Моление о Мирелле - Эушен Шульгин

— Мальчику необходимо побольше воздуха, прогулки и покой, — прописал dottore Берци, присев на моей кровати. — Перемена обстановки не повредит. Судя по вашему рассказу, мы имеем дело с запоздалой реакцией, то есть случившееся — результат культурного шока, наслоившегося на подвижность детской психики. — И он улыбнулся мне: — Да уж теперь мы как-нибудь справимся с тем, что тебя мучает. Вот увидишь! — И снова маме, тихо, через мою голову: — Можно вас на пару слов в коридор, синьора?

Карандаш вильнул по бумаге, раз, другой, все — я мну нижнюю губу. Где-то далеко гудит автомобиль.

— Апчхи!

И сразу тетин голос из подушечного муравейника над стулом:

— Фредюшка, ты замерз?

— Угу, — шморгнул я носом.

— И я тоже. Пойдем в дом. Собирай свои вещи.

В нашем пристанище внизу две комнаты и кухня, и еще сколько-то наверху, но туда мы не ходим. Кухня, как сказала тетя маме по телефону, «очаровательно простая». Посредине скамья, каменная раковина, сливающая через дырку в полу, насос после изматывающих мучений разражается тонюсенькой капелью ледяной воды, ржавая плита и над жуткого вида тумбочкой висячий шкаф с разрозненными треснувшими тарелками и стаканами с отбитыми краями. Гостиная лучше. Стены оштукатуренные, холодные, все путем, правда тяжелая, темно-коричневая мебель создает налет интимной солидности, необъятная кровать в спальне украшена кружевным покрывалом и резьбой из папье-маше под дерево. Самое замечательное — камин в гостиной, настоящий, массивный, и огромная, до потолка, поленница, закрывавшая добрую часть стены. В камине постоянно поддерживается благородный огонь, и рыжие языки лижут закопченные камни. Настоящий рыцарский зал. Мы с тетей, устроившись в огромных стульях и уперев ноги в каминную решетку, чувствовали себя в нашем замке в полной безопасности, все висячие мосты подняты, и никому из врагов не поддадутся неописуемо высокие и неохватно толстые стены. Замок принадлежал знакомым синьора Занфини.

У тети отпуск на целую неделю. И целую неделю мы пробудем здесь. Значит, в запасе еще четыре полных дня, и тетя со смехом рассказывает, что ей советовали жечь как можно меньше дров. «Скажите сразу, — спрашивала тетя. — Вам нужна живая учительница танцев или свежезамороженная?» Между нашими стульями у огня стоит овальный столик, заваленные картонными кусочками, потому что тетя обожает собирать из них картинки, и мы занимаемся этим вместе. Слава Богу, у нас в запасе еще пара таких игр, потому что тетя щелкает их, как орешки. «Видел бы ты, Фредюшка, какие игры продавали до войны в Лейпциге. Некоторые бабушка собирала неделю!» Презрительно скривившись, она быстро поставила на место одну за одной несколько карточек этой жалкой примитивной пародии, «самой сложной из того, что Флоренция может предложить любителям пазлов». Мне был доверен простейший участок внизу справа, и я мучился с ним. Боюсь, я недостаточно сконцентрировался, потому что тетя всегда говорит: «Составление картинки из фишек требует полнейшей концентрации. Нужно видеть возможности каждого кусочка, помнить их, знать, где он лежит, чтоб, когда понадобится, быстро найти».

Мы с тетей не трещим без умолку. То она бросит два-три словечка, то я что-нибудь расскажу. Она ни о чем не расспрашивает, не просит продолжать, если я вдруг замолкаю. Это даже обидно, как будто она вовсе не слушает меня, и от досады я немного приукрашиваю, чтобы подогреть тетино любопытство. Иногда, не довольствуясь изложениями, я оттачиваю свой дар сочинителя. Тогда тетина рука с очередной фишкой начинает подрагивать или застывает в воздухе, тетя смотрит на меня с любопытством, а я, досказав фразу, чувствую себя совершенно обессилевшим и надолго замолкаю.

Тетю не соблазняют даже последние события во Флоренции. Наверняка мама предупредила ее о «моем состоянии», и теперь она так же мало, как и все, понимает, как же себя вести. Вроде я здесь, чтоб поправиться, но не видя, чем я болен, она не уверена, что заметит и признаки выздоровления. У меня ничего не болит, температуры нет… Я малость тревожился, но в целом был весьма горд своей болезнью, которую даже почувствовать невозможно. Это вам не чумазые руки Джуглио, жертвами которых мы становились с завидным постоянством!

Пока тетя чистила картошку, я пытался разжечь плитку. Это дело очень тонкое, малейшее отступление от правил — и кухня моментально наполняется едким дымом. Экономя драгоценные дрова, я пускал в дело щепки и сосновые шишки. От шишек шел пряный дух, я пьянел. Нельзя сказать, что я уродился истопником, но папа подробно рассказал мне, как это делается, еще во Флоренции. «Понимаешь, — хмыкнул он, — любезная твоя тетушка совершенно не в счет для таких дел. Однажды после революции ее попросили подложить дров в печь, и она развела настоящий костер — во вьюшке!» Готовка тоже не относилась к ее основным достоинствам, да и магазин в крохотном местечке Сан-Домиано — пригревшемся в каком-нибудь километре от нашего дома вверх по склону — ограничивал кулинарные фантазии до самых примитивных.

В Сан-Домиано мы ходим раз в день. Чтобы отоварить прописанный врачом моцион, мы стартуем в противоположном направлении и сначала шлепаем до Рассиано по дороге на Сан-Джимигнано, там мы поворачиваем направо и бредем вверх до унылого Монтауто, чтобы отсюда нехожеными тропками, перевалив через хребет нашего холмика, дотрюхать до Домиано. Здесь мы набиваем корзиночку самым необходимым и возвращаемся домой. Мы гуляем, взявшись за руки, но иногда я убегаю вперед или в сторону, прячусь, развлекаюсь, кидая в ручейки сосновые шишки. Ландшафт ребристый, как ледящая курица.

— Точь-в-точь фреска Лоренцетти, — определил я задумчиво, прищурив один глаз. Тетя только расхохоталась и потрепала меня по голове.

— Неплохой прогон, — говорила тетя о наших прогулках. Для натренированных ног танцовщицы расстояние шутейное, но шла она очень осторожно. — В труднопроходимых местах нужно в первую очередь думать о вывихе, — объясняла она и сама смеялась. — Вывих — ахиллесова пята любого танцора. — И опять заливалась смехом. Я шел за ней по дорожке и, затаив дыхание, смотрел, как ступают ее ноги. Они проверяют каждое местечко на надежность. И замирает сердце представить себе тетины аккуратные ножки изуродованными, с пяткой, торчащей там, где положено быть щиколотке.

Сегодня мы несколько раз встречали охотников. Они приподнимали шляпы и галантно приветствовали тетю — меня, ясное дело, никто не замечал. Кроме того раза, когда мы натолкнулись на трех человек сразу.

Мы застали их за обсуждением чего-то — с криками и жаркими проклятьями, но едва завидев нас, они расплылись в лучезарных улыбках и превратились в саму приветливость. Все трое в грубых вельветовых штанах с кожаными заплатками на заду, в высоких кожаных сапогах, с ремешками по бокам, объемистые куртки утыканы карманами и кармашками и перепоясаны на брюхе патронташем, как у мексиканских бандитов. В шляпах по фазаньему перу, а ружья или висят через плечо дулом вниз, или, разобранные, зажаты под мышкой. У одного садок, а в руках крошечная пичуга со спутанными лапками. И у всех троих изо всех карманов вытарчивают тощие птичьи шейки.

Они поздоровались, тетя остановилась узнать, на кого они охотятся. С явным неодобрением она задержала взгляд на маленьких, прелестных птичках.

— Что они говорят? — спросила она меня.

Ее итальянский мог бы быть лучше. В основном тетя прекрасно обходилась французским. Я тоже не особо понимал этих охотников, они говорили не по-флорентийски, а на каком-то диковинном диалекте, сплошь из странных звуков. Я выуживал только отдельные слова и с их помощью плел перевод, который все же не был взят совершенно с потолка. Во всяком случае, вид у всех был крайне довольный, и те, кому случилось что-то понять, и те, кому не удалось, кивали с равным энтузиазмом.

На всякий пожарный я, как всегда, стоял чуть поодаль, чтоб ничья рука не смогла потрепать меня по волосам, — их оживление по поводу моей рыжины не ускользнуло от меня.

Только мы от вступления перешли собственно к беседе, как совсем рядом грохнул выстрел, и с куста боярышника с шелестом полетели листья.

— УУХ, — завопила троица хором, посылая изощренные проклятия туда, откуда стреляли.

Через некоторое время появился четвертый. Совсем парнишка, толстомордый, можно сказать без подбородка, зато коротконогий и с отвислым животом. Чтобы отвлечь внимание от этих малозначительных недостатков, он нес перед лицом усы. Таких огромных я сроду не видел! Все четверо кричали и хохотали: видно, они посчитали, что устроили показательное выступление специально в нашу честь! Мы поспешно ретировались, и тетя все не успокаивалась, причитала себе под нос:

— Сумашуны! Никакие они не охотники! Федерико, лучше идти так, чтоб нас было хорошо заметно.

— Mon Dieu! — охнула тетя и потянулась за стаканом с водой. Она только что отведала в Сан-Донато местного вина.