Зверь из бездны. Династия при смерти. Книги 1-4 - Александр Валентинович Амфитеатров

человека, а покорная ей иерусалимская улица — патриота, так как мятежник и патриот в эту эпоху уже начали превращаться для иудеев в синонимы. Рим, в лице Пилата, предпочитал, чтобы из двух Иисусов, осужденных на смерть, был спасен нейтральный моралист; Иудея, в представительстве священства и черни, открыто предпочла революционера-националиста. Запуганный политически, Пилат отомстил утеснителям своей воли тем, что совершенно изъял после того из процесса Иисуса Христа элементы религиозного обвинения, обратив его, именно, в чисто политический. — Итак, вы хотите, чтобы я распял вашего царя? — У нас нет царя, кроме цезаря. Но Пилат продолжает дело, все-таки, против «царя», т.е. претендента на трон: только о царственных притязаниях делает он допрос узнику; как над «царем», издеваются над Христом Ирод и стража в застенке; и, наконец, вопреки противодействию первосвященников, в роковом надписании на кресте Голгофском казнимая жертва обозначена, как «Иисус Назарей, Царь Иудейский». Это надписание вещало миру на трех языках, что Распятый приведен к смерти политическим доносом, а не своими религиозными убеждениями; такая подробность отнимала у священнической победы девяносто процентов ее цены. Благодаря искаженному обвинению, на кресте оказался не «нарушитель субботы», но как бы один из политических вождей народа, преданный чужим изменой своих. При всей ограниченности прокуратора, ему удалось в этой маккиавеллистической надписи достигнуть некоторых целей, далеко не безразличных для римского престижа в стране. Казнен знаменитый деятель, слывший в народе за грядущего иудейского царя, скомпрометирована в глазах народных, как предательница, сильная партия саддукейского священства. Торжественно заявлено с высоты креста, что римской власти нет никакого дела до «нарушителей суббот», до религии и до сектантства: она судит, и карает только по обвинениям политическим — в преступлениях, прямо против нее, римской власти, направленных.

Что нейтралитет Рима во внутренних вопросах иудейской религии был понят и оценен первыми христианами, заметно уже в Евангелиях. Легенда их чрезвычайно мягка и уважительна к римлянам.

Как скоро на страницах евангельских являются римляне, они неизменно оказываются или поклонниками Иисуса, как сотник в Капернауме, или, по крайней мере, полными симпатией к Нему, как жена Пилата, как сотник стражи у креста на Голгофе. Из этого общего правила нельзя исключить даже самого Пилата: церковная легенда, правда, много позднейшая, считала его тайным христианином. Холодность к язычникам, какой отличалась проповедь Иисуса в начале своем, мало-по-мальски смягчается под влиянием откровенных симпатий, которыми встречают евангельское слово люди грешного сиро-эллино-римского мира, вроде сотника в Капернауме. «В Израиле не нашел я такой веры!» — восклицает Христос о римском солдате. «Говорю же вам, что придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном; а сыны царства низвержены будут во тьму внешнюю» (Матфея, 8, 10-12). Остановлюсь еще на одном евангельском тексте. «Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и говорили: Что нам делать? Этот человек много чудес творит. Если оставим Его так, то все уверуют в него, — и придут римляне и овладеют и местом нашим, и народом» (Иоанна, II, 47, 48). Опасение это обычно толкуется в смысле, — не явилась бы, мол, чудесная проповедь Иисуса революционным вызовом римскому правительству, который может очень дорого обойтись иудейскому народу. Но очень возможно и обратное толкование: партия строго национальная, замкнутая в религии и самосогласии «избранного народа», опасалась, что «непротивленная злу», отвергающая меч, проповедь Христа угашает патриотическую энергию противодействия чужеземцам, распространяет идеи космополитического объединения и, в конце концов, таким образом, способствует романизации края. Последняя, под державой Иродов, как ярых эллинистов и любимцев императорского римского двора, действительно, делала быстрые успехи. Цезарея, Тибериада, Вифсаида (Юлия) выросли, как ее результаты: скороспелые сиро-греко-римские культурные города на библейской правоверной почве. Замечательно, что, часто скитаясь в окрестностях этих центров романизации, Спаситель ни разу не обмолвился хотя бы намеком на нравы их языческого населения, хотя немыслимо предположить, чтобы они не были известны Ему. Вифсаиду ап. Матфей называет в числе городов, «в которых наиболее явлено было сил Его» (Матфей, 11, 20). А еврейские общины городов этих заслужили от Иисуса горькие упреки и страшные пророчества, так как — «если бы в Тире и Сидоне [городах языческих] явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись». Мягкая нейтральность римской власти по отношению к великому обличителю — была как бы оплачена нейтральностью великого обличителя по отношению к местному эллино-римскому обществу.

Казалось бы, казнь Спасителя, произведенная хотя не римской волей, однако римскими руками, должна была внушить осиротелой секте Иисусовой ужас и отвращение даже к самому имени римлянам. Но «Деяния Апостолов» сообщают нам нечто совершенно обратное. Из всех книг Нового Завета «Деяния» — наиболее романофильская. Эпизод крещения сотника Корнелия ап. Петром (Д. 19) — энергическое назидание христианствующим иудеям не питать национального предубеждения против единомыслящих римлян; особенно выразительны в этом смысле стихи о видении ап. Петра: «Что Бог очистил, того ты не почитай нечистым». Корнелий — уже третий центурион, которого Новый Завет изображает другом имени Христова.

Нет никаких указаний, чтобы римская власть участвовала в гонениях на апостолов, воздвигнутых священниками и поддержанных Иродами (Д. 7, 8, 12). Чтобы убить Иакова, брата Господня, первосвященник Анан, — по свидетельству Иосифа Флавия, — воспользовался междуцарствием, когда один римский прокуратор Фест умер, а новый, Альбин, еще не прибыл к своему посту. Но, едва Альбин, появился в Иерусалиме, он немедленно лишил первосвященника сана, именно за самовольный суд над Иаковом. С особенной ясностью сказывается принципиальная мирность Рима с первобытным христианством в биографии ап. Павла, как «апостола языков». Вот все его встречи с римским законом, римской администрацией, римскими администраторами, перечисленные в порядке новозаветного повествования.

На Кипре, в Пафосе Павел, Варнава и Иоанн Марк, после победоносного диспута с волхвом-лжепророком Бар-Иисусом, обращают ко Христу римского проконсула Сергия Павла (13, 6—12).

В Филиппах Павел и Сила чуть было не сделались жертвами административной ошибки. Их представили властям с опасным политическим обвинением: «Сии люди, будучи иудеями, возмущают наш город и проповедуют обычаи, которых нам, римлянам, не следует ни принимать, ни исполнять». Обвиненные подверглись побоям и брошены в темницу, где едва не погибли от землетрясения, но зато привлекли к своему учению тюремного смотрителя (опять обращенный римский солдат). Предварительное следствие не обнаружило в проступках апостолов состава преступления, — тогда власти не только спешат освободить узников, но, по требованию ап. Павла, еще со страхом и унижением извиняются перед ними за насилия, нечаянно учиненные римским гражданам (16, 12—40).

В Фессалониках иудейская чернь обвинила странноприимца апостолов Иасона в