Как стать богом - Михаил Востриков

занимаюсь кофейной посудой. Конечно же, он прав. Как и всегда. Я мог бы еще добавить всякого к тому, что он здесь наговорил. Я много еще грустного мог бы к этому добавить… Роберт лорд Пачулин, по прозвищу Винчестер… К чертям. К собакам. Не хочу об этом думать… Но, почему все это — так? Ведь все мы ДОВОЛЬНЫ! Мы же все вполне удовлетворены… Проклятая свинья жизни.

— Но, Сэнсей, — говорю я, — Ведь мы все довольны. Можно сказать, с нами все о’кей… Разве не этого вы хотели?

Он отвечает мгновенно:

— Конечно, нет! Я вовсе не хотел, чтобы вы были довольны. Я даже не хотел, чтобы вы были счастливы. Если угодно, я как раз хочу, чтобы вы были НЕ довольны. Всегда. Во всяком случае, большую часть своей жизни… Я хотел, чтобы вы были ДОСТОЙНЫ УВАЖЕНИЯ. Ощущаете разницу?

Он поднимается, тяжело опираясь на столешницу.

— Ладно. Спасибо за обед. Пойду, поваляюсь немножко. А вы — уж пожалуйста — сделайте распечатку. Прямо сейчас. Там были прелюбопытнейшие повороты!

Он удаляется к себе в апартаменты, а я засаживаюсь за компьютер и принимаюсь восстанавливать рабочий диалог. Никаких «прелюбопытнейших поворотов», естественно, я в этом диалоге не обнаруживаю, если не считать случаев, когда пацан выдаёт свои ответы совсем близко к опорному тексту, и еще мне нравится «гражданин Петербурга, страшный дурак Юрий Бандаленский». При случае, обязательно преподнесу этот перл Юрке-Полиграфу, это будет «стрёмно» (как любит произносить мой непутевый племянник, ударник капиталистического труда).

СЮЖЕТ 15/6

В четыре часа звонит Вадим и просит Сэнсея, если можно, конечно.

— Он разлагается. На диване. Тебе срочно?

— Да нет… Не обязательно.

Он уже в четвертый раз звонит Сэнсею, каждый раз «не обязательно», и каждый раз ничего не получается. По-моему, Сэнсей явно не хочет с ним встречаться. А он этого не понимает. (Я, впрочем, тоже.)

— Ты как, вообще? — спрашиваю я на всякий случай.

— Нормально. Ты придешь?

— Куда?

— К Тенгизу.

— Когда?

— Завтра, к семи. Все собираются.

— Первый раз слышу.

— Тебе что, Тенгиз не звонил?

— Нет.

— Ну, значит, позвонит еще, — обещает Вадим и вешает трубку.

Несколько минут я думаю о нем и опять ничего не придумываю, и тут, действительно, звонит Тенгиз и в обычной своей отрывистой манере сообщает, что «завтра… у меня… в девятнадцать. Сможешь?».

— А в чем дело? — спрашиваю я на всякий случай: вдруг что-нибудь изменилось.

— Надо.

— Что-нибудь изменилось? Новые обстоятельства какие-нибудь?

— Увидишь, блин. Надо же что-то делать. Выборы на носу.

— Ладно, — говорю я без всякого энтузиазма, — Надо — значит, надо. Тем более давно не собирались. С собой приносить?

— А как же, блин! Что за дурацкий, блин, вопрос⁈

— А других, по-моему, не бывает, — говорю я, глядя на экран монитора, — Умные давно кончились. Да и с ответами затрудненка. (На экране у меня: «-Чем мои руки похожи на руки бога? — Играют на пианино. — Почему мои ноги напоминают ноги осла? — У нашего Барсука они разного цвета…»)

— Ты лучше скажи: у тебя тачка — как? Бегает? — спрашиваю я его, вспомнив про понедельник.

— Н-ну, с утра бегала, блин… Но, была бледная!

— В понедельник Сэнсея везти, ты не помнишь, конечно, блин.

— А, блин… Действительно. Третий понедельник. К которому часу подавать?

— К десяти — сюда. Я тебе еще напомню, не беспокойся.

= А чего мне, блин, беспокоиться? Это ты беспокойся. Это ты у нас лорд, блин, Винчестер.

СЮЖЕТ 15/7

Он даёт отбой, а я вдруг понимаю, что думаю о нем. Не о работе, и не о понедельнике, и не о несчастном Вадиме, а о нем. И о себе. О нас всех, будь мы все неладны… Сверхбоец, психократ, Великий Мэн. Красавец, лентяй, яростный еще совсем недавно плейбой, а теперь — безнадежно утомленный борьбой со злом страстный филуменист. Собирает спичечные этикетки! Тенгиз! Гос-споди!.. Да, возможно ли такое? Возможно. Увы. Сейчас он годен разве что удалить препятствие: заставить кого-нибудь «забыть», например. Только и осталось от него, что чугунный взгляд исподлобья, да веки, надвинутые на половину глазного яблока, да брезгливые губы. Люди по его нынешним понятиям — все, без исключений — полное говно. Мерзкие хари. Слюнявые пасти. Гнойные глазки. Мокрые лапы. Вонючие подмышки и подштанники.

Черный матерщинник, каждое второе слово «блин». Натужный бабник, баб своих меняющий еженедельно. И при этом — безнадежно влюбленный в лживую, кокетливую шлюшку. На эту его «Олюшку» (женщину легкомысленную и даже, пожалуй, развратную) почему-то совсем не действуют психократические Тенгизовы пассы, и, наверное, именно поэтому он влюблен в нее, как гимназист, — смотрит в рот, стелится ковриком, прощает (не видит) измены, умоляет жениться и завести ребенка. Не знаю более душераздирающего и непристойного зрелища, чем Тенгиз, умоляющий эту шлюшку панельную пойти с ним на Пласидо Доминго. Можно себе представить, что она с ним делает в окрестностях постели…

Сэнсей, бедолага, только догадываться может, какое основное у Тенгиза занятие теперь: халтура эта позорная в частных психдиспансерах и вытрезвителях, где он «лечит внушением» расслабленных, проспиртованных и наркозависимых. А иногда, совсем уж без затей, занимается этим же самым и просто на дому, за хорошие деньги, ready cash, благо, что квартира у него хорошая, двухкомнатная. От родителей.

СЮЖЕТ 15/8

А Андрюха-Страхоборец — не просто старик, Сэнсей, всевидящий Вы наш. Он — мерзкий, поганый, въедливый, зануда-старикашка. Хотя и смотрится при этом, словно картинка из «Vogue» — пестро-лакированная, душистая, лизнуть хочется.

'Его боится сама бабушка Старость и сама госпожа Смерть!.

Возможно, Сэнсей, возможно. Струльдбругов, помнится, тоже Смерть, так сказать, бежала, но они не становились от этого симпатичнее. Почему бесстрашие порождает именно бессовестность? Бессовестность, безнравственность и вообще — равнодушие, холодное, словно задница проститутки. Тайна сия велика есть. Человек будто слетает с последних тормозов. «Ничего не боится». А бояться — при прочих равных — видимо, должен… «Страх божий»

СЮЖЕТ 15/9

А Богдан-Благоносец заделался бухгалтером в каком-то АО или ТОО, я не понимаю деталей, да и не хочу уточнять. И ему там нравится. Благоносцу! Фирма производит леденцы «Матушка Медоуз», спрос на них обалденный, Богдан ходит — пузо вперед, и когда ему говорят:

«Ну ты, бухгалтер, — он важно поправляет, — Я тебе не бухгалтер, я ГЛАВНЫЙ бухгалтер!». Когда в последний раз дарил он