Дневники баскетболиста - Джим Кэррол

А насчет страха... хочешь играть, будь готов расплачиваться. Если вы это не догоняете, лучше съебывайтесь, или, еще лучше, не дергайтесь. «Вглядись в тот длинный коридор», — как сказал один воистину мудрый чел.

Сейчас каждый день встаем в 6 утра... идем на охоту в парк Форт-Тайрон, грабить с рассветом солнца безмозглых ранних пташек. Если дошел до того, что начал подступать к людям с ножом к горлу, лишь бы добыть денег на джанк, значит, всегда делаю я вывод, дела совсем плохи. И чтобы не пиздели на Мэдисон-авеню, джанки не любят подобный способ добычи финансов, обычно они напуганы и уязвимы не меньше жертвы, возникни необходимость реального применения силы. Я прибегаю к нему, только когда окончательно прижмет... если с лаве полный напряг и по-другому достать никак, и даже тогда копофобия и общая нервотрепка себя не окупают. Вчерашний день это и доказал... мы проторчали в парке три часа, и удалось добыть у старой дамы пятерку, да еще у какого-то лоха два бакса плюс мелочь. Потом, позже в тот день, выяснилось, что удача обо мне не забыла. Я стащил сверток из кузова машины рядом с аптекой, и оказалось, что там куча щеток для волос. Сейчас на бумаге оно, возможно, на правду не тянет, но жизнь преподносит такие маленькие сюрпризы. То были классные щетки из твердой резины (с небольшим зажимом сбоку, как на ручке, чтобы можно было носить в кармане рубашки), и на пластиковых футлярах проставлена цена — 49 Денов. Я вмазал трехдолларовую фасовку и пошел шататься по парку и баскетбольным площадкам, впаривая их по 20 центов за штуку или по десять за коробку, и, в итоге, спихнул карманных расчесок на 22 бакса.

Но сегодня снова копофобия и налеты. Пока собаководы выгуливают своих любимцев, таскающих их за собой, мы притаились в кустах и грезим о пухлых бумажниках. И сегодня наши грезы осуществились. Кекс средних лет, по манере и одежде явно пидор (волосы неаккуратно осветлены перекисью и, смешно и грустно, почти такие длинные, как у меня), рассекает мимо в таком, как выяснилось, жутком подпитии, что оно представляло непосредственную угрозу его гражданским правам. Нам пришлось сдерживаться изо всех сил, чтобы с ревом не вывалиться из кустов. Но объект первоклассный, и нам ни в коем случае нельзя его упускать. Удача смилостивилась над нами за наши мучения, ведь мы не нашли ни души в парке за все утро... моросило, коп, патрулирующий парк на своем ебучем скутере, скорее всего, трескал пончики с кофе где-нибудь в дешевой забегаловке. Мы сделали шаг. Ничего такого, подстеречь жертву... нож к горлу. Он застыл, как замороженный овощ.

— Главное, не дергайся, — прошипел я, — у моего кореша пушка, а вот этим ножом можно больно пораниться.

Мэнкоул вытащил бумажник, пачка купюр отдельно, мелочь отдельно. Я снял с него часы, настоящие противоударные, постучал пальцем по двум его кольцам. Он отдал их.

Мы сказали, что хотели бы теперь извиниться. Я взял его за волосы:

— Красивые волосы. Нам нравятся длинные волосы. (Он не мог заметить, что мой хаер даже длиннее, чем у него, поскольку я убрал его под берет, чтобы меня не узнали, иначе, как я считал, меня будет легко найти.) Нам нравятся длинные волосы, потому что за них удобно схватиться, когда ты перерезаешь жертве горло, если она вздумает звать легавых до истечения следующих десяти минут.

(Этот гон крутого чувака, устраиваемый мной в процессе обувания лоха, всегда удивлял меня. Главное, он заглушает звон моих трясущихся коленок.)

Сейчас вернулись в «Штабы» оценить общий итог: в бумажнике пять двадцатидолларовых купюр и одна десятка, пачка выглядела солидно, но состояла из однодолларовых бумажек, всего их тридцать одна. Часы, новые «Bulova», можно относительно неплохо заложить... одно клевое нефритовое кольцо, на втором его инициалы в окружении фальшивых самоцветов. За сегодняшний день наши страхи окупились... и в ближайшее время мы собираемся спать допоздна.

Сегодня вечером отвисали в «Штабах» вместе со старым корешем и соратником по нарко-охоте Фрэнки Пайнуотером. У него офигительно работает воображение, не один вечер мы просидели с ним на крыше, закидываясь кислотой, любуясь звездным куполом и болтая о мистике. Насчет Фрэнки такая фенька, что он на пять лет меня старше, и потому, когда несколькими годами ранее стал торчать, у него на хвосте не было, в отличие от меня, школы, которая удержала бы его от тяжелой зависимости, и он встрял по-крупному и сразу. В результате он сидит уже долгое время, а я впервые столкнулся с последствиями привычки. Никогда не думал, что он сумеет слезть, но, как мы сделали вечером вывод: и пейот, и опиум произрастают из почвы, и пускай все наркоты бредят познанием космоса, которое дарует пейот, кто может сказать, что у мака нет своих тайн... хотя я и родил такую теорию, наверное, сам же в нее не верю.

Короче, Фрэнки рассказывал мне про свою матушку, фанатичную ирландку-католичку. Как и многие местные тетушки, она устала от его многочисленных попыток вылечиться и придумала вытащить его в прошлое воскресенье на Торжественную мессу и заставить отстоять ее от начала до конца. Похоже, последнее время Фрэнки сам тянулся обратно к вере, много читал Библию и все такое, и был готов опять вернуться в церковь. Черт побери, он опробовал все способы завязать, описанные в литературе, и почему бы не рискнуть встать на путь религии. Ни фига не вышло. Он сказал, что только он присел на свое место (он не успел бахнуть утреннюю дозу и страстно желал, чтобы чудо, свершись оно, было большим), как заметил справа от себя алтарь, утыканный сотнями крошечных толстеньких свечек в красных стеклянных подсвечниках... точно такие же мы скоммуниздили из этой самой церкви, чтобы на славном сильном огоньке готовить в ветреные вечера в парке дозу (кстати, одна штука валялась у меня в соседней комнате). Короче, уставился на означенные свечки и мысленно представил над каждой ложку или скрученную бутылочную крышку с булькающей внутри дозой. И тут вышел служка, таща к алтарю гигантскую свечу... Фрэнки вообразил бумажные фасовки размером с хозяйственную сумку и десятифутовую суповую ложку, которую можно подогреть на такой свечище, и несколько фунтов джанка, расплавяющихся из порошка в сладкий сок. Тут уж его мамочка удивленно на него поглядывала, он окаменел в трансе, словно на него сходило божественное откровение, и в голове лишь эта хрень... ДОЗА. Но кульминация произошла, когда священник принялся окуривать прихожан ладаном, и Фрэнки вдохнул изрядную порцию. «На сто процентов, запах абсолютно идентичный тому, что выделяется во время приготовления ширки. Не ошибешься», — утверждает он (и он прав, как мне теперь кажется. Когда готовишь дозняк, то стоит тяжелый густой аромат, точно такой же, как от церковного ладана на похоронах и прочих мероприятиях). «А потом что было?» — спросил я. «Черт, что, по-твоему, прости господи, могло быть? Я встал, ушел, помчался, как ошпаренный, домой, залез в нижний ящик, высыпал все заначку на посудку, поставил на красную свечу... весь из себя невменяемый».

Сегодня повстречал ни кого иного, как старого доброго Джу-Джу Джонсона, самого толстого джанки из всех мне известных, способного спрятать полный набор инструментов, посудку и несчетное количество фасовок в жировых складках, свисающих одна на другую и через ремень, словно подтеки на свадебном пироге. Нам раньше доводилось пересекаться. Видел, как он это проделывает. Часто. Не встречались с ним, наверно, год. Даже помню день. Я купался голышом в Гавани, а Джу-Джу, которому, должно быть, не меньше пятидесяти, стоял неподалеку и глазел. Стоял, как оказалось, слишком близко, и видел, как волна говна дала Джонни Гейтору в нос, когда тот выныривал. Джу-Джу никогда не издает звуков при смехе, просто разевает пасть и трясется, будто гору из студня пришиб эпилептический припадок, а тут он заржал так, что свалился с причала прямо в своем полосатом костюме с иголочки, за которым ему пришлось проделать охуеннно немалый путь в магазин для жирных в Эльмире, штат Нью-Йорк. Мы захлебывались в истерике на это зрелище, как вдруг заметили, что Джу-Джу вот-вот утонет и, разевая пухлую глотку, истошно зовет на помощь. Мы вшестером выловили его из воды, а он разбушевался этакой недовольной грудой мяса в севших от воды полосатых тряпках. Потом до сих пор мы с Джу-Джу не виделись. Мы сошлись с обычными «как оно? у тебя есть? нормальный?» и тому подобными приветствиями в духе джанки, незамедлительно окупившимися. Ведь у Джу-Джу имелось кое-что очень-очень классное, и он позвал нас к себе в новую квартиру. Клевое место. Пока клевое, ведь так долго не протянется. Старый жирный хрен скоро заложит всю обстановку ради своей подсадки. Меня колбасило, как мокрую простыню на ветру. Первоклассный чел.

Потом потрепались о нашей старой афере, которую проворачивали в свое время каждые два месяца и которая приносила нам кучу бабок. В своем роде уникальный трюк. Осуществляли мы его так: Джу-Джу и я заваливаем в ближайшей отдел службы соцобеспечения. Я изображал его сына. Втирали даме-служащей нашу сказочку: мама приказала долго жить, ни еды, ни жилья (ночуем в парке), ни витаминов, ни молока для малыша, то есть для меня (тогда мне было лет тринадцать-четырнадцать, дело было два года назад). Он получил на войне ранение, я появился на свет с одним легким. Мама умирала шесть месяцев от рака. Больничные расходы выжали Джу-Джу как губку. Речь держал Джу-Джу (он мог работать в четырех режимах, словно WD-00199). Настоящий ас. Мне надо было только сидеть с заплаканной несчастной мордашкой, сложив ладошки на коленки... всхлипывать при упоминании о мамочкиной кончине: «Папа, я больше не могу спать на жестких скамейках, только не сегодня, умоляю тебя, папа». Смешно. Выходили из помещения мы с солидным чеком на пособие из фондов срочной помощи, с дополнительной суммой для меня, примерного сына. Мы обходили все Центры социальной защиты в Манхэттене за пять дней, работали быстро. Иногда улов достигал 4000 долларов. Фишка в том, что все проделывается быстро... Сразу же обналичиваешь. И никогда не возвращаешься за «продолжением» после получения чека из фондов срочной помощи. Разумеется, четыре месяца спустя новое имя (подделывать удостоверения личности Джу-Джу мастер), новый служащий и очередная куча чеков на срочное пособие.