Несравненная Екатерина II. История Великой любви - Ольга Чайковская

Дворянство столь очевидно было встревожено вопросом, выдвинутым на конкурс, что даже лучший представитель его заговорил на уровне фонвизинской госпожи Простаковой.

Между тем руководители Вольного общества не знали, что делать с ответом дижонского профессора, потому что статья его, присланная на конкурс, была поразительна.

Профессор оказался ярым врагом рабства и горячим защитником свободы. Свое сочинение он начинает двумя яркими картинами – страны, разоренной рабством, и страны, процветающей в условиях свободы. Крестьянской собственности не может быть без крестьянской свободы, – о какой собственности может идти речь, если сама личность крестьянина ему не принадлежит, но принадлежит помещику? Раб, сам себе не властный, ничем не может владеть. Надо сперва освободить раба – вот главная задача. И далее, как бы обращаясь к Екатерине: «Слава царей, составляя славу государства, не может получить сильнейшего блистания, как от дарования свободы». И уже совсем патетически: «По всей вселенной раздается глас о сем неоценимом сокровище».

Впрочем, в своих рассуждениях о человеческой свободе Беарде де л’Абей строго логичен, поскольку исходит из принципов Просвещения. Люди равны и от природы и перед Богом, следовательно, государство обязано вернуть крестьянам то, что у них противозаконно отняли. Удивительно, говорит он, что кормильцы общества сами хуже всех накормлены, что бедны те, кто создает богатство. Возвестив эти общие истины, он уже переходит к практической стороне дела: лучший способ поощрить крестьянина – дать ему свободу и землю, потому что две тысячи подневольных не сделают за год того, что сделает за то же время сотня свободных. От свободы крестьянина, от его собственности на землю зависит и процветание самого государства. Впрочем, в плане непосредственного осуществления высказанных идей профессор более сдержан – он сторонник постепенности: нельзя спускать с цепи медведя или с повода коня – они убегут (профессору нельзя отказать в здравом смысле). Поэтому он выдвигает просветительскую программу: по его мнению, надо твердо обещать народу и вольность, и землю, а тем временем энергично работать над его образованием, чтобы он стал достоин свободы и мог ею воспользоваться на благо общества. Кончается статья уже прямым воззванием к Екатерине – просветить рабов и дать им новую жизнь.

Вот какое сочинение получило общество в результате своих неустанных трудов по организации конкурса. Стали члены его решать, можно ли этот опасный ответ публиковать на русском языке (на французском публиковать все были согласны), спорили четыре месяца и постановили: пусть решает императрица.

Но умная императрица решать отказалась: общество вольное, самоуправляющееся, пора бы иметь и собственное мнение. А общество, хоть и вольное, хоть и самоуправляющееся, своего мнения высказать не решалось. Сколь велика была растерянность, показывает заявление известного нам А. А. Вяземского, теперь генерал-прокурора (один из высших чинов империи), что статья Беарде «была читана по-французски, коего он не разумеет», – заявление тем более комическое, что уже существовал ее перевод на русский язык.

Любопытно было бы узнать, когда члены Вольного экономического общества догадались, кто был автором анонимных писем. Сейчас это доказать несложно: текст писем порою полностью совпадает с текстом екатерининского Наказа, тогда еще никому не известного. Конечно, авторство Екатерины знал Орлов. Судя по тому, что статью Беарде признали лучшей единогласно, члены общества к этому времени уже знали, кто автор. Но перед ними был поставлен и другой вопрос: печатать ли статью на русском, и тут они стерпеть не могли – при голосовании чаша весов сильно накренилась, так сказать, в антикрестьянскую сторону. Но Екатерина явно надавила на чащу меньшинства (где были Григорий Орлов, Сиверс, о нем речь впереди, Эйлер, всего одиннадцать человек против шестнадцати), и собрание удивительным образом заявило, что число согласных и несогласных «почти равно» и что статью надо печатать.

И статья о том, что крестьянин должен быть свободен и владеть собственной землей (пусть даже эти реформы предполагались как очень постепенные), была напечатана.

Но почему Екатерина действовала осторожно, почему старалась остаться в тени и высказывалась чужими устами? Все-таки, согласитесь, это странно: самодержавная царица в обсуждении важнейшего общественного и государственного вопроса действует тайком, исподтишка, через других проводя нужную ей линию. И даже высказаться не смеет?

Между тем еще до создания Вольного экономического общества Екатерина сделала еще одну попытку поднять крестьянский вопрос, уже более практическую, хотя и не менее осторожную.

Известно, что русские царицы в Древней Руси сидели по теремам и, только начиная с Петра, стали показываться народу в торжественных церемониях и танцевать на балах. Но по стране они не ездили, даже когда становились самодержавными. Шальные елизаветинские тройки нигде не останавливались, а императрица Анна и вовсе с места не сдвигалась.

Екатерина ездила по стране как управляющий, «глаз хозяина коня кормит», – объясняла она эти свои инспекционные поездки. Ей нужно было знать, как живет страна, да и любопытно было это – ехать и смотреть. Ее знаменитое путешествие по Волге было очень полезно – долго шла вниз по реке царская баржа, останавливалась в приволжских городах, которые императрица внимательно осматривала. Ее поездка в Крым и вовсе стала событием (если верить Гоголю, даже временной вехой: это, говорили, было тогда, когда матушка Екатерина ездила в Крым).

Самой первой была ее поездка в Прибалтику (1764 г.) – о ней у нас ничего не знают, а историки если и упоминают, то вскользь.

Почему вдруг императрица, впервые двинувшись в сравнительно дальнюю поездку, начала с Лифляндии, какой в том был смысл? И почему, объезжая эту небольшую территорию, она была так активна и так требовательна? Или, напротив, так заботлива? Екатерина ездила по этому краю, принимала крестьянские жалобы, видела, что нищета крайняя, повинности крестьянские ничем не определены, наказания безмерно жестоки. Каковы были ее выводы, видно из речи, с которой обратился к местному ландтагу губернатор Риги Браун. «Ее императорское Величество, – говорил он, – из жалоб, ей принесенных, с неудовольствием узнала, а при приезде и сама заметила, в каком великом угнетении живет лифляндское крестьянство, решила оказать ему помощь и особенно положить границы тиранской жестокости и необузданному деспотизму (таковы были собственные выражения нашей великой императрицы), тем более что таким образом наносится ущерб не только общему благу, но и верховному праву короны». Главное зло заключается в том, продолжал губернатор, явно излагая точку зрения Екатерины, что «у крестьян нет собственности, даже и на то, что они приобретают своим потом и кровью», поэтому им должно быть предоставлено «право собственности на движимое имущество, повинности должны быть определены и соразмерны с количеством земли в их пользовании».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});