Моя горькая месть - Юлия Гауф

есть. Без них никуда. Обращений в органы опеки не зафиксировано, и твоя дочь не поступала ни в больницы, ни в приюты, ни в реабилитационные центры. Никуда. Более того, — девушка замялась, побледнела еще сильнее, и взглянула на Дениса, который мрачно кивнул. Вздохнула, и продолжила: — Такой девочки вообще не существует по документам. Есть одна Виноградова Полина, но возраст не сходится. Ты ведь не сумасшедшая, выдумавшая себе ребенка, которого нет?

Вместо ответа я открыла фотографии, и показала и Саше, и Денису. Там одна Полина. Скоро я и сама начну думать, что выдумала ее.

— Звони в полицию, соседка, — Денис поморщился при упоминании полиции. — Я могу с тобой побыть, если одна боишься. Ты знатно протупила, времени потеряла много, но что уж теперь Надо звонить. Не бойся.

Я не боюсь, я почти умерла. Или, наоборот, ожила, ведь глаза открылись. Понимание обрушилось резко, и ни смеха, ни слез. Ничего не осталось, ведь это и правда конец.

Это гребаный конец всему, такое не прощается.

И никаких шансов. Это — крайняя степень жестокости: видеть, как я убиваюсь по дочери, и знать, где она. Знать, и обещать вернуть. Знать, и не делать ничего. Знать, и удерживать ее.

— Спасибо, что помогли. Даже не представляете, насколько помогли, — перевожу взгляд с Саши на Дениса, и обратно. — Незнакомцы помогли, а родной человек… неважно. Спасибо еще раз, дальше я сама.

Денис неодобрительно покачал головой. Явно дурой меня считает, потому, наверное, и помог. Дурам нужно помогать, особенно дурам, у которых есть дети, страдающие от идиотизма своих родителей.

— Если его боишься, я могу остаться, и вызовем полицию вместе, — прошептала Саша на прощание, а Денис за ее спиной подобрался.

Услышал. Что могу его бояться. Ах да, он же «насильник», и недавний зэк. А таких, якобы, следует бояться.

Чушь! Бояться чаще всего следует самых близких и любимых, ведь именно они способны всадить нож в спину так, что сам этого не заметишь. Поймешь лишь тогда, когда кровью истекать начнешь.

Я лишь головой покачала, пообещав зайти завтра.

Отблагодарю и девушку эту, по которой вблизи видно, что она старше меня лет на пять-семь, и Дениса. Они заслужили.

Одна я была недолго. Эти сутки все длились, и длились — я такое видела в одном фильме ужасов. Каждое событие кошмарнее другого, тянет за собой следующие, и лишь когда все герои фильма умерли, лишь тогда забрезжил рассвет. Этот день напомнил мне тот давным-давно просмотренный фильм ужасов — он был бессмысленным тупым ужастиком, в конце которого в живых остались лишь зомби. Вот и день этот тупой и бессмысленный.

Дверь открылась через десять минут после ухода Дениса и Саши, и я вышла в коридор. Рассмеялась бы от иронии над своей мечтой, ведь увидела ее чертово воплощение: на пороге стоял Влад.

А в руках он держал нашу дочь. Полину.

Силком заставила себя не кричать, не плакать и не смеяться от переполнившей меня радости от того, что через секунду возьму свою малышку на руки. Она крепко спит, не стоит пугать ее. Подошла спокойно, и забрала ее из рук Влада.

Подросла, потяжелела моя крошка. Завозилась у меня в руках, принюхиваясь к знакомому запаху, и закряхтела, как умеют только маленькие дети. Спи, радость моя, мама рядом, и мама больше никогда тебя не оставит. Мама сделала выбор, и мама спокойна, как никогда.

— Я совершил ошибку, Вера. Не знал, что она моя, я не ездил к ней. Пару видео попросил, их снимали, когда она спала, — Влад произнес это растерянно. — Ты ведь поняла…

— Что ты ее забрал? — перебила тихо. — Да, поняла. Дошло, как до жирафа, вот буквально несколько минут назад. Я не хочу скандалить, Влад. Ты дашь мне немного денег на первое время, и мы попрощаемся.

Глава 17

Влад

Считать я умею лет с четырех. И прекрасно знал, что Полина не может быть моей дочерью. Вера ведь сама призналась, что родила ребенка два месяца назад, да и документы… Это и говорил Вере, уличая во лжи, хотя чувствовал, что она говорит правду.

Просто знал.

И в отце не сомневался. Что у него на уме, я до сих пор не могу понять, но чадолюбием он, как и я, никогда не страдал.

Вышел из дома, и поехал в знакомый дом. Поехал, чтобы вернуть Вере то, что украл, и что не должен был у нее забирать. Не имел право. Затянулась игра, если это вообще игра. Но, дьявол, невыносимо было думать, что она была с кем-то, что родила ребенка — доказательство того, что до Веры другой касался. Что ОНА ПОЗВОЛИЛА этому случиться.

Выпить бы не помешало, но Вера не поймет, если я приеду пьяный, с ребенком на руках. Думаю, она итак меня не поймет, я ведь и сам не понимаю. Тупо надеялся, что сотру все данные о Полине, что Вера забудет, и… что потом? Отдать ребенка в детский дом? Отдать другой семье? Я смог бы?

Не знаю.

Время тянул. Не мог определиться с решением. Сам даже ни разу не приехал посмотреть на девочку, и Верины слова старался мимо ушей пропускать. Словно и нет никакой Полины, словно все так, как раньше: я и она.

Вера.

И я.

Трус, я просто трус. Даже сейчас мне жутко подойти к колыбели, в которой она спит — эта девочка. Моя дочь. И хочется, и не хочется, чтобы она была моей. Я все равно верну ее Вере, даже если она не моя, понял ведь, что не сможет Вера без ребенка. Понял, что совершил самый гнусный поступок в своей жизни.

Но не знаю, хочу ли, чтобы она была моей.

И не знаю, что почувствовал, когда увидел на круглом младенческом личике глаза, которые ежедневно вижу в зеркале. Не моментальную любовь, не неприятие, не ненависть или обожание.

Удар.

Шок.

Готов был, и все равно сердце едва не остановилось, когда увидел лицо своей дочери.

— Вы забираете девочку? — подошла ко мне нанятая медсестра. — Владислав Евгеньевич, вы с улицы, вам не стоит прикасаться к ребенку грязными руками. Вот антисептик, протрите, пожалуйста, ладони и запястья.

Послушно взял антисептик, зависнув над колыбелью. Над ней глупые игрушки болтаются в виде дельфинов и звезд, а девочка молча лежит. Смотрит, и моргает тяжело и медленно. Знакомо до одури: так отец смотрит, так смотрю я.

Фамильный тяжелый взгляд. Полупрозрачный или, как мать говорила, рыбий. Всегда знал, что пугают мои