Каменный убийца - Луиз Пенни

Бовуар задумался.

– Нет, у меня это чувство возникло, лишь когда я ее увидел. Дело было в ней. Это так напрягает. Словно что-то за пределами моего понимания. Но я ее знаю.

– И что же вы почувствовали? – спросила мадам Гамаш.

– Защищенность.

А еще его одолевало почти неодолимое желание рассмеяться. Какая-то радость бурлила в его груди.

Он размышлял об этом, пока «вольво», разбрызгивая грязь по дороге, вез их в Три Сосны.

Глава пятнадцатая

«Вольво» притормозил на вершине холма. Все трое вышли из машины и остановились, любуясь видом на маленькую деревню, раскинувшуюся в тихой долине, окруженной лесистыми холмами и горами.

Гамаш никогда еще не видел Три Сосны летом. Листья кленов, яблонь и дубов слегка прикрывали старые дома вокруг деревенского луга. Но те от этого становились еще волшебнее, словно, наполовину пряча свою красоту, они лишь обретали дополнительную прелесть. Три Сосны раскрывали себя медленно, да и то только тем, у кого хватало терпения ждать, тихо сидеть в выцветших креслах бистро, попивая чинзано или кофе с молоком, и наблюдать, как почтенная деревня меняет свое лицо.

Справа от них высился белый шпиль часовни, а речушка Белла-Белла несла свои воды из мельничного пруда, петляла за домами и деловыми зданиями.

В дальнем конце деревенского луга полукругом маленьких кирпичных зданий расположились магазины. Магазин старой и новой книги Мирны, бистро Оливье с его темно-синими и белыми зонтиками, защищающими стулья и столы на тротуаре. Рядом – пекарня Сары. Оттуда как раз выходила пожилая прихрамывающая женщина с тяжелой сетчатой сумкой. За женщиной ковыляла утка.

– Рут, – кивнул Гамаш.

Утка Роза не оставляла сомнений относительно личности женщины. Они увидели, как озлобленная старая поэтесса вошла в магазин месье Беливо. Роза осталась ждать у дверей.

– Если поспешим, то разминемся с ней, – сказал Бовуар, поворачиваясь к машине.

– Но я-то как раз и не хочу с ней разминуться, – сказала Рейн-Мари. – Я звонила ей из «Усадьбы». Сегодня днем мы встретимся за чашкой чая.

Бовуар уставился на мадам Гамаш так, будто ему больше не суждено было ее увидеть. Ее сожрет Рут Зардо, ведь известно, что она перемалывает хороших людей и превращает их в стихи.

Жители деревеньки выгуливали собак и спешили по делам, вернее сказать, прогуливались по делам. Некоторые из них, надев широкополые шляпы и резиновые перчатки, копались на своих огородах, срезали розы на букеты. У каждого дома были клумбы многолетников. Но никакой ландшафтной планировки, никаких новых образцов, никаких садоводческих новинок. То же самое могли видеть в своих садах солдаты, возвращавшиеся с Великой войны. Три Сосны менялись, но менялись медленно.

Они вернулись в машину, медленно поехали по рю Дю-Мулен и остановились перед гостиницей Габри. На широком крыльце стоял, словно ждал их, крупный взъерошенный человек лет тридцати пяти.

– Salut, mes amis.[56] – Он спустился по деревянным ступенькам и взял чемодан Рейн-Мари у Гамаша, но прежде по-приятельски обнял и расцеловал в обе щеки всех, включая и Бовуара. – С возвращением.

– Merci, Patron. – Гамаш улыбнулся, радуясь возвращению в эту маленькую деревеньку.

– Мы с Оливье так огорчились, узнав про сестру Питера, – сказал Габри, показывая Рейн-Мари ее комнату. Обстановка была удобная, располагающая, кровать из темного дорогого дерева, чистое белье роскошной белизны. – Как там они поживают?

– Они потрясены, но держатся, – сказал Гамаш.

А что еще он мог сказать?

– Ужасно. – Габри покачал головой. – Клара позвонила и попросила меня собрать для них кое-какие вещички. Голос у нее был расстроенный. Вы чечетку танцуете? – спросил он у Рейн-Мари, подражая движениям старинного танца, этакой сельской помеси степа и кельтского танца.

Вопрос был довольно неожиданный, и Рейн-Мари в изумлении уставилась на Габри.

– Никогда не пробовала, – ответила она после некоторой заминки.

– Что ж, Мария, царица мира,[57] вас ждет развлечение. Через несколько дней мы празднуем День Канады на деревенском лугу, и мы присовокупим к этому исполнение чечетки. Я вас записал.

– Пожалуйста, возьми меня назад, туда, где убийца, – прошептала Рейн-Мари на ухо мужу, целуясь с ним на прощание у машины несколько минут спустя.

От Армана привычно пахло розовой водой и сандаловым деревом. Машина тронулась, и Рейн-Мари помахала ему, все еще оставаясь в мире этого запаха, в мире комфорта, доброты и спокойствия, в мире, где не танцуют чечетку.

* * *

Старший инспектор Гамаш вошел в здание Квебекской полиции в Шербруке и назвал себя дежурному.

– Не могли бы вы показать, где у вас хранятся вещдоки?

Полицейский вскочил из-за стола:

– Да, сэр. К статуе – туда.

Они проследовали за ним через все помещение в большой гараж. Чарльз Морроу стоял у стены, словно заказывая громадную порцию выпивки. На стуле перед статуей сидел полицейский, назначенный для охраны.

– Я подумал, что лучше выставить охрану, чтобы никто тут ничего не подменил. Я знаю, вы отобрали образцы крови и земли. Мы отправили их курьером в лабораторию, но я на всякий случай взял еще.

– Вы очень обстоятельны, – сказал Гамаш.

Стук их каблуков по бетону гулким эхом разносился по гаражу. У Гамаша создалось впечатление, будто Чарльз Морроу ждет их.

Он кивнул полицейскому, охраняющему статую, и отпустил его, потом приложил руку к каменному туловищу, сам не зная, что он рассчитывает ощутить. Может быть, слабый пульс.

Гамаш и в самом деле почувствовал что-то неожиданное. Он переместил руку в другое место, на локоть Морроу, и потер его.

– Жан Ги, посмотри-ка.

Бовуар подошел ближе:

– Куда?

– Потрогай.

Бовуар положил пальцы туда, где только что была рука его шефа. Он предполагал ощутить холодок камня, но почувствовал тепло, словно Чарльз Морроу, этот скряга, забрал тепло Гамаша.

Но Бовуар ощутил и кое-что еще. Нахмурившись, он переместил руку на туловище Морроу и погладил его. Потом подался еще ближе к статуе, почти уткнувшись в нее носом.

– Это не камень, – таково было его заключение.

– Я тоже так думаю, – сказал Гамаш, отступив от статуи.

Статуя была серой. В одних местах темно-серой, в других – светло-серой. А поверхность была слегка неровной. Поначалу Гамаш подумал, что скульптору удалось каким-то образом добиться этого эффекта, но, потрогав статую и приглядевшись к ней внимательнее, он понял, что это свойство присуще самому материалу. Неровности, напоминающие неровности кожи, были частью того, из чего изваяли эту статую. Словно взяли человека гигантских размеров, а потом превратили его в камень.

– Что это? Из чего его высекли?

– Не знаю, – сказал Гамаш, часто повторявший эти два слова во время текущего расследования.

Он заглянул в лицо Чарльза Морроу. Потом отступил еще на шаг.

На лице все еще оставалась земля и стебли травы. Статуя напоминала выкопанного из земли покойника. Но лицо под слоем земли казалось решительным, целеустремленным. Живым. Руки свободно висели вдоль боков, ладони приподняты. Он словно потерял что-то. Следы крови, теперь высохшей, окрашивали голову и руки Чарльза Морроу. Чуть выставленная вперед нога выдавала какую-то неуверенность.

Если воспринимать его по частям, то он производил впечатление мрачного, нетерпеливого, алчного и явно нуждающегося в защите человека.

Но в целом у Гамаша создалось совершенно противоположное ощущение. Сумма отдельных частей говорила о томлении, печали, смирении вперемешку с решимостью. То же самое он испытал, когда со статуи упало покрывало и он впервые увидел ее. А сейчас Гамашу показалось, что он находится в знакомом саду в Париже.

Если большинство туристов спешили в Лувр, Тюильри, к Эйфелевой башне, то Арман Гамаш направлялся в тихий дворик за маленьким музеем.

И там он отдавал дань уважения людям, давно оставившим этот мир.

Это был музей Огюста Родена. Гамаш шел смотреть «Граждан Кале».[58]

– Эта статуя тебе ничего не напоминает?

– Ужастики. Вид у него такой, будто он вот-вот оживет, – сказал Бовуар.

Гамаш улыбнулся. В этой статуе было что-то неземное. И как ни крути, на ее счету уже была одна жизнь.

– Ты когда-нибудь слышал про «Les Bourgeois de Calais» – «Граждан Кале»?

Бовуар сделал вид, что задумался.

– Non.

У него возникло предчувствие, что сейчас ему расскажут. Что ж, это лучше, чем поэтические цитаты. По крайней мере, пока что шеф ничего не собирался цитировать.

– Эта статуя напоминает мне «Граждан Кале». – Гамаш отступил еще на шаг. – Это работа Огюста Родена. Она стоит в Музее Родена в Париже. Но копия есть у Музея изящных искусств в Монреале, если захочешь посмотреть.