Блокада - Сергей Малицкий

Коркин подбежал к машине и заглянул внутрь. Почти все уже спали. Только Хантик сердито жмурился да Филя потирал глаза.

— Я тоже не сплю, — приоткрыл один глаз Вотек.

— Пустой спрашивает: может ли кто-нибудь читать следы? — прошептал Коркин, — Там трупы.

— Я могу, — зевнул Вотек.

— Никак еще и следопыт? — хмыкнул Хантик.

— Я умею смотреть, — гордо заметил старик, — А это, дорогой мой, кое-чего стоит!

Глава 18

Когда Филя выбрался из машины и отправился к источнику, утренний туман уже рассеялся, но трава еще была сырой. И не только от росы: ночью шел дождь. Вконец вымотанный и уставший, как и все, мальчишка свалился с ног уже после полуночи и спал в кресле под шорох капель, иногда приоткрывал глаза, видел силуэт Пустого над панелью машины и даже сквозь сон обижался на него: зря механик заставил его спутников мыть вездеход — дождь бы и так все смыл. Ну не внутри, так снаружи — точно смыл. Да и трупы ватажников к чему было закапывать? Отнесли бы их подальше, а там уж зверье и само разобралось: ведь порыкивал кто-то всю ночь поблизости.

Вчера Вотек долго бродил вокруг мертвых, щупал траву, отмахивался от не слишком крупного, но надоедливого гнуса, нюхал окоченевшие трупы, пытался заглянуть в остановившиеся глаза, потом со вздохом присел на лежавший возле источника ствол дерева.

— Дозор здесь стоял, — сказал уверенно, — Уж не знаю, зачем эти собачьи рожи ловят девчонку, но здоровяк, что тащил меня на плече, сразу заявил: никуда она не денется. Сетка раскинута. Похоже, выставили эти молодцы соглядатаев на всех тропах.

— И кто же их так? — прищурился Пустой.

— Горник, — твердо сказал Вотек.

— Вот как выходит, — задумался, присев возле убитых, Пустой.

— Точно, — кивнул Вотек, — Смотри сам. Три конных следа сюда. Один — от того молодца, которому скорняк в спину пулю засадил, а еще два следа — от Горника. Лошадки шли почти след в след, вторая бежала налегке. Вряд ли так совпало, да и лошадки-то у Горника ордынские: смотри — подковы простые, без шипов, широкие, а у лошади собачника — подковы с шипами.

— Почему с шипами? — встрял в разговор Хантик.

— Пятая пленка — ледяная, — пожал плечами Вотек, — Собачники из-за пятой пленки пришли.

— Значит, так, — нахмурился Пустой. — Тут стоял дозор из четырех, как ты говоришь, собачников. К ним подъехал раненный Коркиным пятый. Затем на них наткнулся Горник, порубил их всех, собрал оружие, лошадь и отправился дальше?

— Горник — серьезный сборщик, — кивнул Хантик, — Но злой. Смотрит на тебя, улыбается, а тебе кажется, что он сейчас глотку тебе перережет.

— Мне он зла не делал, — ответил Пустой и вновь посмотрел на Вотека: — Так все было?

— Не так, — не согласился Вотек, — Здесь было не четыре собачника, а пять. И подранок прискакал сюда шестым. Но рана у него оказалась серьезной: лопатка пробита, легкое зацеплено. Уж не знаю, как он прошел вторую пленку, но Уже здесь умер. Так что Горник рубил мертвого. Или чуть живого.

— Зачем? — не понял Хантик.

— Не знаю, — пожал плечами Вотек, — Может, в горячке? Только подранок успел рассказать о вас. Иначе зачем пятый собачник сел на его лошадь и погнал ее на запад?

— А потом к источнику подъехал Горник, — согласился Пустой.

— Горник особенный, — запустил пальцы в бороду Вотек. — Ничего не боялся. Лишних слов никогда не молвил. Серьезный лесовик. Опасный. Я, когда с ним говорил, всегда серебряный рожок в руках держал.

— А как ты их заряжаешь? — опять подал голос Хантик.

— На четвертой пленке, — хмыкнул Вотек. — Там всякий свой заряд получит, хромой, не сомневайся. Впрочем, зарядить можно на любой, кроме второй, да и на первой не пробовал. Не было охоты нутро корежить.

— Но у Горника не было тесака, — заметил Пустой, продолжая рассматривать трупы, — А тут работали тесаком. Не ножом.

— Не было — значит, появился, — поднялся Вотек, — Взял у этих. Горник мог. Он у кого хочешь мог взять все, что хочешь. Что делать-то будем?

— Закапывать, мыть, мыться, ужинать, спать, — перечислил Пустой.

Закапывать, мыть и мыться пришлось еще с час. Ужинали уже в полусне и под шум дождя. Пустой разрешил обойтись без караула, отогнал вездеход в сторону, приглушил двигатель и включил обогрев отсека, потому как народ остался в отсыревшем белье, а верхняя одежда продолжала мокнуть, разложенная на крыше вездехода. Хантик, правда, выразил сомнение — мол, сопрут, — но успокоился, когда Филя вытащил десяток войлочных одеял. Вскоре отряд уже спал. Не было сил даже на храп. Сишек и тот сопел, как пробитый стрелой мех, а не выписывал рулады, как делал это в мастерской.

Проснувшись с первыми лучами солнца, Филя толкнул Коркина, указал на место за управлением вездеходом, спрыгнул с подножки машины и туг же увидел Пустого, который, раздевшись по пояс, медленно танцевал меж низких кустов. Для Фили причуды механика были не в диковинку, но впервые он мог рассмотреть его движения при дневном свете. Покрытое шрамами и перевитое жгутами мышц тело Пустого двигалось так медленно, что Филя невольно поднял руку, ожидая, что и его движение окажется столь же растянутым и неторопливым. Но рука взмахнула как обычно.

Филя пробежал к роднику, зачерпнул деревянным ковшом холодной воды, попил, побрызгал в слипающиеся глаза, тут же вспомнил об утреннем, отбежал за плотные кусты еловника и там же, выбрав на высоте шести локтей горизонтальный сук, начал с пыхтением подтягивать к нему подбородок. Выходило пока двадцать раз с небольшим. Ничего, когда впервые повис, и разу не мог подтянуться. Зато Пустой пообещал, что как будет полсотни подбородков, так возьмется учить Филю махать мечом.

— Завтракать, — коротко бросил механик, когда уже умытый и разогревшийся мальчишка вернулся к машине.

Повторять не пришлось. Филя достал последние лепешки, мясо, стручки полевика, вытянул из ящика мех с разбавленным вином, чем изрядно приободрил Сишека. Бражник с исполненным страданием лицом сидел на нижнем лепестке задней двери и думал, спрыгивать босыми ногами в холодную и мокрую траву или обождать. Народ начал просыпаться и протирать глаза.

— О чем думаешь? — спросил через полчаса механика Вотек.

— Думаю, как дальше поступать, — скупо обронил слова Пустой, — Что про третью пленку скажешь, ведун?

Вотек бросил хитрый взгляд на Филю, который пасся неподалеку, посмотрел на юг, где дивными зелеными скалами вздымались кроны древесных гигантов, перевел взгляд на запад. Едва скрываемый мелколесьем горизонт был отчерчен серой каймой третьей пленки.

— Сдается мне, механик, что ты про каждую из пленок лучше меня знаешь, — расправил Вотек бороду. — Я уж не говорю о карте, о которой слышал. Ты на нее не надейся особо. Пытались тут некоторые в первые годы карты рисовать, только чем дальше к центру, тем меньше им веры. Сегодня холмы торчат, а завтра болото пузырями пучит.

— Знаю не знаю, а никакое знание против пробы ничего не стоит, — согласился Пустой, — Да и карта у меня… Набросок того, что со спутника, с неба, можно сказать, удалось срисовать. Только что с той карты? После пятой пленки Морось облаками затянута.

— И не только облаками, — выпятил губы Вотек. — Хотя я там не был. Ты бы собачников о том, что за пятой пленкой, спрашивал. Будут еще дозоры — не клади всех, оставь одного для разговора.

— Как сложится, — прищурился Пустой, оглянулся на отряд, который разбрелся вокруг вездехода. — Так что с третьей пленкой?

— В ней боль, — объяснил Вотек. — У всякого своя, но боль. У меня вот всякий раз ноги скручивает. У кого-то сердце. А кому-то и лезть в третью пленку не стоит. Имей в виду, механик, всякая твоя боль, что ты пережил, к тебе вернется. Все свои раны вспомнишь. Не боишься?

— Не боюсь, — твердо сказал Пустой, — Какая-никакая, а все память.

— Пустой.

Ярка-недотрога впервые подала голос с тех пор, как узнала о гибели сына. Подошла, смахнула со лба спутанные пряди, поправила на плече колчан, протянула ладонь с монетами:

— Забери свои деньги, Пустой. Возьми меня в отряд.

Глухо говорила. Как лицо ее осунулось и поблекло, так и слова стали сухи и бесцветны. Голос будто отцвел.

— Оставь себе, — ответил механик. — Ты и так со мной. Филипп!

Филя, который стоял рядом и крутил головой, приглядывал и за гибким, живым Файком, и за степенным, неторопливым Рашпиком, и за Сишеком, который стоял возле машины и с жаждой разглядывал закрепленные на ее крыше ящики с глинками, вздрогнул.

— Филипп, — Пустой постарался улыбнуться, — отправляемся. Десять минут на сборы. Собери людей.

Завтрак много времени не занял: подсохшие лепешки и последние куски копченого мяса не требовали много времени, а уж легкое вино и вовсе проскакивало, не задерживаясь во рту. Спутники заняли места, с гримасами разобрали сырую одежду, но в отсеке стояло молчание. Все искоса посматривали друг на друга. Хантик щурил глаза и язвительно усмехался, Файк застыл, уставившись на Коббу, тот с сожалением вглядывался в разодранные мысы собственных сапог. Ярка опять уткнулась носом в спину Коркину, Вотек с мягкой улыбкой высверливал взглядом каждого по очереди, а Сишек крутил головой с самым глупым видом. Разве только Рашпик опять сопел, прижавшись ухом к заднему борту, да Рук, которому досталось немало хрящиков поверх задавленной в кустах небольшой ящерицы, блаженно цокал, вытянувшись на полу. Все дело было в том, что сразу после завтрака Коркин притащил от родника ожерелье. Оно висело на высоте десятка локтей и, по уверению скорняка, появилось не более получаса назад.