Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже

проблемы, и решение кардинальное.

Менгерхаузен изобразил искреннее удивление — отработанное выражение лица: высоко вздетые, как мостики, брови и рот, будто произносящий звук «о». Потом от души расхохотался, покачивая головой с таким видом, словно хотел сказать: «Ну и ну, такого я еще не слыхал».

Похлопав по карманам жилета, он извлек длинную пожелтевшую костяную трубку и кисет, потом терпеливыми мягкими движениями принялся ее набивать.

— Вы курите?

— Иногда.

— А не следовало бы. — Он раскурил трубку, выпуская тяжелые клубы дыма, затем бодро продолжил: — Что вы себе напридумали, фройляйн фон Хассель? Просто невероятно, какие мысли крутятся в вашей хорошенькой головке.

Казалось, от первых затяжек табака его лицо приобрело еще более морковный оттенок. Пару секунд он разглядывал свою трубку, зажатую в младенчески пухлых пальцах.

— Красивая вещица, верно? — Он наставил черные зрачки на Минну. — Я сам ее вырезал из берцовой кости французского солдата. Надо же было чем-то занять себя в траншеях между двумя атаками…

Минна онемела, не зная, что сказать. Этот человек производил эффект быстродействующего яда. С каждой секундой его токсичность возрастала.

Он снова прыснул и хлопнул себя по ляжке в знак искреннего веселья:

— Я шучу, конечно.

Перестав смеяться, он вдруг перешел на серьезный тон:

— И тем не менее ваше замечание представляет интерес. Существует прекрасный постулат, гласящий, что все жизни равноценны. Красиво, но ложно. Чего стоит, например, бесцельное и бесплодное существование? Или, хуже того, жизнь, полная страданий, без малейшей надежды на улучшение? Она не стоит ничего, Минна. Больше того, она дорого обходится… Она дорого обходится другим, тем, кто работает, кто заводит семью. Разве общество не должно стараться сократить такую бесполезность, такую боль?

Они убьют их. Все слухи были верными…

— Только Бог может решать, когда посылать смерть человеческим существам, — ответила она. — Мы здесь, чтобы сохранять жизнь, поддерживать ее и улучшать. Вы сами упомянули клятву Гиппократа. Таков наш непререкаемый долг, совпадающий с посланием любви Священного Писания.

— Ваши христианские убеждения делают вам честь, Минна. Я и не ждал меньшего от фон Хассель. Но должен поймать вас на слове. Разве не сказано в Евангелии от Матфея: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся…»? Разве не наш долг уменьшить их страдания на земле, ускорить освобождение этих несчастных? Их ждет блаженная вечность…

Минна чувствовала себя отяжелевшей, будто впавшей в оцепенение. Так бывает, когда много выпьешь за обедом. На нее накатилась вторая волна, но уже не опьянения, а утомления тела и души. Ей хотелось одного — заснуть, прямо здесь и сейчас, может, даже под столом.

— Посмотрите эти материалы, — продолжил Менгерхаузен, словно почувствовав, что теряет собеседницу. — Обратите внимание на фотографии. Прочтите брошюру. — Он обвел взглядом окружающие их унылые огороды. — Думаю, вашим пациентам будет лучше там, чем здесь.

Как идеально отлаженный метроном, за стеной затарахтел мотоцикл. Менгерхаузен встал и закрыл портфель. Ни слова о числе пациентов или о болезнях, от которых лечили в этих стенах. Ни малейшего интереса к методам Минны или полученным результатам.

Он приехал предупредить ее, и точка.

— Я дам вам знать, — подтвердил он. — Мы сейчас занимаемся арендой автобусов. Все пройдет так, как мы умеем. Без сучка и задоринки!

Она смотрела, как он уходит, сутулясь и косолапя, помахивая рукой, будто прощался с детьми на вокзальном перроне.

Она снова увидела его сквозь решетку ворот, исчезающего в облаке пыли — его самого, его мотоцикл, его загадочного водителя и его зловещие планы.

Она огляделась вокруг и заметила, что в саду полно больных. Это называлось «вечерней прогулкой». Вскоре Альберт с подручными дадут сигнал к отбою.

Одним днем больше, одним днем меньше в госпитале Брангбо.

Она посмотрела на список, который по-прежнему держала в руках.

И разрыдалась.

31

МИРИАМ ВИНТЕР

ВЕРНЕР ШТАЙН

ГАНС ШУБЕРТ

КОНРАД ГРОТ

КАТРИН ДИССЕН

АЛЕКСАНДЕР ХОФМАН

РУДОЛЬФ ГЁТТЕР

СЕБАСТЬЯН РИЧ

ЛЮДВИГ ВЕРНИНГЕР…

Перечисление продолжалось, пробуждая воспоминания, образы и немало отчаяния тоже. В этом списке из тридцати имен были шизофреники, дауны, умственно отсталые, параноики… ее заведение не было психиатрической клиникой в классическом смысле слова, скорее свалкой или, если уж не выбирать слов, помойкой… Ее предназначением было не лечить больных и уж тем более не добиваться их выздоровления, а просто держать их где-нибудь подальше.

Осушив слезы, Минна попыталась рассуждать здраво. То, что произошло сегодня, носилось в воздухе уже несколько лет. Эта кампания по уничтожению душевнобольных вылезла на свет божий в 1935 году вместе с нюрнбергскими законами[64]. Ее инициаторы открыто призывали к стерилизации калек, сумасшедших и всех, кого нацисты считали природной аномалией. От стерилизации до ликвидации всего один шаг. И очень маленький шаг…

В кино Минна видела пропагандистские короткометражки, которые прокручивались перед художественным фильмом и несли совершенно недвусмысленное послание. Leben ohne Hoffnung («Жизнь без надежды») демонстрировала тупых монстров, хихикающих уродов с бритыми черепами, цепляющихся за прутья ограды, как в зоопарке. Opfer der Vergangenheit («Жертвы прошлого») под извращенным углом показывала истощенные лица больных, проводя параллель с молодыми атлетами из Hitlerjugend (Гитлерюгенда, Союза гитлеровской молодежи).

Что ужасало в этих картинах, так это полное отсутствие жалости, доброжелательности. Или хотя бы неловкости, учитывая твердое намерение с такими людьми покончить. В глазах властей эти несчастные были уже мертвы.

Она еще раз пробежала список: начинался процесс уничтожения, и она попалась под руку одной из первых. Scheiße!

Минна спросила себя, к кому можно обратиться за помощью. В Институт Геринга? Но наверняка именно эта ассоциация курировала выполнение плана. В Министерство здоровья? Но его теперь объединили с Министерством внутренних дел, потому что отныне все находилось под контролем СС. Она подумала кое о ком из своих прежних профессоров, но все они или были евреями и уже исчезли, или же были арийцами и сменили окраску в тридцать третьем году. «Мартовские фиалки»…[65]

Внезапно в голове мелькнуло имя: Франц Бивен.

Он был единственным нацистом, кого она знала, и наверняка обладал определенной властью. В гестапо всё знают и всё могут.

Но как убедить его помочь?

Она давно уже чувствовала, что молчаливый циклоп положил на нее глаз, но этого явно недостаточно.

Она еще раз посмотрела на перечень имен, и у нее мелькнула идея.

Да, другого способа не было…

32

— Привет, малыш.

Симон Краус, сидевший в переполненном баре клуба «Нахтигаль», обернулся: перед ним высился Вилли Беккер, кости да блестки. Метр восемьдесят роста и максимум пятьдесят кило веса, длинный и жесткий, как шест. На нем был приталенный