До последнего дыхания. Повесть об Иване Фиолетове - Георгий Метельский

Мартынов водрузил на нос пенсне и еще раз перечитал распоряжение министра внутренних дел:

«…Крестьянина Ивана Тимофеева Фиолетова, мещанина Иссера Мордухова Шендерова, крестьянку Ольгу Иванову Банникову, дворянина Семена Дмитриева Жгенти… в Вологодскую губернию на три года каждого, считая срок для всех с 27 июня 1908 года».

Глава вторая

Отправляли этап знойным августовским днем. На тусклом, грязно-синем небе не было ни облачка. Солнце жгло невыносимо, капля воды, упавшая на раскаленный камень, испарялась мгновенно. Притаились в тени мелкие пичуги, и только неутомимые чайки летали над морем, задевая бугристую поверхность воды.

— Хвиалетов, прощаться с тобой будем, — прокричал надзиратель веселым голосом. — Забрать вещи и следом за мной.

В канцелярии было полно народу, пока только мужчин. Помощник смотрителя протянул Фиолетову листок бумаги, уже подписанный несколькими фамилиями под печатным текстом.

— Распишитесь, что вы не убежите из ссылки.

— А если не распишусь? — спросил Фиолетов.

— Тогда у нас придется задержаться.

Вскоре всех вывели во двор, заполненный уголовниками в наручниках. Политических поставили сзади.

Стоять на жаре было мучительно, сильно хотелось пить, но бачок для воды, как всегда, был пуст… Наконец привели женщин, и Фиолетов облегченно вздохнул, увидев Ольгу.

Вещи политических и уголовников сложили на телегу. Раздалась команда «приготовиться!». Натужно скрипнули железные ворота, и колонна, предводительствуемая начальником конвоя, медленно двинулась на улицу, где ее ждали измученные зноем, злые солдаты, выстроившиеся по тротуарам в два ряда.

Фиолетов шел в паре с Семеном Дмитриевичем Жгенти. Жгенти был всего на несколько лет старше Фиолетова, но выглядел совсем стариком: большая лысина со лба, морщины, рано поседевшие виски. Еще до последнего ареста его приговорили к заключению в крепости, но как обжаловавшего решение судебной палаты отпустили под залог, пока не арестовали снова.

— И вот результат, — Жгенти болезненно улыбнулся. — Вологодская ссылка.

Шагавшие рядом солдаты прислушивались к разговору, и Фиолетов не мог упустить возможность заняться агитацией. Он начал нарочито громко ругать строй, при котором одетый в солдатскую шинель крестьянин или рабочий вынужден идти против своих же братьев по классу.

Под караулом казаков,С оружием в рукахВедем в тюрьму большевиков,Как каторжных — в цепях, —

продекламировал он.

— Редактируете Некрасова? — поинтересовался Жгенти.

— Специально для него, — Фиолетов показал глазами на солдата.

…Чем ближе подходила колонна к вокзалу, тем больше шло за ней народу. Фиолетов знал, что никого из своих он не увидит в толпе, но все равно смотрел, искал глазами. Если бы знала мать, она бы обязательно пришла. И пришли бы Абдула, Джапаридзе, Вацек. Но они не знали.

На станции уже стоял поезд, составленный из вагонов третьего класса, куда стали загонять всех подряд — политических и уголовников. Женщин повели вперед, и Фиолетов успел только переглянуться с Ольгой.

Когда все разместились, в вагон вошел начальник конвоя с папкой в руках. В ней лежали списки заключенных и заведенные на них в управлении бакинского полицеймейстера «открытые листы». Фиолетова штабс-капитан выкрикнул первым и с минуту молча рассматривал его. «С чего бы это?» — подумал Фиолетов. Он не знал, что начальнику конвоя было вменено в обязанность учинить за этим большевиком специальный надзор, как за преступником, «весьма опасным для общества».

Возвратившись в свое купе, штабс-капитан вынул из папки «опросный лист на административного арестанта бакинской тюрьмы, непривилегированного Ивана Тимофеева Фиолетова» и пробежал его глазами: «…без оков… под особым присмотром… арестантской казенной одеждой не снабжен… ценных вещей и собственных денег не имеет… Приметы: двадцати четырех лет, рост средний, лицо чистое, глаза серые, волосы, брови и усы светло-русые, нос обыкновенный. Особые приметы: на левой щеке малозаметный шрам».

…Вагон был накален солнцем, и в нем было еще более душно, чем на улице. Двое конвойных, стоявшие у обеих дверей с обнаженными шашками, не разрешали открывать окна.

Разговаривать между собой не воспрещалось, и политические рассказывали друг другу, кто в какую губернию определен, на сколько лет, чем собираются заняться в ссылке. Больше всего людей ехало в Вологодскую и Архангельскую губернии. Некоторые по второму, а иные и по третьему, по четвертому разу. Фиолетов завидовал их мужеству, стойкости, решимости продолжать начатое дело несмотря ни на что.

За окном пробегали еще знакомые места — желтая полупустыня-полустепь с жесткими травами.

Долго стояли в Грозном, но из вагонов не выпускали, и он не смог увидеть Ольгу.

Места дальше этого города Фиолетов проезжал только раз, когда безусым юнцом ехал в Баку из Туголукова. Что-то там теперь, в его родном селе? Писали, что в кровавом девятьсот пятом году его односельчане восстали, за что и были иссечены казацкими нагайками, а кое-кто и порубан насмерть. Наверно, были и сосланные, и кто знает, не встретится ли он с ними там, на севере…

Почти на всех узловых станциях этапников перетасовывали, как колоду карт, отводили в пересыльную тюрьму и там раскладывали масть к масти. Скоро в вагоне, где ехали Фиолетов и Жгенти, из бакинцев остались только сосед-кавказец да несколько уголовников. Но их вагон по-прежнему был набит до отказа. Очень трудно переносил дорогу Жгенти, все время лежал, надрывно кашлял. Фиолетов предложил похлопотать, чтобы его положили в больницу, но Жгенти не захотел. «Тут хоть вместе едем, а там совсем один останусь».

На вокзале в Туле в вагон посадили новую партию арестантов, направлявшихся на север, и среди прибывших Фиолетов узнал Шендерова, у которого снимал комнату в «растворе».

— Здравствуйте пожалуйста! — Веснушчатое, заросшее ярко-рыжими волосами лицо Шендерова расплылось в приветливой улыбке. — Может быть, теперь вы мне уступите уголок, где я смогу преклонить свою бедную голову? Вам, я вижу, не сиделось в Баку, и вы променяли прекрасную комнату в районе вокзала на этот паршивый вагон. — Он вздохнул. — Впрочем, ваш покорный слуга очутился точно в таком же положении.

Фиолетов был рад увидеть своего квартирного хозяина. В Баку он с ним почти не общался и о том, что Шендеров помогает социал-демократам, узнал только в тюрьме.

Наступила ночь, и конвойный зажег в фонаре стеариновую свечку. Ее хилое пламя колыхалось на ходу, освещало вагон неверным светом. Жгенти уснул, а Фиолетову не спалось, он сидел, прислонясь лицом к оконному стеклу, смотрел на бегущие мимо силуэты деревьев, на редкие огоньки и думал…

Вот еще три года украдет у него царский режим. Когда окончится срок ссылки, ему стукнет двадцать семь.

Много это или мало? И что полезного сделал он, промысловый балаханский слесарь? Ровным счетом ничего… Хотя…

Разве не он, Иван Фиолетов, поднимал людей на забастовки, не он — не один, понятно, — добился для своих товарищей нефтяников девятичасового рабочего дня, выплаты больничных денег, месячного оплачиваемого отпуска? Разве не с его помощью открыли в Балаханах школу для детей рабочих? И что, может быть, важнее всего, на митингах, на собраниях, на сходках его слушали, наверно, тысячи человек. И если пусть не все, а хотя бы сотни из них поняли, что за свою жизнь надо бороться, что Манташевы и Нобели добровольно не отдадут рабочим и копейки из своих миллионов, то и тогда он может считать, что его жизнь не проходит зря… Да и в ссылке тоже найдется работа. Не в обетованную землю едет он, а в край, где люди, возможно, еще более забиты и беспомощны, чем в Баку. Разве там не будет нужна его помощь, его призывное слово большевика?

…В Москве Фиолетов наконец-то смог поговорить с Ольгой. Это случилось в печально знаменитых Бутырках. Их продержали в вагонах, пока не наступила ночь, и лишь тогда повели по обезлюдевшей Москве.

Тюрьма была переполнена, очередная отправка ожидалась только под утро, и всех, кто прибыл ночью, загнали в пустую и угрюмую канцелярию. Двери не заперли, и все вышли во двор. Светила полная, похожая на головку сыра луна, затмевая своим светом тюремные фонари, было по-летнему тепло, и по двору невысоко от земли проносились бесшумные летучие мыши.

— Откуда и куда путь держите, товарищи? — сразу же донеслось из открытых окон корпуса.

— Из Баку в Вологду, — крикнул Фиолетов.

— Везет же людям!

— А вы что, дальше?

— Немножко… До Якутска… Нас завтра гонят, А вас?

— Сейчас спросим у начальника тюрьмы. Вы, конечно, знаете, где его квартира?

Ольга услышала голос Фиолетова и прибежала.