Карпинский - Яков Кумок

Социетет (то есть содружество) наук и художеств — так представлял себе и такой хотел видеть академию Петр. И в 80-х годах, когда в ее состав вошел Карпинский, она вполне отвечала желаниям Петра. И она была отечественной академией, о какой мечтал великий реформатор, уверенно и гостеприимно приглашая в свою столицу иностранных ученых знаменитостей. Вживление академии в российскую действительность произошло быстро, быстрее, чем можно было ожидать, — тому способствовали колоссальная фигура ученого, озарившего своими трудами начало истории академии и весь ход последующего ее развития, и колоссальное деяние, затеянное академией и с блеском выполненное, несмотря на неисчислимые трудности. Личность эта — Ломоносов; деяние — академические путешествия, открывшие Россию русским и всему миру как край несметного богатства и красоты.

Среди сочинений Михаила Васильевича Ломоносова, охвативших все отрасли науки, Карпинского, конечно, в первую очередь интересовали геологические. «Велико есть дело достигать во глубину земную разумом...» — с гордостью, которую Александр Петрович всем сердцем разделял, писал Ломоносов. И сам пытался разумом проникнуть «сквозь тесные расселины и вечною ночью потраченные вещи...». В 1763 году он выпустил «Первые основания металлургии или рудных дел», книгу, охватывающую круг знаний, необходимых горняку и металлургу. Заключительная часть ее «О слоях земных» — свод геологических теорем; в ней содержится также своеобразный прогноз минеральных скоплений в недрах России.

Это ставшее классическим сочетание теоретических построений с практическими выводами характеризовало и наказы руководителям экспедиций, которые академия посылала одна за другой в глухие и недоступные уголки страны. Ученые отправлялись на телегах — и пропадали в суете проселков; лишь время от времени (очень редко!) прибывали от них в академию весточки или заколоченные ящики с образцами. Зато с собою, возвратясь, они привозили столько материала, что разбирать его хватало и им самим, и их преемникам иногда на десятилетия. Особенно прославились экспедиции П.С.Палласа, И.И.Лепехина, С.Г.Гмелина.

Академия стала центром научного познания России и сама стала подлинно российской.

Академики, конечно, много думали о лучшем внутреннем устройстве своего научного учреждения. Нельзя было слепо копировать иноземные образцы. Против этого восставал и Ломоносов. Его перу принадлежит проект устава академии. Любопытна та роль, которую он отводил президенту. «Президент Академии наук не токмо главные правитель и начальник, но и оберегатель оные от посторонних приключений и наветов». Оберегатель, то есть должен  о б е р е г а т ь  академиков. «Оберегатель», продолжает Михаил Васильевич, должен быть «природным россиянином» и образованным человеком, знающим «нужнейшие языки».

Глава 16

Погребов

По странной прихоти судьбы тот, кто пришел на место Федорова, тоже получил приставку «и.д.» — исполняющий должность — словно место это было заколдовано и без приставки его никак было не получить; только на сей раз вполне она была правомерна, и носил ее новый обладатель не десять лет, как Евграф Степанович, а двадцать три года.

Правомерна потому, что Николай Погребов был без высшего образования, и Карпинский, вообще говоря, не имел права принимать его на службу. «Известия Геологического Комитета» за 1897 год извещали: «Директор доложил, что министр земледелия и государственных имуществ согласился на утверждение техника путей сообщения Погребова исполняющим должность секретаря и библиотекаря Геологического комитета». Согласился! Значит, пришлось хлопотать, просить. Вероятно, дополнительным, но еще более серьезным препятствием служило прошлое Погребова, и Александр Петрович шел на определенный риск, хлопоча за него, и, видно, сознавал, что хлопоты стоят того. Геолком приобретает нужного, полезного человека и работника. Как всегда, Александр Петрович не ошибся. Чутье не обмануло его. Погребов стал своеобразным центром в коллективе сотрудников Комитета и оставался им долго, десятки лет, когда Карпинский уже давно ушел из него, а потом и из жизни...

Впрочем, может быть, Александром Петровичем двигала еще и простая человеческая жалость: когда Погребов постучался в двери Геолкома, он был в положении отчаянном: на руках пятеро детей, заработков никаких, и позади ссылка — мучительных три года на безлюдной Онеге, где пропитание себе и семье находил переменчивой рыбалкою, да жена, медицинская сестра по профессии, кой-чего обретала родовспоможением...

В раннем детстве врачи обнаружили у него чахотку, и родители увезли на воды в Германию (отец, видный чиновник, в старости удостоен был звания почетного гражданина города). Там Коля рос и русскую грамматику учил по немецкому учебнику; когда же исполнилось одиннадцать лет, процесс в легких как будто бы заглох, и мать решилась вернуться с ним в Петербург. Определили его в реальное училище. Однако едва приступил к занятиям, кашель возобновился и на щеках зардел болезненный румянец.

Погребов вспоминал, что однажды родителей вызвал директор училища и посоветовал мальчика забрать, иначе-де ему вовсе станет худо, как бы даже не умер. И они уж сами к тому склонялись, чтобы вновь его везти за границу, но что-то в мальчике страшно переменилось, что-то восстало, и они наткнулись на решительный его отказ. Он сорвал с шеи теплый шарф и сбросил на пол шубейку. Он скинул рубаху и пустил из крана холодную воду...

С тех пор ни разу в жизни не надел он зимнего пальто, ни одного дня не начал, не обтершись мокрым полотенцем, отказался от сладостей и сдобы; он выработал для себя правила жизни и никогда не изменял им. Правила были суровы, и, быть может, призрак Рахметова витал перед мысленным взором юноши, как перед взором тысяч других юношей тогда. Николай спал на жесткой койке, укрывшись грубым шерстяным лоскутом, обходился парою брюк да потертым пиджаком, питался картофелем, не потреблял спиртного и, как Рахметов, имел единственную слабость — не сигары, он не курил — крепкий чай. Любил, считал целебным напитком. Все. Других слабостей иметь он себе не позволял.

Как «политический» он проходил по делу Александра Ульянова. Однако принадлежность к заговору с целью цареубийства доказана не была (и он действительно не был к тому причастен) — ответ держал за распространение прокламации «К обществу», составленной Ульяновым. Прокламации хранились в его квартире, но при обыске жандармы их не нашли. Приговор был сравнительно мягок: три года ссылки.

Вот почему Александр Петрович Карпинский, с которым Погребова познакомили после отбытия наказания и долгих поисков работы, не мог душевно не пожалеть его... У Александра Петровича к тому времени было множество учеников, но этот, пожалуй, самый необычный. «Карпинский просматривал, — вспоминал Погребов, — неукоснительно все печатавшиеся статьи в корректуре и всегда делал весьма ценные и интересные замечания. Каждому из авторов он давал чрезвычайно четкие объяснения и большей частью сообщал их также мне как секретарю Комитета и техническому редактору его изданий. И вот эти-то почти ежедневные собеседования с Александром Петровичем и его разъяснения по целому ряду весьма разнообразных вопросов расширяли мои знания по геологии и давали такую школу, такую возможность учиться у Карпинского, какую вряд ли кто-либо другой имел».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});