Узники коммунизма - Петрус Кристус

— А если бы это был ваш брат или муж, вы также поступили бы? — вновь задал я вопрос, вглядываясь в ее лицо.

— И их бы выдала, если бы они поступали неправильно! — отвечала она без всякого смущения.

Я замолчал и подумал: «Эта вышла из «сталинского племени», она в состоянии предать кого угодно, хоть родного отца или мужа»…

В Казани еще удалось купить один хлеб и с ним уже доехать до Москвы, где можно было достать еды.

Ночью пошел разыскивать семью инженера. Проехал несколько станций в метро, нашел нужную мне улицу и дом, поднялся в лифте на 7-й этаж и нерешительно позвонил в темную дверь, на которой виднелся номер квартиры. На звонок выглянула старушка, затем она позвала жену инженера Н. и обе, стоя в дверях, разглядывали меня, облаченного в лагерную одежду.

— Вы Н?

— Да, я, а что вам угодно?

— Я привез вам от вашего мужа просьбу… Трудно передать, как поражены были эти женщины моим ответом. Мы вошли в кухню, в которую вбежал 12-летний мальчик с красным пионерским галстуком на шее.

В коротких словах я рассказал то, о чем просил меня инженер Н. Женщины растерянно плакали, пионер с раскрытым ртом стоял и машинально теребил свой галстук.

На прощанье она предложила мне 10 рублей на дорогу. Отказавшись от денег, я попрощался, сел в лифт, спустился вниз и очутился на улице. Мне нужно было выйти к Курскому вокзалу, и я решил пройтись пешком. Иду. Нагоняю женскую фигуру с огромным чемоданом в руках. Поровнявшись с нею, я услыхал бархатный дискант.

— Товарищ, помогите мне поднести чемодан… к Курскому вокзалу… Я очень хорошо вам заплачу…

— Пожалуйста, я к вашим услугам.

Я нес ее чемодан, а она шла рядом со мной и жаловалась:

— Несла его, несла, аж руки оборвала… Хоть бы кто помог мне. А тут и вы подошли. Вот, как я вам благодарна за вашу любезность.

Потом она немного помолчала и опять заговорила:

— Вы, должно быть, тоже приезжий?

— Да, приезжий.

— Издалека?

— Да.

— А именно — откуда? — допытывалась она.

— О, гражданочка, я еду оттуда, откуда вы наверное никогда не будете ехать, — ответил я ей. Еду с того света… из потустороннего мира, где нет ни добра, ни зла, а одно лишь удовольствие!

— Как, как вы сказали? — пищала она, еле поспевая за моими широкими шагами.

— Как это с того света?.. Я вас не понимаю…

— Да вы меня не поймете. Если уже НКВД не могло понять меня, то вы и подавно.

Она в недоумении замолчала. Потом, увидя огни вокзала, снова запищала:

— А вот и конец нашей дороги… несите его вон туда, под навес к дверям. Ну, вот… спасибо. Сколько же вам за ваши труды, гражданин?

— Ничего не надо. Вы нуждались в помощи, я помог вам. На деньги это переводить неудобно… Счастливого вам пути!

Я раскланивался с ней, а она взмахивала руками и восклицала:

— Впервые в жизни встречаю такого странного человека, как вы… Едете с того света… от денег отказывается, а сам, небось, весь в нужде… Очень интересно было бы с вами познакомиться ближе. Ну, до свидания. И вам счастливого пути. Говорите — на Кавказ? Ну, всего хорошего…

На этом мы и расстались. Было 11 часов ночи. А спустя два часа я уже сидел в Сочинском поезде и ехал на юг, где ждала меня семья, друзья и голубой воздух Кавказских гор. О родине же я не смел думать.

«Минус сорок»

…Мое хождение по мытарствам началось с «товарища Катюши».

Но не с той «Катюши», из которой большевики ракетными бомбами обстреливали отступавших немцев, и не с той «Катюши», которая «выходила на берег крутой и заводила песни про того, которого любила».

Эта Катюша была ответственным работником НКВД, заведывала паспортным столом при городской милиции, вела особый учет «контриков», которым каким-то чудом посчастливилось вырваться из концлагерей НКВД, и была членом городского совета.

Несмотря на полуголодное существование жителей города К., Катюша весила не меньше 100 килограмм. Она носила милицейский мундир, стриглась под «бокс», беспрерывно курила дорогие папиросы, сочно ругалась и артистически плевала на измызганный пол, затоптанный еще не совсем сознательными гражданами.

Было очевидно, что наша Катюша прошла суровую школу НКВД и имела солидный стаж по части выстрелов в затылок… Однако, эта профессия не мешала ей практиковаться в успехах «свободной любви», иметь крепкие нервы и смотреть на жизнь с точки зрения марксистской диалектики. Одним словом, товарищ Катюша, как ее называли милиционеры, была на своем месте.

Трудно было сказать, смогла ли бы она, по учению Ленина, управлять государством, но паспортным столом Катюша управляла прекрасно и не один раз доводила до растерянности некоторых «прочих» граждан, нагоняя на них страх.

— Вот это, брат, так Катюша! — осторожно высказывались посетители милиции, прислушиваясь к ее сочной ругани.

— Эта уже переплюнет не только через свой стол, она переплюнет даже через самого Сталина… Видишь, сколько у нее под кожей «соцнакопления»! А говорят, в городе есть нечего!

— Тебе, быть может, действительно, нечего есть, а товарища Катюши это недоразумение не касается.

— Васька, объяви ей «встречный план» по «соцнакоплению» и вызови ее на «социалистическое соревнование».

— Ха-ха-ха! Ничего себе было бы «соцсоревнование»!

— Ш-ш! Слышите, как чешет трехэтажным? Надо было бы открыть курсы по усовершенствованию советского мата, а Катюшу пригласить читать там лекции.

Так вот, этой шестипудовой Катюше мне и пришлось представляться. Я кивнул ей головой и достал справку из концентрационного лагеря и временный (на один год) паспорт. Все это я передал в ее жирные красные руки. Она жевала губами папироску, молча читая мои документы, потом затянулась дымом, глянула на меня косым взглядом и стала снимать копии с них, записывая содержание в большую толстую книгу. Катюша писала, а я стоял перед ее столом и размышлял категориями Карла Маркса: «Если правда, что форма и содержание всегда находятся в конфликте, то в каком конфликте должна быть «форма» нашей Катюши с ее внутренним содержанием»? Я хотел было продолжить свои размышления, но Катюша неожиданно, по-чекистски, взглянула на меня из-под лба, снова затянулась ароматным дымом и, возвращая мне документы, буркнула:

— Всё, вы свободны!

Выходя на улицу, я оглянулся назад, не «привязала» ли она мне какой-либо «хвост», в виде милиционера, или сексота, но, кроме «несознательных» граждан, никого подозрительного не было видно. Когда я вышел на улицу, то услышал, как Катюша кричала на кого-то:

— Ты мне зубов не заговаривай, а отвечай по сути дела!

«Мытарство первое, слава Богу, кое-как закончилось», — подумал я, пройдя квартал.

Немедленно же я отправился на поиски работы.

Раньше, скажем, во времена НЭП'а, всех неблагонадежных «контриков» ГПУ называло «соцоп»-ами (социально опасный элемент). А поздней их стали называть по-разному. Но сущность осталась неизменной, — это известные «минусы». «Минус пять», «минус десять», «минус двадцать» и т. д. Этот минус мог быть «тайным» или «явным», но без него ни один советский арестант, да еще политический, выходя из лагеря, не мог обойтись. Этой мерой определялась будущая судьба бывшего заключенного, который тащил этот «минус» за собой повсюду, куда бы ни забросила его судьба. И, если обладатель этих минусов не мог найти себе приюта и работы, его в скором времени снова подбирали, давали 35 статью и возвращали назад в лагерь, откуда вторичного освобождения почти не бывало, или случалось очень редко.

Но это уже последнее мытарство, а пока разрешите рассказать вам про одно из мытарств, которое пришлось пережить двум «минусникам»; «минус 25» и «минус 40».

Была уже весна. Было так тепло, что наши минусники решили избрать ночным приютом кусты городского сада. Утром они выходили из своего убежища и шли на базар, где иногда попадался случайный заработок, или удавалось поживиться куском хлеба. В толпе местных граждан и приезжих колхозников можно было незамеченными повертеться до полудня, а остальное время провести где-нибудь в саду, или на реке за ловлей рыбы.

Но когда прошел слух, что завтра начнутся облавы в городе и окрестностях, наши минусники решили перекочевать из сада на старое городское кладбище, разрушенное революцией и годами коллективизации. Хоть кое-где на нем и сохранились еще кусты старых деревьев и вишняка, но кресты и ограда были почти полностью изломаны или уничтожены, деревянные части были сожжены «счастливыми» гражданами из соседних кварталов. Скот беспрепятственно бродил по нему, как по полю. Мальчишки камнями добивали остатки уцелевших памятников. Только в одном углу кладбища уцелело несколько памятников со склепами, доживающих свои последние часы. Всё, что можно было оттуда унести, было уже унесено. Только в склепах еще стояло несколько металлических гробов, наполненных сухими пожелтевшими костями покойников, похороненных в прошлом столетии. Можно было выбросить оттуда кости и, прикрывшись крышкой, кое-как пробыть там несколько ночей.