Моё поколение - Илья Бражнин

Альма ещё спала. Аня прошла к ней в комнату, присела на её кровать и долго сидела не шевелясь в полутьме раннего утра. Задумавшись, она почти совсем забыла, где сидит и зачем сюда пришла, когда Альма заводилась наконец в постели и открыла глаза. С минуту она смотрела на гостью сонными, непонимающими глазами, потом, узнав подругу, порывисто села в постели и отбросила жарко наспанную подушку.

— Анька! Вот чудно. Какими судьбами? И почему в такую рань?

Она сладко потянулась. Сквозь тонкий батист рубашки розовело плотное тело. В комнате стояла душная, истомная жара. Альма скинула одеяло и погладила рукой круглое розовое колено:

— Ух, как я спала.

Она улыбнулась, приподнялась в постели, схватила Аню в охапку, прижалась к ней всем телом. От нее пахнуло сонным теплом. В ней не было и тени той сдержанности, той чистой неловкости, которая так обычна у девушек её возраста. Она дышала жарко и глубоко, прижав к Аниному плечу довольно полную, крепкую грудь и обняв Аню сильными короткими руками.

Аня чуть отстранилась от подруги.

— Ты что? — вскинулась Альма и внимательно взглянула в бледное Анино лицо. — Что ты, Анька? — обеспокоилась она, разом оставляя свою бездумную шаловливость. — Что случилось?

Аня поднялась и подошла к окну.

— Так. Ничего особенного.

Но Альма не дала себя обмануть. Она бросилась в одной рубашке следом за ней, обняла, притянула назад к кровати, усадила.

— Ну что, тихая? Ну, говори. Горе? Да?

— Горе, — сказала Аня, глядя перед собой неподвижными глазами. — Потом как-нибудь… Оденься, пойдем на улицу, душно здесь.

— Хорошо. Я сейчас.

Альма стала быстро одеваться. Потом позвонила горничной и велела подать завтрак в комнату. Почти насильно напоила Аню кофе и накормила.

Выйдя на улицу, они часа полтора бродили взад и вперед по бульвару, вышли на Троицкий, прошли мимо городской думы, мимо пустынного в этот час катка, мимо занесенного снегом Гагаринского сквера. По городу уже шныряли визитеры и бегали от дома к дому мальчишки-христославы. Они останавливались перед дверьми чистых квартир, где жили состоятельные люди, переминаясь с ноги на ногу, тянули простуженными дискантами «Рождество твое, Христе, боже наш», торопливо крестились и тут же кидались в драку из-за полученной козули, куска пирога или медного пятака. В общем христославов было меньше, чем в прежние годы, культ вифлеемской звезды явно хирел. Визитеров было не в пример больше, и все они были навеселе.

Альма с любопытством осматривала каждого встречного. Что касается визитеров, то они оглядывали маленькую и плотную её фигурку с явным удовольствием, Аня шла опустив голову и ни на кого не глядя. У «Золотого якоря» она неожиданно повернула на Поморскую. Альма понимающе усмехнулась и повернула следом за ней.

У ворот дома, в котором жил Илюша, они остановились. Аня высвободила из муфты руку, взялась за кольцо калитки, бросила спутнице: «Подожди меня» — и вошла во двор.

Альма постояла было у калитки, потом решительно перебежала двор и нагнала Аню в сенях.

— Я с тобой, — шепнула она и первая открыла тяжелую кухонную дверь.

Софья Моисеевна, возившаяся у печки, повернулась на стук двери и вопросительно посмотрела на нежданных гостей.

— Илюша дома? — спросила Аня, спрятав подбородок в серый каракулевый воротник и опустив глаза.

Софья Моисеевна оглядела девушек, и сердце её тотчас угадало Аню. Вытирая о фартук руки, она пробежала ревнивыми глазами от опушенных полосками серого каракуля ботиков до выбивающейся из-под серой шапочки светлой пряди волос, золотой отлив которых показался знакомым Софье Моисеевне, и у неё дрогнуло сердце. Но она постаралась скрыть своё волнение.

Из комнаты выглянула в кухню плутоватая мордочка Даньки. Софья Моисеевна прикрыла перед Данькиным носом дверь и обернулась к Ане.

— Илюши нет дома, — сказала она, подметая старым гусиным крылом золу на шестке. — А что вам угодно?

Аня молчала. Она не знала, что ей делать. Остаться? Уйти? Идя сюда, она не подумала о том, что Илюши может не оказаться дома. Да она и не приготовила никаких слов на тот случай, если б застала его. Ей просто нужно было видеть его. Она боялась, что он, ничего не зная о вчерашнем, придет к ней в дом, в этот запретный отныне и чужой дом. Чтобы этого не случилось, она, преодолевая свою робость, храбро явилась к нему сама. Теперь вся храбрость её исчезла. Она стояла молча перед Софьей Моисеевной, подавленная своей неудачей и не зная, что сказать, что сделать.

Выручила её более решительная Альма. Нимало не смущаясь, она выступила вперед и бойко проговорила:

— Разрешите нам тогда записочку ему оставить.

— Если хотите, пожалуйста, — сказала Софья Моисеевна, — прошу вас, пройдите.

Она открыла дверь в комнату, быстро прошла вперед, похватала со стола и буфета какие-то тряпки и полотенца, сунула куда-то в угол, пробормотала что-то извинительное о беспорядке, вытерла фартуком два расшатанных венских стула и подвинула их к столу.

Гостьи уселись. Тогда Софья Моисеевна принялась искать бумагу. Поиски были довольно длительны, а когда нашелся наконец лист бумаги, оказалось, что куда-то запропастилась ручка.

— Дай ручку, Даня. Прямо наказание с этим мальчиком. Поверите, каждую неделю покупается ручка, но когда надо что-нибудь написать, ручки нет. Ну что ты стоишь, когда барышням нужно писать? Чтобы сейчас же была здесь ручка. Слышишь?

Данька мало смутился материнской строгостью. Он знал ей цену и потому спокойно- разглядывал гостей. Они ему нравились. От них вкусно пахло. И шубки у них были красивые. У Геси такой никогда не бывало. Раздумья Данькины кончились тем, что он полез под стол и извлек оттуда ручку, отличавшуюся вместе с другими Данькиными вещами от всех прочих, не Данькиных вещей замечательным свойством находиться в самых неподходящих для них местах.

Альма взяла ручку и улыбнулась. Даньке она понравилась, но всё же больше занимала его другая, молчаливая гостья. Всё в ней было тихо и простодушно-приманчиво, но всего удивительней была длинная шелковистая коса.

— Как тебя зовут? — спросил Данька, смело адресуясь к незнакомке.

— Аня, — ответила гостья.

— А почему у тебя коса такая длинная? Она, наверно, невсамделишная?

— Даня, — строго остановила Даньку Софья Моисеевна, — сейчас же иди прочь!

— Нет, нет. Пусть останется, — заторопилась Аня и вытянула косу перед Данькой во всю длину. — Посмотри, — сказала она, чувствуя от Данькиной непосредственности большое облегчение, — видишь, настоящая, всамделишная.

Данька добросовестно обследовал косу.

— Взабольшная, — сказал он, кончив осмотр и громко прищелкнув языком. — Здорово длинная.

Софья Моисеевна укоризненно покачала головой.

— Оставь косу, — сказала она Даньке, — что это за вольности, — и тут же прибавила, обращаясь к Ане: — Какие славные у вас волосы, прямо редкость, как вы их только моете.

Аня сидела потупясь. Ей приятно было слышать голос его матери. У неё сладко щемило сердце от этого голоса и горько саднило при виде бедности его дома, которая лезла из всех щелей, виделась вокруг неё решительно во всём. Вон книги навалены на буфете. Это, наверное, его книги, конечно его, — в доме даже нет этажерки. «Наследница», — вспомнила она с содроганием и это словно отбросило её далеко назад от этой убогой комнаты… Она поспешно берет бумагу и пишет:

«Илюша, придите вечером в Ограду. Необходимо поговорить. Аня».

Альма уже бойко разговаривает с Софьей Моисеевной и дарит Даньке сердоликовый брелок от своих маленьких часов.

— Ну зачем вы его балуете? Это дорогая вещь, — всплескивает руками Софья Моисеевна. — Даня, отдай брелок назад.

— Не надо. Пусть берёт, — смеется Альма, и Данька поспешно прячет сокровище в карман, где скопились всякие винтики, шурупчики, колеса от старого будильника, подобранная где-то щеточка для усов и другие не менее необходимые вещи.

Аня кончает записку. Но ей не хочется уходить. Она сидит над листом бумаги, делая вид, что придумывает, что бы такое написать. Однако нельзя же сидеть бесконечно. Она складывает записку вчетверо, кладет на стол и поднимается.

Софья Моисеевна провожает гостей до дверей. Данька выскакивает вслед за ними на улицу.