Вороны вещают о смерти - Darknessia

class="p1">(1) — Повойник — головной убор замужних женщин в виде мягкой шапочки, полностью закрывавшей волосы.

Глава 14. Новое всегда страшит

Как ни старалась, веселиться вместе со всеми не получалось. Я уже отведала и крепкого меда, и браги, но тяжёлые мысли все не желали покидать голову. Кажется, стало лишь хуже. Шутка ли: услышать, как собственная мать обвиняет в смерти родной сестры?!

Народ скоро начал кидать косые взгляды на мое хмурое лицо, поэтому просидела до момента, когда уход не покажется неуважением, и поискала глазами матушку. Она тоже была не слишком весела.

— Я ухожу.

— Уходи, — бросила она, не оборачиваясь.

Снова кольнула обида. Казалось, за последнее время я уже привыкла к ее холодности и отстранённости, а иногда и тихой злости, к ее не всегда справедливым укорам, но сегодня… Все это просто выбило из колеи.

— Сама доберешься до дома?

— Тут останусь до утра. Подожду, пока догорит костер. Соберу хотя бы пепел своей дочери.

Горе слышалось в ее голосе. Горе и бессильная ярость. Отчасти я понимала ее. Иногда проще пережить что-то, когда есть кого обвинить. Оставалось надеяться, что скоро это пройдет, и она не взаправду злится на меня. А ещё надеяться, что злиться не на что. Хотелось утешить ее и побыть рядом, но я знала, что она всегда предпочтет пережить горе в одиночку, чем поделиться им с кем-то, пусть даже с дочерью. Поэтому я оставила ее в покое и побрела прочь.

Голова гудела от шума чужих голосов, натянуто-веселых и хмельных, от дыма костров и от выпитого меда. Короткая прогулка до дома не помогла избавиться ни от звона в ушах, ни от тянущего чувства вины, ни от липкого беспокойства.

Я шла по колено в траве, совсем позабыв о том, что не стоит портить единственное праздничное платье. Сняла платок и очелье, и пряди свободно рассыпались по плечам и спине. Все равно ведь никто не видит. Ветер шелестел в кронах, пели сверчки, и где-то далеко кричали ночные птицы. Мир остался прежним, и все шло своим чередом, но почему-то теперь он казался мне чужим. Равнодушным и бесцветным.

Я остановилась на дворе перед входом в избу, бросила скомканный головной убор на лавку. Совсем не хотелось идти туда. Дышать затхлостью и соломой. Лежать, глядя в потолок в ожидании сна, который все равно не подарит успокоения, а лишь пробудит новую безотчетную тревогу. С почти болезненным удовольствием вспомнилась ночь, когда я впервые попробовала белый таленц. Сон на мягком ароматном мху в окружении деревьев — живых, а не рассохшихся бревен избы.

Вспомнился и Лихо, и древний дуб, в котором расположилось его убежище. Пожалуй, там мне было бы гораздо спокойнее, чем дома.

Я даже сделала пару шагов к лесу, но потом застыла в сомнениях. Стоит ли идти? Матушка и так уже достаточно сердится. К тому же, ее слова о нечисти зародили смуту в сердце. Мне нужны были ответы — любые, пусть даже самая болезненная правда. Но все же я никак не решалась сдвинуться с места.

Тихий двор, полосу бурьяна за оградой и первые деревья очерчивал тусклый свет луны. Вдруг во тьме между стволами зажглись огни. Крохотные, желтовато-оранжевые. Они появились из чащи и закружили у самой кромки Чернолеса. Через несколько мгновений я различила фигуру, темную и почти невидимую во мраке. Болотные огни вились вокруг, высвечивая то седые пряди, то зелёную мантию.

На душе вдруг стало тепло. Не настолько, чтобы забыть печали и обиды, но все же чуточку легче. Ноги сами понесли вперёд, между рядами чахлых посадок, по высокой колючей траве. Я остановилась в нескольких шагах у границы леса.

Напротив неподвижно стоял Лихо. Он не улыбался. Лицо его было печальным, полным сочувствия. Молча мы смотрели друг на друга, а потом он медленно, несмело протянул ко мне руку. Тонкие черные пальцы, едва видимые в окружающей тьме, зависли в ожидании, а я вдруг явственно почувствовала необходимость прикоснуться к ним, сжать в ладони и поверить, что не одна. А ещё знала, этого мне будет мало.

Глаза почему-то наполнились слезами. Совсем не хотелось показывать их. Я быстро преодолела оставшееся расстояние, обняла его и уткнулась лбом в плечо. Почувствовала через миг, как смыкаются осторожные руки Лихо на спине. Как он прикоснулся холодной щекой к моей макушке. Так трепетно и аккуратно, словно я была хрупкой маленькой птичкой.

Мы долго стояли в объятиях друг друга, холодных и теплых одновременно. Вокруг медленно танцевали огни под музыку ветра. Я тихо плакала, а он гладил по спине и волосам нежными пальцами. От него пахло лесом и сырой землёй, и сам он казался лесом. Это успокаивало.

— Что произошло, Огниша? — спросил Лихо, когда я перестала всхлипывать. — Неужели, тот мальчик?..

— Сестра, — выдохнула я, не поднимая головы от его плеча. — Моя старшая сестра.

— Мне жаль…

Он чуть крепче сомкнул объятия, и все вокруг снова замерло, погрузилось в тишину. Хотелось провести так всю ночь. В надежде, что боль отступит перед чем-то иным. Но я знала, что сколько бы времени ни прошло, она вернётся вновь.

— А почему ты здесь? — спросила хрипло и приглушённо.

Лихо печально вздохнул — его грудь поднялась и опустилась под моей щекой, и можно было даже услышать тихий стук сердца.

— Я почуял смерть прошлой ночью, и потом скорбь. Узнал твою среди многих.

Одной рукой он обнимал меня за плечи, а другой гладил по волосам. А мне в этот момент не нужно было ничего больше, только знать, что есть кто-то рядом. Кто-то надёжный и чуткий, кто понимает мою боль и готов разделить ее.

Но как бы ни хотелось, пришлось оторваться от мягкой мантии Лихо и его холодной груди. Разлепить уставшие глаза. Со вздохом я сказала:

— Хочу спросить кое-о-чем, но давай отойдем подальше. Нельзя, чтобы меня увидели здесь.

Лихо отступил на шаг, спрятал руки под мантией. Вместе мы отправились вглубь леса, а путь освещали болотные огни.

— Мне тут матушка сказала… — слова застряли в горле при одном воспоминании о случившемся. Пришлось сделать усилие, чтобы голос не дрожал. — Сказала, что я виновата. Сказала, что проклятие непросто снять. Вдруг… вдруг мальчик должен был умереть, но я вмешалась в судьбу, и за это расплатилась его мать? Забрала проклятие? — Я вскинула на него требовательный, отчаянный взгляд. Одновременно желала услышать ответ и боялась его. — Это правда, Лихо?

Он долго молчал. Так долго, что поутихшее внутри беспокойство снова расцвело. В молчании и был ответ, которого