Лотерея - Кристофер Прист

Я разделся и лег на вторую кровать, полностью игнорируя игнорировавшую меня Сери. Некоторое время спустя она потушила свет и забралась под одеяло. Я лежал, слушал мирные звуки ее дыхания и мало-помалу погрузился в сон.

Посреди ночи Сери перебралась на мою кровать. Она обнимала меня, целовала в лицо, и в шею, и в ухо, в конце концов я проснулся и мы занялись любовью.

14

Консультант оказался женщиной, она пришла ко мне на следующее утро, как раз когда Сери принимала душ. И тут же, буквально за считанные минуты, мои смутные сомнения обрели четкую, осязаемую форму.

Ларин Доби, как она представилась, попросила, чтобы я называл ее по имени, и привычно уселась за стол. Я был настороже, потому что мгновенно ощутил за ней всю мощь лотерейного аппарата. Она пришла сюда, чтобы дать мне консультацию, а значит — была хорошо обучена переубеждать таких, как я.

Замужняя дама средних лет, Ларин была очень похожа на учительницу, принявшую наш класс, когда мы перешли из начальной школы в среднюю. Одного уже этого вполне хватило бы, чтобы я встретил ее в штыки, а на более рациональном уровне меня возмутила ее неколебимая уверенность, что так или иначе, но я соглашусь на их процедуры. Теперь, когда мне противостояла не безликая Лотерея, а вполне конкретная личность, мои мысли стали гораздо четче, определеннее.

Все началось с небольшого разговора на общие темы: Ларин расспрашивала меня о путешествии, об островах, которые мне довелось посмотреть. Я внутренне ощетинился, стараясь не поддаваться на ее уловки, не идти на сближение, держаться своей новообретенной объективности. Ларин пришла сюда как консультант, чтобы уговорить меня на процедуры, в то время как я уже принял четкое решение и не нуждался ни в каких консультациях.

— Питер, — сказала она, — а вы хоть успели позавтракать?

— Нет.

Она пошарила рукой за свешивавшейся рядом со столом шторой и извлекла на свет божий телефон, о котором я прежде и не подозревал.

— Два завтрака в двадцать четвертый коттедж, пожалуйста.

— Подождите, — заторопился я, пока она еще не успела положить трубку, — а вы бы не могли заказать три?

Заметив на лице Ларин недоумение, я в двух словах объяснил ей про Сери; она сменила заказ, убрала телефон на прежнее место, а затем сухо спросила:

— Это ваша близкая знакомая?

— Довольно близкая. А что?

— По нашему опыту нередко бывает, что присутствие посторонних создает излишние трудности. Как правило, люди приходят к нам в одиночку.

— Ну, я еще, в общем, не принял…

— Но с другой стороны, это может значительно облегчить процесс реабилитации. Эта Сери, вы давно с ней знакомы?

— Около месяца.

— И вы думаете, ваши отношения сохранятся?

Возмущенный прямолинейностью этого вопроса, я предпочел промолчать. Сери находилась достаточно близко, чтобы слышать каждое наше слово, буде она того бы захотела, да и вообще я не понимал, с какой такой стати эта женщина сует свой нос в совершенно посторонние для нее дела. Она продолжала смотреть на меня, и в конце концов я отвел глаза. В тот же примерно момент в душевой кабинке стих звук льющейся воды.

— Ладно, я все понимаю, — сказала Ларин. — Вы мне не доверяете, все ваше естество отказывается мне доверять.

— Вы что, пытаетесь подвергнуть меня психоанализу?

— Нет. Я пытаюсь узнать про вас все, что возможно, чтобы позднее оказать вам всю возможную помощь.

Я знал, что только зря перевожу и свое, и ее время. И не так уж было важно, «доверяю» я ей или нет; уверенность, которой мне не хватало, относилась ко мне самому. И я не хотел уже больше того, что предлагала мне эта организация.

В это время из душа вышла Сери; ее тело было обмотано полотенцем, а голова другим, поменьше. Коротко взглянув на гостью, она прошла в другой конец комнаты и отгородилась ширмой.

— Знаете, Ларин, мне нет смысла с вами лукавить, — сказал я, понимая, что Сери нас слышит. — Я твердо решил отказаться.

— Да, понятно. А какие у вас причины, религиозные или этические?

— Ни те, ни другие… Ну, пожалуй, можно сказать, что этические.

Скорость, с какой она поставила этот вопрос, снова застала меня врасплох.

— А когда вы покупали лотерейный билет, тогда у вас тоже были такие соображения? — В ее голосе звучал самый обычный, неназойливый интерес.

— Нет, они пришли позднее. — Ларин ждала, и поэтому я продолжил, отметив про себя, как ловко умеет она вытягивать из меня ответы. Впрочем, теперь, когда о моем решении было заявлено вслух, мне и самому хотелось рассказать, чем оно вызвано. — Мне трудно дать всему этому внятное объяснение, но только я чувствую себя здесь неуютно, как какой-то самозванец. Я не перестаю думать о других людях, нуждающихся в атаназии куда больше моего, и о том, что я ее, собственно, недостоин. Мне даже не очень понятно, что я буду делать с этой бесконечной жизнью. Истрачу, наверное, на всякую ерунду. — (Ларин продолжала молчать.) — А потом, еще вчерашний день, когда мы сюда приехали. Здесь совсем как в больнице, а я ведь не больной.

— Да, я понимаю, что вы почувствовали.

— И не пытайтесь, пожалуйста, меня переубедить. Я уже все решил.

Скрытая ширмой Сери продолжала приводить себя в порядок; я слышал, как она расчесывает волосы.

— Питер, а вы отчетливо понимаете, что впереди у вас смерть?

— Да, но мне это безразлично. У всех у нас впереди смерть.

— У кого-то ближе, у кого-то дальше.

— Вот потому-то мне это и безразлично. В конце меня ждет смерть, вне зависимости от того, пройду я ваш курс или нет.

Ларин сделала в лежавшем перед ней блокноте какую-то пометку. Неким образом это показывало, что она не приняла мой отказ от процедур.

— Вы слыхали когда-нибудь о писателе по фамилии Делонне? — спросила она.

— Да, конечно. «Отвержение».

— Вы давно читали эту книгу?

— Давно, еще когда учился в школе.

— У нас тут их сколько угодно. Вы не хотели бы ее перечитать?

— Вот уж не думал, — удивился я, — что она входит в здешний рекомендательный список. Ее содержание не слишком согласуется с вашими процедурами.

— Вы же очень не хотите, чтобы кто-то вас отговаривал. Если вы так и не передумаете, я хотела бы, по крайней мере, точно знать, что вы не сделали ошибки.

— Хорошо, — сказал я, — но почему это вдруг вы заговорили об этой книге?

— По самой простой причине. Делонне исходит из положения, что парадоксальность жизни состоит в присущей ей конечности, а страх перед смертью порождается ее, смерти, бесконечностью. Если уж смерть пришла — это необратимо. Человеку отведено на достижение всего, к чему он стремится, относительно короткое время. Делонне усматривает — ошибочно, по моему скромному мнению, — в преходящей природе жизни главную ее ценность, то, без чего и вообще не стоило бы жить. Если взять да и продлить жизнь, что мы здесь и делаем, то все ее важнейшие события, все достижения в значительной степени обесценятся. Кроме того, Делонне напоминает — вполне справедливо, — что Лотерея Коллаго не дает никаких гарантий от случайной смерти. В итоге он приходит к заключению, что короткая, насыщенная жизнь куда предпочтительнее длинной и вялой.

— Именно так я это и понимаю, — согласился я.

— Значит, вы предпочитаете прожить естественный, отмеренный вам срок?

— Пока я не выиграл в вашу лотерею, у меня и мыслей на эту тему не было.

— А что бы вы назвали естественной продолжительностью жизни? Тридцать лет? Сорок?

— Да нет, конечно же, куда больше. Насколько я знаю, средняя продолжительность жизни составляет сейчас около семидесяти пяти лет.

— В среднем да. А сколько лет вам сейчас, Питер? Тридцать один год, не так ли?

— Нет. Двадцать девять.

— В ваших бумагах написано, что тридцать один. Но это, в общем-то, мелочи.

Из-за ширмы появилась Сери, успевшая уже полностью одеться. В руке у нее была расческа, влажные волосы свисали длинными, слипшимися прядями. Не обращая на Сери никакого внимания, Ларин сняла скрепку с пухлой компьютерной распечатки и пробежала глазами верхнюю ее страницу.

— Боюсь, я должна буду вас огорчить. Делонне был художником, а вы пытаетесь понимать его буквально. Что бы вы мне сейчас ни говорили, инстинктивно вы продолжаете верить, что будете жить вечно. Но факты говорят о другом. — Она взяла карандаш и подчеркнула какую-то строчку. — Ну так вот. На настоящий момент ваша ожидаемая продолжительность предстоящей жизни составляет чуть меньше четырех с половиной лет.

— Чушь какая-то, — сказал я и взглянул на Сери, словно ища у нее поддержки.

— К моему глубокому сожалению, это совсем не чушь. Я знаю, как трудно вам в это поверить, но так оно, скорее всего, и будет.

— Но я же не болен! Я в жизни своей никогда не болел.

— Ваша медкарта иного мнения. В восемь лет вы были госпитализированы и лечились на протяжении нескольких недель.