Невинность - Дин Кунц

Голос из телевизора сообщил, что эпидемия, начавшаяся в Китае, пересекла границу Северной Кореи.

Женщина вышла в прихожую из кухни, и я снова наклонил голову. Она поприветствовала Гвинет, представилась мне – ее звали Джанет, – и я ответил, что рад с ней познакомиться, но смотрел на круглый ковер.

Джанет повела нас на второй этаж. Мы подождали у лестницы, пока она шла по коридору к комнате в самом конце, где Кора, пожилая медсестра, приглядывала за безымянной девушкой.

Я почувствовал, как кто-то с дурными намерениями тихонько поднимается за нами по ступенькам, блокируя отход, повернулся, но никто за нами не следовал.

Джанет и Кора вышли из комнаты пациентки. Прошли в другую, через коридор, и закрыли за собой дверь.

– Это важно, – подчеркнула Гвинет.

– Думаю, да, раз ты так говоришь.

– Я знаю, почему привезла тебя сюда.

– Почему?

Вместо ответа она направилась по коридору к открытой двери, и я последовал за ней. У порога она остановилась. Подняла руки, словно хотела прикрыть лицо, но потом сжала их в кулаки, и на той, что находилась ближе ко мне, ложная татуировка – синяя ящерица – сморщилась, словно ожила и захотела спрыгнуть с кожи. Брови Гвинет сдвинулись, она зажмурилась, сцепила зубы, на виске билась жилка, создавалось впечатление, что она ощущает сильную боль или подавляет распирающую ее злость. Но тут же подумал – не знаю почему, – что, возможно, именно в такой позе она молится, если только молилась вообще.

Она открыла глаза и разжала кулаки. Вошла в комнату. Помня обо мне, выключила верхний свет, притушила лампу для чтения, так что теперь мои глаза, в глубине капюшона, разглядеть никто не мог.

Я посмотрел на закрытую дверь, за которой находились Джанет и Кора. Я посмотрел на пустую лестницу.

Переступая порог, увидел на нем ту же надпись, что и при входе в квартиру Гвинет.

В большой комнате стояли два кресла, комоды, туалетный столик, ночные тумбочки. И две кровати, одна аккуратно застеленная, с декоративными подушками, вторая, ближе к двери, больничная.

Верхнюю половину приподняли, и на ней лежала девочка лет шести, в глубокой коме. Будь она аватаром, инкарнацией не богини, а принципа, ее лицо более всего соответствовало бы аватару умиротворенности, или милосердия, или надежды, а если бы она могла улыбаться… какой бы чудесной была ее улыбка.

Стоя у кровати, Гвинет заговорила, глядя на ребенка, но обращаясь ко мне:

– Если Райан Телфорд убьет меня, если кто-то убьет меня, ты должен позаботиться о ней. Защитить ее. Любой ценой. Любой.

35

Бомж ночью добрался до дна бутылки, а потом то и дело просыпался от кошмаров, в которых все, кого он подвел в этой жизни, возвращались, чтобы помешать ему заполучить очередную пинту спиртного. В итоге он поднялся с рассветом, чего никогда не бывало, и начал обход проулков на своей территории в поисках банок из-под газировки и прочих ценных отходов, которые давно уже обеспечивали его существование.

Только на этот раз он нашел в мусорном контейнере жестоко избитую, обнаженную девочку лет трех. Поначалу подумал, что она мертва, но потом услышал жалостный стон, похожий на мяуканье котенка, однажды найденного им. Котенок попал под колесо автомобиля, но ему еще оставались две-три минуты жизни. Большую часть жизни бомж уходил от ответственности. Но где-то в глубине души оставался хорошим человеком, которым когда-то надеялся стать, и этот человек откликнулся на стон ребенка. Бомж обнаружил, что еще способен на жалость.

В грязной, залатанной одежде, со спутанными волосами, торчащими из-под мятой коричневой федоры, какую мужчины этого города не носили уже полвека, с налитыми кровью синими глазами, носом в красных прожилках, он ногой открыл дверь в популярную пирожковую, расположенную в квартале от мусорного контейнера. С избитым ребенком на длинных, костлявых руках, с катящимися по лицу слезами, крича: «Скорую», «Скорую»!» – направился к изумленным покупателям, стоявшим у прилавка, чтобы сделать заказ, среди которых оказались и два копа.

Поначалу, на очень короткое время, его заподозрили в том, что именно на нем лежит ответственность за случившееся с девочкой. Но эта страшная находка в грудах мусора сильно подействовала на него: едва девочку у него забрали, он уже не мог ни стоять, ни удержать под контролем трясущиеся руки. Они то скребли пол, то обирали лицо и грудь, будто его облепила какая-то гадость, от которой ему не терпелось отделаться. Это утро закончилось для него не тюремной камерой, а палатой в больнице, куда отвезли и девочку.

Врачи пришли к выводу, что ее не просто били, но и мучили, и не один раз, а часто, может, половину, а то и больше из прожитых ею трех лет. Ее нарисованный карандашом портрет печатали в газетах, показывали по телевидению, но важной информации о ее мучителях полиция так и не получила. Не принесла ниточек и фотография, которую распространили после того, как на лице девочки зажили синяки и ссадины. Полиция пришла к выводу, что большую часть своей короткой жизни девочка провела под замком, а в таких случаях над ребенком обычно глумятся или отец с матерью, или один из родителей, поскольку второй с ними не живет.

Пока девочка выздоравливала, расходы по решению суда нес город. Через месяц все повреждения вроде бы зажили, но она не проснулась. И через шестьдесят дней после того, как ее нашли в мусорном контейнере, прогноз не обещал девочке выхода из комы. Врачебный консилиум пришел к выводу, что она останется в вегетативном состоянии навсегда, хотя формально ее мозг не умер. Медицинская этика исходила из того, что человек, находящийся в таком состоянии, не испытает никакого дискомфорта, если его перестанут кормить и поить. Суд постановил убрать зонд для искусственного кормления, по которому питательная смесь поступала в ее желудок, и прекратить все попытки сохранить девочке жизнь. Вступление судебного решения в силу отложили на пятнадцать дней, чтобы одна из групп защиты пациентов могла подать апелляцию.

Все это Гвинет рассказала мне, пока мы стояли по разные стороны кровати безымянной девочки в доме из желтого кирпича, за стенами которого валил снег и посвистывал пронизывающий ветер, напоминая горожанам, что у природы достаточно сил, чтобы стереть с лица земли плоды всех их трудов, причем мало кто увидит результат. По ходу рассказа Гвинет удивила меня, когда взяла руку девочки в свои. Получалось, что, за исключением любимого отца, девочка – единственный человек, чье прикосновение не вызывало у нее страха.

Уолтер работал в больнице, где выхаживали девочку. Он позвонил Гвинет, чтобы сказать о заключении врачебного консилиума и основанном на нем решении судьи, который согласился с ними в том, что нет смысла и дальше держать в больнице человека в состоянии комы, выйти из которой нет шансов. И девочку ждала смерть, если какая-нибудь группа защиты пациентов не нашла бы сочувствующего судью в более высокой инстанции.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});