Собрание сочинений. Т. 17. Лурд - Эмиль Золя

Тут Пьер увидел маленького Гюстава Виньерона, который вошел, опираясь на костыль, принять первую ванну. У дверей с примерным благочестием стояло на коленях все почтенное семейство — отец, мать и тетка, г-жа Шез. В толпе пронесся шепот, говорили, что Виньерон — крупный чиновник министерства финансов. Когда мальчик стал раздеваться, послышался шум, появились отец Фуркад и отец Массиас, они распорядились приостановить погружение. Надо испробовать, не свершится ли чудо — великое чудо, о котором с утра молили бога, — воскрешение умершего.

Молитвы продолжались, толпа неистово взывала к святой деве, и голоса терялись в знойном послеполуденном небе. Два санитара внесли и поставили посреди зала крытые носилки. За ними следовали барон Сюир, в чьем ведении находилось Убежище, и Берто, начальник санитаров; этот случай всех взволновал; Сюир и Берто тихо обменялись несколькими словами с отцами Успения. Затем аббаты упали на колени, скрестив руки, и стали молиться; лица их просветлели, преображенные жгучим желанием доказать всемогущество божье:

— Господи, внемли нам! Господи, исполни нашу мольбу!..

Господина Сабатье вынесли, в зале остался только сидевший на стуле полуголый Гюстав, о котором все забыли. Занавеси носилок раздвинули, и взору окружающих предстал покойник, уже окоченевший и словно осунувшийся, с широко раскрытыми глазами. Надо было его раздеть, и эта ужасная обязанность привела санитаров в замешательство. Пьер заметил, что маркиз де Сальмон-Рокбер, который без отвращения ухаживал за живыми, отошел в сторону и тоже встал на колени, чтобы не прикасаться к трупу. Пьер последовал его примеру.

Отец Массиас, постепенно войдя в экстаз, стал так громко молиться, что даже заглушил голос своего начальника, отца Фуркада.

— Господи, возврати нам нашего брата! Господи, сделай это во славу свою!..

Один из санитаров решился наконец снять с мертвого брюки, но ноги покойника окоченели, и, чтобы раздеть его, надо было бы поднять тело; другой санитар, расстегивавший старый сюртук, тихо заметил, что проще разрезать одежду, иначе ничего не выйдет.

Берто бросился на помощь, наспех посоветовавшись с бароном. Как человек не чуждый политики, он не одобрял эту рискованную затею отца Фуркада. Но теперь надо было идти до конца, толпа ждала, с утра молила бога. И умнее всего было поскорее покончить с этим, по возможности не оскорбляя умершего. Чтобы не растрясти его, раздевая догола, Берто решил, что лучше всего погрузить мертвеца в бассейн одетым. Если он воскреснет, его в любую минуту можно будет переодеть, а в противном случае — не все ли равно, боже мой! Берто быстро сказал об этом санитарам и помог им просунуть в лямки ноги и руки покойника.

Отец Фуркад кивком головы одобрил его, а отец Массиас продолжал взывать с еще большим пылом:

— Господи, дохни́ на него, и он оживет! Господи, верни ему душу, и он будет славить тебя!

Двое санитаров подняли труп на лямках, отнесли его в бассейн и медленно спустили в воду, боясь, как бы он не выскользнул у них из рук. Пьер в ужасе увидел, как худое, точно скелет, тело, облепленное жалкой одеждой, постепенно погрузилось в воду. Оно плавало, как утопленник. Зрелище было отвратительное: голова трупа, несмотря на окоченение, откинулась назад и ушла под воду, санитары тщетно пытались подтянуть лямки, продетые под мышками. Труп чуть не соскользнул на дно бассейна. Как мог он вздохнуть, если рот его был полон воды, а в широко раскрытых глазах, казалось, вторично отразилась агония!

Три минуты, которые он пробыл в воде, тянулись бесконечно, и все это время отцы общины Успения, исполненные ревностной веры, усиленно взывали к богу:

— Господи, взгляни на него, и он воскреснет!.. Да поднимется он от твоего гласа и обратит всех на земле!.. Господи, произнеси лишь слово, и весь мир восславит имя твое!

Отец Массиас распластался на полу и, точно в горле у него лопнул сосуд, захрипел, лобызая плиты пола.

А извне доносился гул толпы, беспрерывно повторявшей возглас капуцина: «Господи, исцели наших больных!.. Господи, исцели наших больных!..» Все это было так необычно, что Пьер с трудом удержался от возмущенного возгласа. Маркиз, стоявший рядом с ним, весь дрожал. Присутствовавшие облегченно вздохнули, когда Берто, обозлившись, резко сказал санитарам:

— Выньте же, выньте его из воды!

Покойника вытащили и положили на носилки; жалкие отрепья облепили его тело. С волос и одежды стекала вода, заливая пол. А он как был, так и остался мертвым.

Все встали и смотрели на него в тягостном молчании. Затем его накрыли и унесли, а отец Фуркад пошел следом, опираясь на плечо отца Массиаса и волоча подагрическую ногу, о которой он на минуту даже забыл. Он уже обрел обычную ясность духа и, обратившись к умолкшей толпе, заговорил:

— Дорогие братья, дорогие сестры, бог не захотел вернуть его нам. В своей беспредельной благости он оставил его у себя среди избранных.

На этом дело кончилось, о покойнике больше не было речи. Привели новых больных, два других бассейна были уже заняты. Меж тем маленький Гюстав, наблюдавший за этой сценой хитрыми и любопытными глазами, без тени страха, продолжал раздеваться. Его несчастное золотушное тельце с костлявыми бедрами было худобы необычайной, все позвонки наперечет, а ноги походили на палки, особенно левая, вся высохшая; на теле зияли две язвы: одна на бедре, а другая, еще более страшная, на пояснице. Но он улыбался, болезнь настолько обострила его восприятие, что этот пятнадцатилетний мальчик, которому на вид было не более десяти, казалось, обладал вдумчивостью и рассудительностью взрослого.

Маркиз де Сальмон-Рокбер осторожно взял его на руки, отказавшись от помощи Пьера.

— Спасибо, он легенький, как птичка… Не беспокойся, голубчик, я опущу тебя в воду потихоньку.

— О, я не боюсь холодной воды, сударь, можете меня окунать.

Его погрузили в бассейн, куда только что окунали мертвеца. У дверей г-жа Виньерон и г-жа Шез снова опустились на колени и горячо молились, а отец, г-н Виньерон, которому разрешили остаться в зале, истово крестился.

Пьер ушел, его помощь была не нужна. Давно уже пробило три часа, Мария ждала его, и он заторопился. Но пока Пьер пробирался сквозь толпу, на пути его попался Жерар, который уже вез тележку молодой девушки к бассейну. Марии не терпелось поскорее окунуться в бассейн, — внезапно она прониклась уверенностью, что готова к принятию благодати. Девушка упрекнула Пьера за опоздание.

— Ах, мой друг, вы позабыли обо мне!

Он не нашел, что ответить; проводив ее взглядом, пока она не исчезла в женском отделении, Пьер упал на колени в смертельной тоске. Так, распростершись на земле, он решил ждать Марию, чтобы потом отвезти ее к Гроту исцеленную, воздающую хвалы святой Марии. Раз она так уверена, неужели она не исцелится? Взволнованный до глубины души, он тщетно пытался припомнить слова молитвы. Он был совершенно подавлен ужасным зрелищем, которое ему пришлось увидеть, утомлен физически и морально, не знал, на что смотреть и во что верить. Осталась лишь безумная нежность к Марии, побуждавшая его молиться и смиряться; ведь любовь и просьбы малых сих всегда доходят до небес, и эти люди добиваются в конечном счете от бога милостей. Пьер поймал себя на том, что неистово, от всей души, твердил вместе с толпой:

— Господи, исцели наших больных!.. Господи, исцели наших больных!..

Это продолжалось не более четверти часа. Мария появилась в своей тележке. Лицо ее побледнело и выражало полную безнадежность; прекрасные волосы, свернутые золотым узлом, были сухи. Она не исцелилась. Оцепенев в безграничном отчаянии, она молчала, стараясь не встречаться с Пьером глазами; у него щемило сердце, но он взялся за ручку тележки и повез Марию к Гроту.

А коленопреклоненные верующие, подстрекаемые пронзительным голосом капуцина, стояли со скрещенными руками и, целуя землю, повторяли, впадая в безумие:

— Господи, исцели наших больных!.. Господи, исцели наших больных!..

Когда Пьер привез Марию к Гроту, она лишилась чувств. Жерар, находившийся поблизости, увидел, как Раймонда тотчас подбежала к ней с чашкой бульона: подошел и он, и они вдвоем принялись ухаживать за больной. Раймонда, как настоящая сиделка, ласково уговаривала Марию выпить бульон, грациозно держа перед ней чашку; Жерар, глядя на нее, подумал, что эта девушка, хоть и без приданого, все же прелестна, обладает жизненным опытом и при всем своем добродушии сумеет твердой рукой вести дом. Берто был прав: она — подходящая для него жена.

— Не приподнять ли ее немного, мадемуазель?

— Спасибо, сударь, у меня хватит силы… Я покормлю ее с ложечки, так будет лучше.

Мария пришла в себя и, упорно храня молчание, жестом отказалась от бульона. Она хотела, чтобы ее оставили в покое и не разговаривали с ней. Только когда Жерар с Раймондой ушли, улыбаясь друг другу, Мария спросила глухим голосом: