Врата Рима. Гибель царей - Конн Иггульден

Приск. Я – центурион легиона Суллы, который только что вошел в город. Смотрим, что и как, помогаем при необходимости. Я могу поговорить с хозяином?

– Хозяин – я. Откройте ворота! – крикнул Гай.

То, что оказалось не под силу всем ночным мародерам, совершили два его слова. Тяжелые ворота открылись перед солдатами.

– Вам тут, похоже, досталось, – заметил Тит уже совсем другим тоном. – Можно было догадаться по той куче тел, но… Большие потери?

– Есть немного. Но мы удержали стены. Что в городе? – Гай не знал, о чем говорить.

Тит спешился и передал поводья одному из своих людей.

– Рим стоит, хотя сотни деревянных домов сгорели и на улицах тысячи убитых. Пока порядок восстановлен, но гулять по городу с наступлением сумерек небезопасно. Сейчас мы ловим всех рабов, каких находим под Римом, и распинаем каждого десятого в назидание остальным – по приказу Суллы.

– Из тех, кого поймали на моей земле, казните каждого третьего. Я возмещу потери, когда все успокоится. Не хочу, чтобы хоть кто-то из тех, кто пошел на меня прошлой ночью, избежал наказания.

Центурион секунду неуверенно смотрел на него.

– Прошу прощения, господин, но имеешь ли ты право давать такой приказ? Прости мою настойчивость, однако при подобных обстоятельствах… Может ли кто-то подтвердить твои слова?

Гнев всколыхнулся, но Гай сдержал себя, представив, как, должно быть, выглядит со стороны. Он еще не успел умыться и переодеться после того, как Луций и Кабера заново зашили и перевязали рану. Он стоял перед центурионом весь в грязи и крови, неестественно бледный, даже не зная, что глаза покраснели от маслянистого дыма и слез, и только что-то в манере держаться не давало такому закаленному солдату, как Тит, надрать уши наглому мальчишке. Что именно, Тит определить не мог, но чувствовал – этого парня лучше не злить.

– Сейчас позову управляющего, если лекарь с ним закончил.

Не сказав больше ни слова, Гай отвернулся и ушел.

Вежливый хозяин предложил бы солдатам освежиться, но Гая раздражало, что ему приходится звать Тубрука для подтверждения своих полномочий. Так что солдаты остались за воротами.

Тубрук успел вымыться и надеть чистую темную одежду. Перевязанные раны скрывала шерстяная туника. Увидев легионеров, он улыбнулся: мир возвращался к порядку.

– Вы здесь одни? – спросил он без вступлений и объяснений.

– Э, нет, но… – начал Тит.

– Хорошо. Сообщи товарищам, что вам придется задержаться. Нам нужна помощь, чтобы привести поместье в порядок.

Не обращая внимания на молчаливые протесты Тита, Гай с невозмутимым видом поддержал управляющего.

– Ты прав, Тубрук. Собственно, Сулла и послал их с таким поручением. А работы у нас хватает.

Тит предпринял вторую попытку.

– Послушайте, мы…

Тубрук наконец услышал его.

– Почему бы тебе самому не отправиться с сообщением? Остальные – парни крепкие, и поработать пару часов им будет в удовольствие. Думаю, Сулла не хотел бы, чтобы вы оставили нас в таком бедственном положении.

Мужчины посмотрели друг на друга. Тит вздохнул и поднял руку, чтобы снять шлем.

– Я от работы не отлыниваю, – проворчал он и, выбрав одного из легионеров, кивком указал на дорогу. – Возвращайся к нашим, присоединись к кому-нибудь. Передай, что я задержусь здесь на несколько часов. Если поймают беглых рабов, скажи, каждого третьего, понял?

Солдат с готовностью кивнул и отправился исполнять поручение.

Тит начал отстегивать нагрудник.

– Так откуда нам начинать?

– Займись ими, Тубрук. Я проверю, как остальные.

Уходя, Гай благодарно тронул Тубрука за плечо. Сейчас ему хотелось прогуляться по лесу или посидеть в одиночестве у реки, разобраться в своих мыслях. Но все это потом, а сначала нужно поговорить со всеми, кто прошлой ночью защищал его семью. Так поступил бы отец.

Гай проходил мимо конюшни, когда услышал в темноте чей-то приглушенный плач. Он замедлил шаг, не зная, стоит ли нарушать чье-то уединение. Горе коснулось не его одного. У погибших остались друзья и родные, которые не ждали, что встретят утро без них. Гай постоял еще немного, чувствуя маслянистую вонь от сожженных трупов, и шагнул в прохладную тень между стойлами. Кто бы это ни был, теперь ответственность за его горе лежала на нем, и его долг заключался в том, чтобы облегчить чужое бремя. Отец понимал это, и именно потому поместье процветало так долго.

Глаза не сразу привыкли к полутьме после яркого утреннего солнца. Ему пришлось заглянуть в каждое стойло, чтобы определить, откуда доносятся звуки. В конюшне было всего две лошади, и когда он погладил их по мягким мордам, животные отозвались тихим ржанием. Под ногой хрустнул камешек, и плач мгновенно прекратился, словно кто-то задержал дыхание. Гай замер на месте, как учил Рений, и наконец услышал тихий выдох.

На грязной соломе, подтянув к подбородку колени и прислонившись спиной к каменной стене, сидела Александрия. Услышав его, она подняла глаза, и Гай, подойдя ближе, заметил дорожки от слез на грязном лице. Он подумал, что она почти его сверстница, может на год старше. Вспомнив, как ее отхлестал плетью Рений, Гай ощутил укол вины.

Он вздохнул, не зная, что сказать. Потом подошел и сел рядом, но не слишком близко, и тоже прислонился спиной к стене, чтобы девушка поняла – бояться нечего. Тишина успокаивала, и в самой конюшне, с ее запахами, ему всегда было уютно. В детстве он убегал сюда, прячась от неприятностей или наказаний. Гай погрузился в воспоминания, и молчание вовсе не казалось неловким. Тишину прерывали только лошадиный храп и редкие всхлипы, сдержать которые Александрии удавалось не всегда.

– Твой отец был хорошим человеком, – наконец прошептала она.

Сколько еще раз он услышит эту фразу до конца дня? Как это выдержать?

Гай кивнул.

– Мне так жаль. – Он скорее почувствовал, чем увидел, как она подняла голову и посмотрела на него.

Гай знал, что Александрия тоже убивала, видел ее в крови во дворе, когда выходил прошлой ночью, и думал, что понимает, почему она плачет. Он хотел утешить ее, но три произнесенных слова прорвали плотину, и хлынувший поток горя заполнил глаза слезами. Лицо его исказилось от боли, и голова упала на грудь.

Александрия изумленно посмотрела на него, а потом, не задумываясь и неожиданно для себя, потянулась к нему. Обнявшись и уединившись в темном мирке своего горя, они нашли друг в друге поддержку, тогда как снаружи, в солнечном мире, жизнь шла своим чередом. Александрия гладила его по волосам и шептала слова утешения, а Гай снова и снова просил прощения у нее, у своего отца, у мертвых, у тех, кого он сжег.

Когда слезы иссякли,