Письма 1926 года - Райнер Рильке

Дошла ли, наконец, моя?(Поэма Горы). Крысолова, по возможности, читай вслух, полувслух, движеньем губ. Особенно «Увод». Нет, всё, всё. Он, как «Молодец», писан с голосу [231].

-----------------

Мои письма не намеренны, но и тебе и мне нужно жить и писать. Просто — перевожу стрелку. Ту вещь о тебе и мне почти кончила. (Видишь, не расстаюсь с тобой!) Впечатление от чего-то драгоценного, но — осколки. До чего слово открывает вещь! Думаю о некоторых строках. — До страсти хотела бы написать Эвридику: ждущую, идущую, удаляющуюся. Через глаза или дыхание? Не знаю. Если бы ты знал, как я вижу Аид! Я, очевидно, на еще очень низкой ступени бессмертия.

------------------

Борис, я знаю, почему ты не идешь за моими вещами к Н<адежде> А<лександровне>. От какой-то тоски, от самообороны, как бежишь письма, которое требует всего тебя. Кончится тем, что все пропадет, все мои Гёт'ы. Не перепоручить (не перепоручишь?) ли Асе? Жду Шмидта.

МЦ

Я не слишком часто пишу? Мне постоянно хочется говорить с тобою.

26-го мая 1926 г., среда. III.

Здравствуй, Борис! Шесть утра, все веет и дует. Я только что бежала по аллейке к колодцу (две разные радости: пустое ведро, полное ведро) и всем телом, встречающим ветер, здоровалась с тобой. У крыльца (уже с полным) вторые скобки: все еще спали — я остановилась, подняв голову навстречу тебе. Так я живу с тобой, утра и ночи, вставая в тебе, ложась в тебе.

Да, ты не знаешь, у меня есть стихи к тебе, в самый разгар Горы (Поэма конца — одно. Только Гора раньше и — мужской лик, с первого горяча, сразу высшую ноту, а Поэма конца уже разразившееся женское горе, грянувшие слезы, я, когда ложусь, — не я, когда встаю! Поэма горы — гора с другой горы увиденная. Поэма конца — гора на мне, я под ней). Да, и клином врезавшиеся стихи к тебе, недоконченные, несколько, взывание к тебе во мне, ко мне во мне.

Отрывок:

...В перестрелку — скиф,

В христопляску — хлыст,

— Море! — небом в тебя отваживаюсь.

Как на каждый стих —

Что на тайный свист

Останавливаюсь,

Настораживаюсь.

В каждой строчке: стой!

В каждой точке — клад.

— Око! — светом к тебе расслаиваюсь.

Расхожусь. Тоской

На гитарный лад

Перестраиваюсь,

Перекраиваюсь...

Отрывок. Всего стиха не посылаю из-за двух незаткнутых дыр.

Захоти — и стих будет кончен, и этот, и другие. Да, есть ли у тебя три стиха: ДВОЕ, посланные мною тебе летом 1924 г. два года назад, из Чехии («Елена, Ахиллес — Разрозненная пара»; «Так разминовываемся — мы»; «Знаю — один Ты равносущ Мне» [232].) Не забудь ответить. Тогда пришлю.

Борис, у Рильке взрослая дочь, замужем, где-то в Саксонии, и внучка Христина, двух лет. Был женат, почти мальчиком, два года — в Чехии — расплелось. Борис, последующее — гнусность (моя): мои стихи читает с трудом, хотя еще десять лет назад читал без словаря ГОНЧАРОВА (И Аля, которой я это сказала, тотчас же: «Я знаю, знаю, утро Обломова, там еще сломанная галерея»). Гончаров — таинственно, а? Тут-то я и почувствовала. Когда (Tzarenkreis[233] [234]) из тьмы времен — прекрасно, когда Обломов — уже гораздо хуже. Преображенный — Рильке (родит<ельный> падеж, если хочешь Рильке'м) Обломов. Какая растрата! В этом я на секунду увидела его иностранцем, т. е. себя русской, а его немцем. Унизительно. Есть мир каких-то твердых (и низких, твердых в своей низости) ценностей, о которых ему, Рильке, не должно знать ни на каком языке. Гончаров (против к<ото>рого житейски, в смысле истории русской литер<атуры> такой-то четверти века ничего не имею) на устах Рильке слишком теряет. Нужно быть милосерднее.

(Ни о дочери, ни о внучке, ни о Гончарове — никому. Двойная ревность. Достаточно одной.)

---------------------

Что еще, Борис? Листок кончается, день начался. Я только что с рынка. Сегодня в поселке праздник — первые сардины! Не сардинки — потому что не в коробках, а в сетях.

А знаешь, Борис, к морю меня уже начинает тянуть, из какого-то дурного любопытства — убедиться в собственной несостоятельности.

---------------------

Обнимаю твою голову — мне кажется, что она такая большая — по тому, что в ней — что я обнимаю целую гору, — Урал. «Уральские камни» — опять звук из детства! (Мать с отцом уехали на Урал за мрамором для музея. Гувернантка говорит, что ночью крысы ей отъели ноги. Таруса. Хлысты [235]. Пять лет.) Уральские камни (ДЕБРИ) и хрусталь графа Гарраха (Кузнецкий) — вот все мое детство.

На его — в тяжеловесах и хрусталях.

---------------------

Где будешь летом? Поправился ли Асеев? Не болей.

Ну, что еще?

— ВСЕ! —

M.

Замечаешь, что я тебе дарю себя ВРАЗДРОБЬ?

Начало этого цветаевского письма представляло собой краткий перифраз сочиненной ею в те же дни поэмы «С моря», о которой она писала Пастернаку 25 мая: «Ту вещь о тебе и мне почти кончила. (Видишь, не расстаюсь с тобой!)».

Приводим для сравнения начало поэмы, в которой ведущей становится излюбленная у Цветаевой тема «сна» (см. подробнее во вступлении):

С моря

С Северо — Южным

Знаю: неможным!

Можным — коль нужным!

В чем-то дорожном,

— Воздухокрутом,

Мчащим щепу! —

Сон три минуты

Длится. Спешу.

С кем — и не гляну! —

Спишь. Три минуты.

Чем с Океана —

Долго — в Москву-то!

Молниеносный

Путь — запасной:

Из своего сна

Прыгнула в твой.

Снюсь тебе. Четко?

Глядко? Почище,

Чем за решеткой Штемпельной? Писчей —

Стою? Почтовой, —

Стою? Красно?

Честное слово

Я, не письмо!

Вольной цезуры

Нрав. Прыгом с барки!

Что без цензуры —

Даже без марки!

Всех объегоря

— Скоропись сна! —

Вот тебе с моря —

Вместо письма!

Вместо депеши.

Вес? Да помилуй —

Столько не вешу

Вся — даже с лирой

Всей, с сердцем Ченчи

Всех, с целым там.

Сон, это меньше

Десяти грамм.

Каждому по три —

Шесть (сон взаимный).

Видь, пока смотришь:

Не анонимный

Нос, твердозначен

Лоб, буква букв —

Ять, ять без сдачи

В подписи губ.

Я — без описки,

Я — без помарки.

Роз бы альпийских

Горсть, да хибарка

На море, да но

Волны добры.

Вот с океана

Горстка игры.

Мало-помалу бери, как собран.

Море играло. Играть — быть добрым.

Море играло, а я брала.

Море теряло, а я клала

За ворот, за щеку, терпко, морско!

Рот лучше ящика, если горсти

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});