен Саландер, только с одним условием.

— Это, естественно, предполагает, что фрекен Саландер питает ко мне доверие и согласна, чтобы я стал ее опекуном, — сказал он, обращаясь прямо к ней.