Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А может, и не забудется: может, назовут Никаноров лес или стремновский лес. Как в городах зовутся улицы по имени тех, кто начинал их, так и леса хранят в зеленых чащах своих память о тех, кто сеятелем леса прошел когда-то далекой по времени пустошью или такой вот старой гарью.
Никанор сел на пенек отдохнуть. Глядел, как работал сын. В одной гимнастерке: жарко. Ватник валялся на траве, где куча белых грибов, подберезовиков и подосиновиков.
— Ходи покури, — позвал Никанор.
Кирьян сел рядом с отцом на ватник.
Стынью тянуло из овражка за дорогой, затопленного багряным половодьем осин.
— Ты что-то вчера от Родиона Петровича веселый пришел? полюбопытствовал Никанор.
Кирьян не сказал, что Полина Петровна получила письмо от Фени: доехала хорошо. А Москва такая красивая, писала Феня.
Не разговаривался чего-то сын.
— Грибов много. К войне, бабы говорят, — сказал Никанор с уверенностью, что уж тут-то сын заговорит, скажет что-нибудь.
Кирьян затоптал окурок. Поднялся и пошел с топором рубить сухостой.
«И не разговаривает, ишь ты, будто кто виноват», — подумал Никанор.
Пока работал он, жарко было, а посидел чуть, и ознобило спину: холодает, как за полдень время, короче путь солнца к своему закату.
От дороги послышался конский топот.
Показался Стройков. Конь по живот в грязи. В грязи и сапоги Стройкова. Видно, не разбирая дороги мчался.
Никанор и Кирьян с неподвижностью смотрели на него: опять что-то случилось. Чувствовалось, так прямо к ним сюда и спешил.
— Бог помощь! — крикнул Стройков. Слез с коня.
Подошел к костру, от которого далеко раскалялся воздух, блестел.
Лицо у Стройкова усталое, но, как всегда, весел, глаза насмешливы и жестоковаты.
— Что делаете тут, лесники-объездчики?
— Лес заводим, — ответил Никанор.
— Когда же, лет через полета, плоды этих трудов увидим? Далековато. Кирьке лет семьдесят будет с лихом, поди? Отбегает свое по бабам. На старух курс возьмет.
Никанор засмеялся, а Кирьян застучал топором по засохшей с пожара осине, что и не разберешь: обиделся на шутку или нет?
— Его старухи, Алексей Иванович, сейчас еще в люльках соски сосут.
— К той поре подоспеют. Да он и молоденькую не пропустит. Прилюбит в этом лесу. Так что погуще сажайте, чтоб за чащей не видно было. А то опять история выйдет… Такую бабу в Москву упустил, — сказал Стройков. — Уж припаял бы, раз от мужа отпаял. Ошалел Дмитрий-то. Бежал, дурак.
Стук топора осекся. Никанор цигарку свою уронил.
— Кто бежал?
Стройков сел на валежник, который затрещал под ним.
— Змей тут нету?
— На пенек бы лучше, Алексей Иванович, — с торопливостью сказал Никанор.
Стройков пересел на пенек.
— Сообщили сегодня: под вечерок вчера бежал Жигарев.
— Митька?
— Да.
— Что же он наделал! — с горестью пожалел Никанор.
— Дурак он! — выругался Стройков. — Зимой и так бы пришел. Ему срок сократили. Всю обедню себе испортил. Себя он теперь надолго вычеркнул. Вот и дела: ловить будем.
— Не по делу бы когда заехали, — подосадовал Никанор, что подступала теперь тревога к самому их двору.
— Заеду, когда по фантазии Родиона Петровича все люди красотой просветятся. И дел у меня не будет, а только приятные новости. Вор не грабит, а свое отдает, последнюю рубашку, только возьми для доказательства, что прежде он чужое снял, а теперь такое в нем благородство, что свое отдает с веселой улыбкой.
Подошел Кирьян, вонзил топор в корч, который содрогнулся от удара.
— Садись и слушай, — сказал Стройков Кирьяну. — Это и тебя касается, Никанор Матвеевич.
— Так мы, Алексей Иванович, и стоймя хорошо слышим, — ответил Никанор, видя, что сын не садится.
— Все равно. Хоть стоймя, хоть лежмя, а слушайте.
Некоторые указания будут. Поймать надо как можно скорее, не натворил бы чего. Может пойти на все: и убить, и поджечь. Проглядывайте регулярно глухие места. Но будьте осторожны. Вооружен, возможно. Он в глухик местах будет скрываться и выходить к людям: жрать ему надо. Вокруг этих мест и надо смотреть. Голод его выгонит, и он оставит след или на глаза попадется.
— Тут оставит, а в другое место уйдет, — усомнился Никанор, что так можно изловить Жигарева.
— От тебя уйдет, к другому придет. В дереанях предупреждены: поодиночке в лес не ходить и вообще пока воздержались бы. Так что и за одиночками глядеть: нет ли какой связи с ним? Брод под наблюдение возьмите, клади. Но во всем сами смекайте. Тебя, Никанор Матвеевич, учить нечего. Лес тебя своей грамоте годов, поди, тридцать учил. Высшее образование. За поимку денежное вознаграждение. И еще, — продолжал Стройков, — надо будет сказать, что заезжал, мол, Стройков и сказал, будто бы на хуторе Жигарева ждать нечего, не пойдет на хутор. Знают, где его место, — так Стройков сказал для слуха, что Жигарев сюда, на хутор, где ждать на будут, и пришел. Так шумом гонят рыбу: она уходит от шума туда, где тихо. В том и смысл всего шума, что от шума рыба уходит в тишину, где самое-то страшное — сеть.
Стройков поднялся.
— И последнее. Ночевать буду у вас. Но чтоб никто не знал об этом.
— А конь как же? — спросил Никанор. — По коню узнают.
— Конь в Щекине будет. Пусть думает, что я там его жду.
— Не голова у вас, Алексей Иванович, а клад, — обрадовался Никанор, что Стройков по ночам у них будет: бояться нечего, раз сама милиция в доме.
Когда скрылся Стройков, Никанор сказал Кирьяну:
— Ты теперь с хутора убирайся.
— Куда же?
— Хоть куда, а от греха подальше.
Кирьян усмехнулся, выдернул из корча топор.
— Не пугай.
— Гляди, малый. К тебе он идет. Фенька словно чуяла: уехала. Чутье у баб есть… А ему теперь крест, как поймают. Про дом забыть надо. Что наделал! — снова пожалел Никанор, что до такой отчаянной решимости дошел Жигарев Митя.
* * *После праздников Митя получил письмо от Анфисы, в котором она сообщала, что Феня с Кирьяном Стремновым сошлась и что она, Анфиса, пишет так, жалеючи Митю: «Не переживай, что разминулась ваша жизнь. Отступись ты от них. Найдешь себе получше Фени…»
Как вспыхнувшая береста попала бы в порох, так попало это письмо в душу Мити.
«Убью… убью, — твердил он, так успокаивая себя желанной местью, что убьет Феню или Кирьяна — все равно. — Сам пропаду, но и тебе жить не дам, решил он, что больше виноват Кирьян: чужим несчастьем воспользовался, подлец. — Погоди… погоди. Будет и моя потеха».
Но был бессилен что-либо сделать.
Тоска и ненависть скапливались в нем с ревностью, которая взяла свою силу над ним, сушила желание жить и что-то делать, раскрывала перед ним бесстыдные картины измены. По ночам ему даже слышался голос Фени.
«Люблю… люблю тебя, Киря. Я твоя, Киря… Вот я», — шептала она где-то рядом, в темноте, и ждала, притаившись тенью, из которой бледно, красиво грезилось ее лицо.
Он вглядывался. Безысходная темнота барака напоминала ему, как далеко она от него, и опять ее шепот: «Люблю… Люблю тебя, Киря. Я твоя, Киря… Вот я».
— Замучила ты меня, змея, — шептал он тени, стоявшей за нарами.
А утром он видел висевший за нарами ватник — это и было в бреду тенью его жены.
Глаза Мити лихорадочно блестели, и никто не знал, что билось в душе этого человека. Внезапные и безумные мысли звали его бежать, бежать, местью или встречей с женой избавиться от мук. Жизнью уж не дорожил.
Жизнь его слишком тяжела и жестока с ним, чтоб дорожить ею.
Если бы не случай, так в бессилии своем и выгорело бы в душе, как выгорает пень, оставляя среди зеленой травы пепел и место для нового семени…
Четверо заключенных под охраной поехали в лес пилить дрова для лагерной кухни.
Они слезли с машины на опушке. Березняк в полосах солнца, от которого рубиново блестели мокрые с дождя ягоды костяники. Тонкий свист синицы в тишине был звуком осенней печали.
Подрубленные и подпиленные березы со скрежетом и треском валились на землю. Взвихривалась в взрывучем потоке воздуха листва и падала с затихающим шорохом.
Митя с напарником, лысым пожилым мужчиной, бывшим бухгалтером, который потратил казенные деньги на пьяные ночки с возлюбленной, не спеша, чтоб отдышаться, перешел к березе возле кустов орешника.
— Ты, Жигарез, полегче пилой води, — сказал напарник и приложил руку к сердцу. — А то мне еще жить охота.
Митя, как только подошел к орешникам, почувствовал, как ужас охватил его. В лицо вдруг хлестнули ветви, земля качнулась, толкнула.
Охранники сразу как-то не поняли, что случилось.
Жигарев был на хорошем счету, а главное — срок его скоро кончался.
Один из охранников сидел на сваленной березе, занялся куревом. Другой был поближе к заключенным, наблюдал за их работой.
- Алые всадники - Владимир Кораблинов - Советская классическая проза
- Мы из Коршуна - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- Морской Чорт - Владимир Курочкин - Советская классическая проза
- Лицом к лицу - Александр Лебеденко - Советская классическая проза
- Мариупольская комедия - Владимир Кораблинов - Советская классическая проза
- Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва - Елена Коронатова - Советская классическая проза
- Дай молока, мама! - Анатолий Ткаченко - Советская классическая проза
- Нагрудный знак «OST» (сборник) - Виталий Сёмин - Советская классическая проза
- Девчата - Бедный Борис Васильевич - Советская классическая проза
- Сердце Александра Сивачева - Лев Линьков - Советская классическая проза