Как стать богом - Михаил Востриков

помню. И совершенно не помню своих ответов.

СЮЖЕТ 14/3

…Может быть, он ищет гёделевские вопросы (приходит мне иногда в голову) — те самые вопросы, на которые нельзя ответить ни «да», ни «нет», не погрешивши при этом против истины? Сомнительно. Но если даже он их и в самом деле ищет, то — зачем?.. Он постоянно жалуется, что ему не хватает вопросов. Но некоторых вопросов он не задает никогда. Например, великий вопрос любой современности:

«Почему — я⁈».

Вопрос-вопль. Вся наша Ойкумена стоит на нем, как Петербург на болотах. Довольно трудно, правда, представить себе контекст, в который встраивается этот вопрос. Но, какое ему дело до контекста?

«Мы переходим сейчас в новую фазу культуры, в которой ответом на вопросы будут не утверждающие высказывания, а новые, более глубоко сформулированные вопросы». Это написал В. В. Налимов в своем философском трактате «Канатоходец».

Не знаю, не знаю. Почему-то все современные философы оставляют у меня впечатление безответственных говорунов. Никакой солидности. Никакой, понимаете ли, обстоятельности. И даже спецтерминология (испытанное оружие классиков) им не помогает — только возрастает протестное ощущение, что тебя, кроме всего прочего, еще и дурят. Что-то кашпировское вдруг обнаруживается в серьезном тексте, что-то чумаковское…

— Кому это принадлежит?

— Его все равно нет.

— Кому это будет принадлежать?

— Кто первый придет.

Та-а-ак. Начитанный мальчик. Конан Дойла он тоже почитывает. «Обряд дома Месгрейвов», перевод Д. Лившиц. Но, цитирует неточно. Надо было: «Тому, кто ушел» и «Тому, кто придет»

— В каком месяце это было?

— В летнем месяце.

Надо было: «В шестом, начиная с первого».

Но все равно — очень и очень недурственно. Какая смена подрастает. Конкуренция, Боб Валентиныч, конкуренция! Рынок.

— Где солнце?

— Над елкой.

— Где тень?

— Под палкой.

— Сколько надо сделать шагов?

— Десять и десять, а потом еще пять и пять…

— Что мы отдадим за это?

— Все, что у нас есть, все и отдадим.

Сэнсею вдруг надоедает «Обряд Месгрейвов», а может быть, этот сюжет попросту исчерпывает себя, и он, вдруг, резко меняет тему.

— Голова буйвола, рога его и четыре ноги проходят через окно. Почему же не проходит его хвост?

— Потому, что зонтик раскрылся!

— У всех есть родина. Какая родина у тебя?

— Утром я ел рисовую кашу, а на обед будет суп с фрикадельками и блинчики с абрикосовым вареньем.

— Чем мои руки похожи на руки Бога?

— Играют на пианино.

— Почему мои ноги напоминают ноги осла?

— У нашего Барсука они разного цвета.

Это, какие-то незнакомые мне тексты. Или, может быть, он принимается придумывать вопросы сам — такое тоже бывало, хотя и нечасто.

— Что надо делать по двенадцать часов в сутки?

— Этот вопрос я по стеночке размажу!

— Что такое Будда?

— Такая специальная палочка.

— Вот, как? А что такое чистое тело Дхармы?

Тут пацан вдруг задумывается. До сих пор он отвечает, словно блиц-партию разыгрывает, а тут замолкает, насупливается и неуверенно говорит:

— Это грядка. С клубникой…

Сэнсей, кажется, не слушает его больше. Он быстро спрашивает:

— Его слуги — Шакьямуни и Майтрея. Кто он такой?

— Гражданин города Петербурга, страшный дурак Юрий Бандаленский! А слуги его — заметчики, потому что всё замечают.

СЮЖЕТ 14/4

Тут у родителя за пазухой верещит мобильник. Родитель его выхватывает, как Джеймс Бонд выхватывает свою «Беретту» из наплечной кобуры, а сам мечется из кресла вон, к двери, от людей подальше — вести свои дико секретные сверхделовые переговоры. Я отвлекаюсь на него, на характерную его позу: «Новый русский разговаривает по мобильному телефону» — аллегорическая фигура начала тысячелетия, сюжет для нового Родена…

А когда возвращаюсь к текущим событиям, то обнаруживаю, что игра в вечер вопросов и ответов прекращается, они играют теперь в «вечер поэзии»:

— … Дожди в машины так и хлещут, — читает мальчишка с упоением, — Деревья начало валить. Водители машин трепещут, как бы старух не задавить…

Сэнсей в ответ ему читает про кошку, которая «отчасти идет по дороге, отчасти по воздуху плавно летит». А мальчишка ему отбарабанивает считалку:

«Жили-были три китайца: Як, Як-Цидрак, Як-Цидрак-Цидрак-Цидрони. Жили были три китайки: Цыпа, Цыпа-Дрипа, Цыпа-Дрипа-Лимпомпони. Поженился Як на Цыпе, Як-Цид-рак на Цыпе-Дрипе, Як-Цидрак-Цидрак-Цидрони на Цыпе-Дрипе-Лимпомпони…»

А Сэнсей с наслаждением преподносит ему свое любимое:

— При-ки-бе-ке-жа-ка-ли-ки в и-ки-збу-ку де-ке-ти-ки, В то-ко-ро-ко-пя-кях зо-ко-ву-кут о-ко-тца-ка: "Тя-кя-тя-кя, тя-кя-тя-кя, на-ка-ши-ки се-ке-ти-ки При-ки-та-ка-щи-ки-ли-ки ме-ке-ртве-ке-ца-ка…

Мальчишка сдаётся и спрашивает:

«Что это такое?»

«А вы сами догадайтесь», — предлагает Сэнсей. (Спицы так у него и мелькают, пыльно-серая коса вязания свисает аж до самого пола.)

Мальчишка несколько секунд думает, сосредоточенно шевеля губами, а потом, вдруг, весь сияет, как именинник:

«Прибежали в избу дети!..»

— Молодца! — гаркает Сэнсей и поднимается, обеими руками бросивши вязание на стол, — Всё! На сегодня — всё.

— Э-э-э… — оборачивается он к элегантному родителю, и тот немедленно выскакивает из кресла. — Оставьте адрес… — говорит ему Сэнсей, — Впрочем, зачем? Я знаю Ваш адрес… Письменное заключение я пришлю по е-мейлу. Предварительное, разумеется. Следующий сеанс — через пять дней, во вторник, в то же время. И проследите, чтобы мальчик все это время ничего не читал. Любые игры, телевизор, кино, музыка, но — ни единой книжки, пожалуйста. До свидания, сударь. До свидания, Алик. Роберт, будьте добры…

Мальчик подаёт папочке ручку, и я веду их обоих к решетке. Конопатый брахицефал с жутким шрамом на шее, как будто ему пришили новую голову, уже тут как тут — громоздится посреди лестничной площадки, отсвечивая черным и рыжим. Мальчик вдруг говорит:

— Эраст Бонифатьевич, а можно мы сейчас заедем в зоомагазин?

Видимо, я непроизвольно зыркаю по сторонам в поисках этого Эраста Бонифатьевича (какой еще Эраст Бонифатьевич? откуда взялся?), и, видимо, серый-элегантный замечает мое недоумение. Он усмехается кончиками губ (вылитая гюрза!) и произносит снисходительно:

— Вы заблуждались, Роберт Валентинович! Я вовсе не Аликов папа…

И сейчас же Алику:

— Конечно, конечно. Куда захочешь, душа моя…

И снова мне:

— Ин локо парентис, всего-навсего. Ин локо парентис!

Я это кушаю со всей доступной мне покорностью и отпираю решетку, стараясь как можно тише лязгать ключами. В конце-то концов, какая мне разница: папаня он джентльменистому пациенту или всего лишь заменитель? Главное — сумма прописью. Впрочем, я прекрасно понимаю, что и сумма прописью — это еще далеко не главное.

СЮЖЕТ 14/5

Когда я возвращаюсь, Сэнсей