Дневники баскетболиста - Джим Кэррол

Конец эпохи ЛСД прошлым вечером... было очень погано, словно во сне тебя проглотили. Большой город тебя проглотил. В поезде маршрута «А» съел голубую марку, но по прибытии в парк не нашел там ни одного члена клуба любителей кислоты среди учащихся старших классов, собирающегося там по пятницам. «Ну и на хуй их, — решил я, — займемся соло». И проглотил вторую марку. И вперед, без спешки. Добрел до Музея современного искусства, и тут накатило. На меня с холста начали скакать цветы. И стали душить. Вдруг я осознал, что со мной происходит нечто, ранее не бывалое: Я ОДИН ... и не только я, доктор, МЫ ВСЕ одни. Я обречен на вечное одиночество, а кто находится там, на другом конце бесконечного туннеля, по которому я бежал вдоль 5-й авеню, где небоскребы похожи на обои? Мне кажется, по сравнению с прошлыми прекрасными трипами, этот один из наихудших... черт, а ведь было и совсем плохо. Один. Иду на Бельвю... спускаюсь... перед глазами лишь бородатые врачи с заплатами, нашитыми на лоб, «не звони нам, мы сами тебе позвоним... в конце концов», много белых комнат. Одиночество имеет белый цвет.

Короче, добегаю до 72-й и звоню Стиву: «Мне. Хреново. Ты. Не. Подойдешь? Пожалуйста?» Он крикнул: «Буду через пять минут!» Я жду, жду, но пять минут это слишком долго, когда видишь, как проплывают секунды вместе с каждой проходящей машиной. Стал шляться. 72-я западная — вторая по гнусности улица Нью-Йорка. Позади меня приплясывают страшненькие картонные человечки. А потом встречаю Белокурую Бабищу, слышу ее больничный голос... она берет меня лапой, кормит таблетками и мощно дует мне вслед. Короче сегодня я скажу следующее: дайте мне баян, por favor. Лучше тысячу лет торчать, чем один раз пережить подобный вечерок. Теперь мы знаем, что за штучка этот белый порошок.

Сегодня целое утро, как мудак, носился по кварталу, весь разбитый, пытаясь взять дозу, но абсолютно у всех не было. «У меня только на утро вмазаться, и на вечер оставить, — только и слышал я. — Слыхал, на 134-й легавые устроили большой шмон, и пока все тихо». Одно и тоже от каждого встреченного мной дилера, впрочем, их было немного, поскольку шестнадцать челов вчера вечером зажопили либо в бильярдной, либо перед кондитерским магазином, либо на стройке — нарко-копы налетали на всякий повстречавшийся им карман. Теперь народ на измене насчет того, что кто-нибудь из заловленных сейчас сдает всех подряд, спасая собственную задницу, словно голубь домашней породы на пожаре. Короче, я спустился обратно в метро и двинул к Виллиджу, а там, на 2-й Восточной улице, столкнулся с amigo Куки и его чувихой Даймонд. Они мне рассказали ту же историю, но зато они толкали метадон, утверждая, что он нормальный. Я дружу с обоими, вместе мы немало полазили по Нью-Йорку, рыская зимними ночами в поисках дозы. Я верю им, насколько можно верить джанки, а, по большому счету, кто он, неважно, однако не время быть требовательным. Я пробовал метадон и раньше, у меня к нему от природы высокая толерантность, но ее превозмогут двести миллиграммов. Тогда я отвалил за них одиннадцать баксов, что очень неплохо за такое количество, и опрокинул, не сходя с места, пузырек. С метадоном такая фигня, что его принято бодяжить апельсиновым соком или еще чем, чтобы забить привкус, и дилеры запросто этим злоупотребляют, но мой продукт на вкус оказался горек, и я счел, что все ништяк. Конечно, плохо, что нельзя этим делом вмазаться, и прежде, чем тебя торкнет, должен пройти целый час, только тогда ощутишь, как в твоем больном животе прорастают теплые стебельки. И уж будьте уверены, этот час покажется вам долгим, прямо из паха в черепушку стреляют холодные искры, мышцы будто деревянные, сил хватает лишь ныть и занудствовать. Да, я теперь реально подсел, без дураков, а мое вяканье, что у меня, типа все под контролем, смешалось с миллионы раз повторенным писком миллионов других, столь же умных придурков, рассекающих по нездоровым улицам города, словно призраки, неотличимые друг от друга, с тем же, что и у меня, больным местом. И вот метадон закачивает обратно в меня тепло, и я перестал распадаться на куски, но оно совсем не то, что приход с вмазки, тот кайф остался в прошлом... теперь я снова нормальный организм, функционирующий так же, как и организмы людей, мимо которых я прохожу, возвращаясь в верхнюю часть города, только им не надо выкладывать бабло, чтобы чувствовать себя нормальным. Однако, на хуй, ведь когда тебя прижмет, даже жалеть себя насрать, хотя большинству джанки только это и осталось. Чем больше лаве, тем меньше мозгов. Вот так вот, и так далее и тому подобное.

Должен, просто обязан, признать, что сегодня впервые за всю жизнь завелся от ловли педиков. Правда, совсем чуть-чуть. Порнокинотеатр на 14-й улице, хотя фильмы там исключительно с бабами, собирает целую толпень педиков, шныряющих у мужского туалета и зальчика, расположенного в подвале. Самые разнообразные типы голодных челов, прогуливающихся с видом женоподобных охотничьих ястребов. Происходит все наподобие как где-нибудь в метро: «подглядывай, но не подслушивай»; начинаешь ссать, и к ближайшему мочеприемнику сразу подскакивает какой-нибудь экземпляр и начинает наяривать, не отрывая округлившихся глазенок от соседа. Я обрабатывал свой объект на совесть, только пальцы мелькали, и он осторожно и угрюмо вынимает тридцать зеленых (я успел заметить, что тут клиентов снимать не принято, чувак, похоже, считал, что платит за то, что, вообще-то, бесплатно), сует их мне в карман, тянет пальчики к пульсирующей кровью покупке и несколько раз шустро дергает. Тут я понял, что дверь на лестнице сделана такой громко-хлопающей специально. Все принимают нормальные, если можно выразиться, позы, пока стоящий на шухере у входа не даст знак, что все в порядке, это не парни в форме: все так банально, что даже немного сексуально в определенном мелодраматическом смысле. Короче, еще пара рывков, и мой дружок опустился на колени, когда народ побежал из соседней комнаты занимать первые места в зрительном зале. А он уже насвистывал внизу привычную мелодию.

Теперь из верности богине правды должен вырвать это из дальних уголков души и признать, что получил странное удовольствие от отвратительного акта перверсии, совершаемого ради денег...

Но, без говна, странное ощущение действительно пронеслось ракетой по моей кровеносной системе к мозгам. Невероятное чувство власти потрясло меня, пока любопытные физиономии глазели на мое тело, ебущее в рот другое тело, стоящее на коленях...

Стая самых разных лиц, я запомнил каждое. Некоторые невыносимо гнусны, некоторых из-за прикида не отличить от femmes[27], любители садо-мазо с торчащими, как у бычья, «ежиками» (эти извращенцы в коже выглядят сурово, но им меня не надуть; стоит им очутиться в койке, и они сразу переворачиваются на живот и жаждут быть выебанными столь же изысканно, как тот трансвестит), и, неизбежно, седые веселые дедки. Этим секс больше не грозит, но приятно посмотреть и вспомнить... Я оглядел их всех, и они прямо сейчас стоят перед моими глазами, жирные слюнявые герои... одни дрочат уже в открытую, вторые втихушку, третьи обмениваются друг с другом впечатлениями. Я отдался во власть фантазий, распаляясь все сильнее и жарче: видел всех когда-либо преподававших у меня учителей, разъевшихся школьных директоров, тренеров по баскетболу, старого управляющего с 6-й улицы, когда мне было семь, знаменитых поэтов всех времен... небритый трансвестит, хихикающий в углу, он — все телки, которых я трахал; я воображал избивающих меня копов, судей, о да, всех судей, несущих чепуху... Дверь наверху хлопнула, неожиданная пауза. Взволнованный еврей сигналит, все ништяк. Он смотрит на меня и с мягкой настойчивостью в голосе... произносит «Все хорошо, продолжай», — превращаясь в одного человека из моего прошлого, о ком я забыл, но теперь снова его вижу, спуская мощной струей в лицо внизу. Торопливо застегиваю ширинку, и лица снова становятся черно-белыми физиономиями из мультяшек. Унылые жители мегаполисной ночи.

Люди привыкли считать джанки жалкими отбросами общества. Оно не совсем так, лохи. Настоящего джанки следует поставить выше всех остальных, ведь он шлет на хуй весь город — он рискует, преодолевает преграды, добивается своего всеми правдами и неправдами, готов отвечать за свои дела. Запомните: существует несколько типов потребителей джанка. Во-первых, богатый и безмозглый отпрыск из золотой молодежи, кто время от времени бахается из любопытства, а если почует, что приближается к некой опасной точке, у него всегда достанет лаве немедленно съебаться на Ривьеру. К тому же с ним тусит какой-нибудь простофиля, который берет для него наркоту, то есть, если поднимается шухер, таких никогда не залавливают. Уличные джанки терпеть не могут подобных мудозвонов, но они падки на бабки, и из-за них таких типов терпят. Многие из них относятся к сливкам общества, отвисают по барам Ист-сайда, последнее время о них пишут в «Life», у них спортивные машины и прочее, много среди таких типов любителей рок-н-ролла, желающих раз-другой встряхнуться. Затем следуют наркоманящая по выходным буржуазия Уэстчестера, выпускники частных средних школ и тому подобное, по большому счету, от вышеуказанного типа не отличается. Ходят в Гарлем за товаром по пятницам или притаскивают в свой кампус. Таким всегда впаривают наиговенейший продукт, по всякому поводу они огребают, и периодически дело доходит до ножа. За недавнее время они принесли пользу обществу, открыв глаза мамочкам и папочкам на страшный «социальный вирус», и впервые за все время государственную политику тормознули те, кто имеет в ней определенный вес. И теперь придуманы программы по реабилитации, к джанки, наконец, стали относиться, как к людям, и на воле, и в тюрьме. Останься эта хуйня в гетто, неважно, черном или белом, как оно было долгие годы, всем было бы плевать на то, что временами всплывает. Потом, мы — дети улицы, мы пробуем очень рано, лет в тринадцать или около, долго считаем, что все под контролем и мы не подсели. Но так редко бывает, я тому пример. То есть через два-три года сдерживания, я вынужден признать: я подсел и целые дни провожу в погоне за дозняком. И все способы хороши, так то. И на Ривьеру не свалишь, и богатую мамашу не раскрутишь. Одним прекрасным утром, когда просыпаешься, понимаешь, что ты стал настоящим джанки, и говоришь себе, полностью осознавая свои слова, и готовый за них отвечать: «Сегодня я либо надыбаю на ширку, либо пусть меня гребут в мусарню, и на хуй все».