Мастерская человеков - Ефим Зозуля

Уже давно надоело самое слово «мещанство».

Мир устал от проклятий мещанству.

Глава двадцать первая

Москва — это то слово, которое произносится во всем мире не так, как другие названия городов. Нет города, который бы так произносился, как Москва. Во всем мире нет серьезного разговора без того, чтобы не упоминалось это слово. В пустынях, на льдинах океанов или в грохоте огромных городов — всюду, где бы ни встретились два человека, обязательно упоминается Москва. Это слово произносится с различным чувством: с ненавистью, страхом, любовью, гордостью, злобой, верой, гримасой отчаяния или надеждой.

Поэтому трудно представить себе человека, который бы впервые приехал в Москву и не волновался, подъезжая к вокзалу и сходя со ступенек вагона.

Волновались и Капелов, и Мурель, и все остальные. Мотоцкий, тоже волнуясь, разглядывал площадь и лотки перед Белорусским вокзалом.

Рядом с ним была женщина, с которой он познакомился. Ее звали Надеждой Ивановной Белецкой. Мотоцкий держал ее ручной саквояж. Ее адрес и телефон были им записаны в вагоне. У выхода из вокзала она попрощалась и ушла. Несколько минут все стояли при выходе на площадь и разглядывали Москву. Затем на двух машинах поехали в гостиницу «Савой».

По пути никто ничего особенного не заметил. Улицы были как улицы, люди как люди. Москва имела занятой, несколько неряшливый вид. Дома, грязноватые и рассеянные, были как бы озабочены множеством всевозможных дел. Люди тоже имели, как обычно в Москве, сосредоточенный вид. Беспечных фланеров, щеголеватых парочек, разглядывателей витрин и совершающих моцион не было видно. Тротуары на узкой Тверской не умещали пешеходов.

— Очень жаль, что Кумбецкого нет, — сказал Капелов Мурелю. — Все-таки трудно ориентироваться в этом городе.

— Ничего, — ответил Мурель, — Латуна здесь нет, торопить вас никто не будет. Не беда, если отдохнем немного и за это время ознакомимся с советской жизнью. Ведь тут бесконечное количество всевозможных влияний, оттенков, всяких неожиданностей. Тут есть, несомненно, новое, но есть и немало усложненных и замаскированных влияний старой жизни, которые не всегда с первого взгляда угадаешь. У нас, в Европе, это открыто. А тут законы приспособленчества и мимикрии выработали сложнейшие маски и всякие виды прикрытия. Между этим вьются тоненькие ростки нового. Нам будет довольно трудно разобраться в этой обстановке. Новое еще не свободно от старого, старое всеми видами тлена впитывается в новое. Конечно, очень интересно наблюдать все эти процессы, но если мы хотим сделать что-либо настоящее, то надо хорошенько подготовиться. Ведь мы же не можем делать здесь то, что делаем дома. Да если вдуматься, кого мы сделали до сих пор. Не надо забывать, что Мастерская Человеков еще только начинающее и весьма беспомощное учреждение. Я подозреваю, что Кумбецкий не знает этого. По-видимому, слухи о Мастерской далеко опередили ее возможности. В одном отношении Кумбецкий прав: мы можем здесь развернуться как следует, нам предстоит огромная деятельность. Но надо подготовиться. Вы знаете, вот я смотрю на прохожих, и опять у меня такое чувство, как будто я многих знаю, как будто жил с ними, знаю их качества, недостатки, понимаю их сущность. Вот посмотрите на этого (Мурель указал на человека с палкой в полупотертом пальто). Мне кажется, что я много лет жил с ним где-то рядом и хорошо знаю его малейшие привычки.

Капелов оживленно перебил:

— Ну, что же, это очень хорошо. Нам нужны всевозможные материалы. Вы можете, даже не откладывая, начать работу с завтрашнего утра. Наблюдайте прохожих. Сергей Петрович, наш приспособленец, пойдет по учреждениям. Он будет нам давать материал изнутри. Затем придется еще что-нибудь придумать. Ведь всетаки, знаете, тут очень сложно. Вы правы. Вспомните только, что говорил Головкин. Даже для того чтобы сделать обыкновенного советского чиновника, нужна черт знает какая эрудиция. Надо обдумывать его мельчайшие свойства. Чуть что не так, чуть что не на месте — он из полезного работника превращается во вредного. Надо устроить где-нибудь за городом камеру для исследования, что ли… Вообще работы много.

Капелов задумался, но, вспомнив, что он глава экспедиции, принял бодрый вид и добавил:

— Ничего. Все наладится. Итак, вы приступаете к наблюдениям над прохожими с завтрашнего дня…

Через несколько минут компания была в гостинице и расположилась в нескольких номерах.

День прошел довольно быстро. Все устали. Многие просили у Капелова оживляющих капель, но Капелов сурово отказывал. Выучка Латуна не прошла даром. Он научился беречь материалы.

— В чем дело? — сердился он. — Вы устали — ложитесь спать. Вам обязательно нужно в первый же день бегать по Москве? Успеете. Во всяком случае тратить для этого материалы я не позволю.

Энергичнее всех был Сергей Петрович. Он ни на шаг не отпускал Головкина, этого замечательного москвича. Он привез его в гостиницу и немедленно уехал с ним куда-то. Мотоцкий тоже недолго оставался со всеми. Он отдохнул, затем умылся, почистил костюм щеткой и ушел к своей новой знакомой. Мурель и Капелов тоже пошли осматривать город.

Когда они вернулись, швейцар сообщил Капелову, что его хочет видеть некий гражданин.

Капелов с удивлением посмотрел на Муреля.

— Кто это может быть? Не успели приехать, а уже кому-то понадобились…

Гражданин ждал в вестибюле. Это был обыкновенный на вид человек. Правда, лицо его было несколько необычно по мягкости черт и неуверенному выражению глаз.

У него был не особенно высокий лоб, но какая-то настороженность была в нем, так же как во всей посадке головы, несмелом подбородке и мягкой линии хорошо очерченных красивых губ.

— Чем могу быть вам полезен? — очень мягко спросил Калелов, разглядывая незнакомца.

— Простите меня, — начал тот тоже мягко, сразу сгладив неловкость приятной улыбкой. — Я получил письмо-телеграмму от моего друга Кумбецкого из Берлина. Он меня направил к вам с просьбой передать привет от него. Затем я пользуюсь этим случаем, чтобы просить вас выслушать мое дело и, если возможно, помочь мне. Простите, что я пришел так скоро. Ведь вы, кажется, только сегодня приехали? Может быть, вы утомлены? Может быть, вам еще не хочется приступать к своей работе, о которой мне восторженно пишет Кумбецкий? Знаете, я не сомневаюсь в правдивости его слов и поэтому предсказываю, что вам предстоит огромная роль.

Еще раз прошу прощения. Я чувствую, что явился к вам слишком рано. Но я хотел бы, чтобы вы мною занялись. Мне именно нужна такая помощь, которую никто не может мне оказать, кроме вас.

— А что, Кумбецкий вам сообщил что-либо о своем приезде? Когда он думает быть в Москве?

— Не знаю, но полагаю, что скоро. И вот он просил меня познакомиться с вами, оказать вам всемерное содействие и так далее. Само собой разумеется, я охотно это сделаю. Разрешите познакомиться. Петр Иванович Машкин.

— Очень приятно, — сказал Капелов. — Пожалуйста к нам.

Явно довольный, что его дело не откладывают, что легко могло случиться ввиду позднего времени — было уже около одиннадцати, — Машкин прошел наверх в комнату Капелова и Муреля.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал Капелов. — Познакомьтесь. Это Мурель, один из основных работников Мастерской Человеков. Расскажите, чем мы можем быть вам полезны.

— Ax, знаете, — начал Машкин. — Я даже не знаю, с чего начать. Если верно то, что пишет Кумбецкий, — а, повторяю, в правдивости его слов я не сомневаюсь, то это просто непостижимо, даже не верится в такое счастье! Неужели вы так легко переделываете людей и делаете новых? Наделяете их разными качествами и так далее?

— Да, именно в этом заключается великое открытие Латуна, главы Мастерской Человеков. Он открыл способ, вернее ряд способов, применяя которые можно переделывать людей, делать новых, наделять их разными свойствами.

— Это просто непостижимо. Так вот, у меня к вам такое дело. Видите ли, я довольно способный человек. Меня считают умным, даровитым. Я работал в целом ряде крупных учреждений, но, понимаете, у меня отсутствует то, что называется авторитетностью. Не могу властвовать. Многие относятся ко мне хорошо, но со мной не считаются. Понимаете, не считаются. Это прямо какое-то несчастье!.. Вот уже сколько лет, а все повторяется одна и та же история. Я поступаю на службу, — сколько уж я менял их, — занимаю обычно высокий пост. На это мне дают право мои знания и мое незапятнанное прошлое, и вообще у меня есть немало заслуг. Итак, я занимаю высокий пост. Вначале все идет хорошо, а потом постепенно меня начинают «есть». Я вижу, вы не понимаете, что это значит. Это у нас так говорят. «Есть человека», «кушать» — это значит лишить его влияния и постепенно выталкивать. И вот меня начинают тянуть вниз день за днем, все увереннее и увереннее, пока я не вылетаю из учреждения. Раньше это бывало еще хоть миролюбиво. Когда я чувствовал, что спасения нет, я сам под тем или иным предлогом уходил из учреждения и переходил в другое. Теперь же дело усложнилось. Теперь часто схватывают за ноги так неожиданно, что буквально не успеваешь опомниться… И, главное, пришивают такие обвинения… Я вижу, вы не знаете, что значит «пришивают». Это значит — приписывают. Так вот, пришивают такие обвинения, от которых буквально нельзя отмыться…