Подчасок с поста «Старик» - Михаил Иванович Божаткин

ревтрибунал и была приобщена к делу. А что может быть более весомым документом, чем характеристика врагов о тебе?!

— …Установлено, что бывший красноармеец Тимофей Иванович Недоля, девятнадцати лет от роду, раньше сочувствовал Григорьеву, Махно и изменнику Бражникову, в августе текущего года дезертировал, перешел на сторону белогвардейцев и участвовал в контрреволюционном восстании. А посему, руководствуясь революционной совестью и коммунистическим правосознанием, трибунал приговорил означенного Тимофея Ивановича Недолю…

Все замерли, только колеблется от движения воздуха пламя свечи, мечутся по стенам разорванные на лоскутки тени.

— …К расстрелу! — спокойно и жестко закончил председатель ревтрибунала.

Оглушающая тишина повисла в зале, и мечутся, мечутся по стенам изломанные тени.

— Что вы, подсудимый, можете сказать? — спросил Перепелица.

— Не виноват я… Неужели, дядя Ваня, вы мне не верите?

— Вот что, Тима… Гм, гражданин Недоля, верю — не верю — не для меня. Нужны факты, а факты — сам видишь…

— Но я же говорил товар… гражданину следователю, что я по своей воле, с согласия Неуспокоева поехал в Катериненталь, чтобы разведать о готовящемся восстании.

— А это? — постучал Иван Павлович по записке Булдыги-Борщевского.

— Не мог же я им сказать, что я красноармеец, вот и наговорил на себя…

— Раз подсудимый так заявляет — нечего с кондачка решать… Предлагаю расследовать это дело более обстоятельно, — сказал Иван Павлович.

Женщина, только что закурившая очередную самокрутку из крепчайшей махорки, согласно закивала головой.

Нелегко было проверить, как жил и где был Тимофей Недоля с марта восемнадцатого по август двадцатого. Только путь его проходил из Николаева в Херсон, потом — Перекоп, Керчь, Анапа, Новороссийск, Вознесенск, Одесса, снова Николаев, Голта и снова Одесса. И почти все, с кем он встречался, служил, был близок, или погибли в боях, или пали от рук бандитов.

— Пройдошный парень, — заметил следователь, когда Тимофея увели. — Ишь ты, все время ссылается на тех, кого уже нет, попробуй, дескать, проверь. Как редиска — рядится под красного, а внутри — белый. Шлепнуть и все…

— Остынь, чего постромки рвешь, — одернул его Иван Перепелица. — Может, он не специально изменил, а просто сбился с панталыку. Тогда поправить надо. А если все, что он говорит, правда? Представляешь, какую школу человек прошел, что он может сделать для революции с этакой закалкой! Цены ему нет, на любое дело сгоден. А мы — в расход… А то, что на погибших ссылается, — значит, по такому краю ходил. Нет, такими людьми бросаться нельзя, проверить надо!..

Проверили, после чего председатель ревтрибунала предложил приговор: «Так как факт измены и участия в восстании несомненно установлен, приговорить Тимофея Недолю к расстрелу, но, учитывая его прошлые боевые заслуги и пролетарское происхождение, ограничиться общественным порицанием». Но и с этим Иван Перепелица не согласился.

— Давайте проверим этот, как вы говорите, установленный факт. — И уже сам начал расспрашивать всех, с кем сталкивался за это время Тимофей.

Мария Пасечник, медицинская сестра госпиталя, показала: да, Тимофей Недоля после выписки снова прибежал в госпиталь и простился с ней, сказал, что уходит на выполнение задания. Потом сотрудник особотдела военмор Неуспокоев приказал ей, что если она получит от Недоли письмо, чтобы сразу же отнесла ему, Неуспокоеву. Примерно через неделю ей передал какой-то бородатый молодой человек письмо от Тимофея. Оно было любовного содержания, адресовано ей, но, помня приказание, отнесла его в штаб, где отдала товарищу Клиндаухову.

Товарищ Клиндаухов показал, что действительно получил от Марии Пасечник письмо любовного содержания, каковое и уничтожил, за что впоследствии получил выговор в приказе за потерю политической бдительности.

Из губчека дали справку в том, что действительно сотрудник особого отдела товарищ Неуспокоев докладывал, что у него в немецких колониях есть свой агент, но фамилии его не назвал.

Из ремонтной оружейной мастерской подтвердили, что в одном из захваченных у повстанцев пулемете в затворе лопнула пружина потому, что она оказалась подпиленной.

Эксгумация трупа бывшего начальника поста Карабуш белогвардейского офицера Арканова показала, что он действительно умер от утопления и от ушибов, которые могли быть получены при падении в колодец.

Жители Катериненталя подтвердили, что означенный Арканов был вытащен из колодца.

Павел Парамонович Клиндаухов понимал, что если рассказать все так, как было, то подвиг, которым он гордился и за который его могли наградить орденом, в значительной мере померкнет. Но человек он был прямой, правдивый и врать не мог. Да, Неуспокоев перед смертью сказал, чтобы Недолю не трогали, но почему — не успел. Да, Тимофей стоял у пулемета, улыбался и сказал: «Здравствуйте, товарищ адъютант», протягивал ему, Клиндаухову, руку. Нет, из этого пулемета выстрелов по отряду красных конников не было, хотя патронная лента оказалась наполовину опорожненной. Стрелял тот «максим», что стоял на околице, но скоро замолк. Вели огонь еще засевшие в одном из домов белые офицеры. Да, полковник князь Горицкий, возможно, погиб от пулеметной очереди, так как оказался почти перерезанным на уровне груди.

И так уже все становилось ясным, а тут еще и Настя нашлась. Арестовал ее все тот же неугомонный Клиндаухов, заподозрив в ней шпионку. Да и была причина; каждый день девушка приходила к зданию, в котором размещался батальон, и из кустов соседнего Александровского сада наблюдала, не покажется ли Тимофей или хотя бы военмор Неуспокоев.

После допроса Насти появился третий вариант приговора ревтрибунала, который и был принят: «…Настоящее дело за отсутствием состава преступления прекратить. Рекомендовать командованию батальона отметить революционную сознательность красноармейца Тимофея Недоли и его преданность делу рабочего класса и Советской власти».

— Ну вот, Тима, все. Можешь быть свободен, — сказал Иван Павлович. — Иди-ка я теперь тебя обниму. Большое ты дело сделал, большое… — И он нагнулся, защекотал лицо парнишки вислыми усами.

А Тимофей и слова от радости сказать не может. И не только потому, что остался жить, ему поверили, поверили, что он служил делу революции. И хотя он прекрасно знал, что ростом не вышел, в плечах неширок, но сейчас сам себе показался силачом: такое выдержал! Но самое главное, чувствовал себя очистившимся от грязи, которая, как ему казалось, невольно налипала на него, когда он делал вид, что служит врангелевским повстанцам, немцам-колонистам — тем, кто пытался поднять восстание против Советской власти. А теперь все, очистился, стал таким же гражданином РСФСР, как и все, красноармейцем отдельного батальона пограничной охраны. И он прижался к Ивану Павловичу, украдкой вытер о его плечо повлажневшие глаза.

— Да, послушай-ка, — и Иван Павлович отстранился, положив Тимофею руки на плечи. — Федор, брат-то твой, жив. Он так и говорил: кто-то кинул в немцев камень, они заметошились, стрельбу подняли, а