Чингисхан. Пенталогия (ЛП) - Конн Иггульден

минганы

. А за ней – заслон из легкой конницы, которая первой осыпает врага стрелами. Ну а совсем уж в конце плетутся замыкающие, мечтая быть поближе к переду, а не топтаться по дерьму всех впереди идущих. Что еще? Перечислить вам имена командиров?

Орлок

, возглавляющий все войско, – это ты; во всяком случае, мне так сказали. В плане родословной тебе похвастаться нечем, поэтому я тот самый

тайджи –

родич Чингисхана, – чье имя значится в приказах. Вообще устроено как-то странно, но это мы, пожалуй, обсудим как-нибудь в другой раз. Тумены возглавляем я, а также темники Хачиун, Джэбэ, Чулгатай и Гуюк. Тысячники у нас, если по старшинству…

– Этого достаточно, Бату, – сухо произнес Субэдэй.

– Илугей, Мукали, Дегей, Толон, Онггур, Борокул…

– Я сказал, хватит! – Субэдэй повысил голос. – Их имена мне известны.

– Ах вон оно что? – поднимая бровь, ехидно усмехнулся Бату. – Тогда я не понимаю, что ты намеревался преподать мне тем, что я полдня потерял, таскаясь с тобой по всем этим скалам. Если я допустил какие-то ошибки, ты должен их до меня довести. Так что я спрашиваю: я в чем-нибудь ошибся? Вызвал чем-то твое недовольство? Ну так потрудись объяснить, чтобы я мог исправить свою оплошность.

Глазами он сверлил Субэдэя, вновь выказывая свою настоянную на горечи спесь. Багатур в очередной раз сдержал в себе вскипающий гнев, предпочитая не осаживать молодого человека лишь за его излишнюю горячность. Очень уж он походил на своего отца Джучи, а потому Субэдэй тем более не имел на это права.

– Ты не упомянул

таньму

. Наши вспомогательные иноязычные части, – сказал наконец Субэдэй, все так же невозмутимо.

Бату в ответ желчно хмыкнул:

– Этот сброд из инородцев? Да, не упомянул, и не буду. Потому что они этого недостойны. Они годятся лишь на то, чтобы поглощать собой стрелы и камни наших врагов. Я, пожалуй, поеду к своему тумену, багатур.

Он начал было разворачивать свою лошадь, но тут Субэдэй, протянув руку, ухватил ее за поводья. Бату мрачно на него воззрился, но ему хватило благоразумия не взяться за висящую на поясе саблю.

– Разрешения уходить я тебе еще не давал, – заметил Субэдэй.

Лицо его оставалось бесстрастным, но голос посуровел, глаза налились тигриным светом. Бату играл змеистой улыбкой, и чувствовалось, что с губ его вот-вот сорвется нечто дерзкое, что безвозвратно погубит их и без того натянутые отношения. Поэтому-то Субэдэй и предпочитал иметь дело с людьми более зрелыми, имеющими представление о последствиях, а потому не рискующими на корню погубить свою жизнь моментом отчаянного безрассудства. И Субэдэй заговорил быстро и твердо, в намерении этот роковой момент предвосхитить:

– Бату, если у меня возникнет хотя бы малейшее сомнение в твоей способности подчиняться моим приказам, я отошлю тебя назад в Каракорум. – Юноша с изменившимся лицом набрал в грудь воздуха, но Субэдэй с беспощадной решительностью продолжил: – Там ты сможешь пожаловаться на меня своему дяде, но продолжать со мной поход ты больше не будешь. А я… Если я прикажу тебе взять какую-нибудь крепостишку, то ты лучше положишь под ее тыном весь свой тумен, чем меня ослушаешься. Если велю скакать во весь опор под градом стрел, то ты лучше загонишь всех своих коней и загубишь всадников, чем не прискачешь куда надо вовремя. Я ясно изъясняюсь? Если ты подведешь меня хоть

в чем-то

, шанса исправиться у тебя не будет. Это не игра, темник, и мне совершенно нет дела, как ты ко мне относишься и что про меня думаешь.

Никакого

дела, ты понял? А теперь, если хочешь что-то мне сказать, говори.

За пару лет, истекших с его победы на скачках в Каракоруме, Бату сильно возмужал. Свою горячность он унял с поразительной быстротой, обуздав порыв и скрыв чувства так, что они даже не читались в его глазах. Субэдэй удивился, увидев перед собой не мальчика, но мужа. Однако получается, тем опаснее соперник.

– Ты можешь во всем на меня положиться, Субэдэй-багатур, – сдержанно, без следа вызова или насмешки в голосе, сказал Бату. – А теперь, с твоего позволения, я бы хотел вернуться в свою колонну.

Субэдэй медленно кивнул, и Бату тронул коня по тропке вниз, к подножию. Какое-то время багатур пристально глядел ему вслед, после чего скривился в досадливой гримасе. Надо было все-таки отослать его обратно в Каракорум. С любым другим командиром он бы поступил проще: высек и привязал к седлу, чтобы в таком виде с позором прогнать домой. Только память об отце Бату, ну и, понятно, о его великом деде удерживала руку Субэдэя. За такими вождями идут люди. Может, и Бату со временем уподобится им, если, конечно, по своей запальчивости вначале не сгинет. Ему необходимо вызреть, заматереть, обрести весомость, которая достигается лишь истинным знанием и опытностью, а не пустой спесью. Оглядывая необъятные просторы, Субэдэй кивнул своим мыслям. У молодого тайджи будет еще много возможностей закалить себя в горниле битв.

*

Русские просторы были распахнуты для вторжения, тактика которого у Субэдэя была доведена до совершенства. Насельники и даже знать жили здесь в домах и городках, которые защищал от силы деревянный частокол. Кое-где он был достаточно прочен и насчитывал десятки, а то и сотни лет, но военная машина монголов сокрушала в цзиньских землях стены и помощнее. Монгольские стенобитные орудия размалывали замшелые бревна подчас вместе со стоящими за ними защитниками. Понятно, что Субэдэевым лучникам приходилось теперь иметь дело с куда более густыми лесами, чем те, что им встречались до сих пор. Иногда леса тянулись на невероятную даль и могли скрывать в себе большие группы конников. Истекшее лето выдалось жарким и дождливым, а значит, земля зачастую чересчур мягкая для того, чтобы развивать на ней должную скорость. Особую неприязнь у Субэдэя вызывали болота, но постепенно он приходил к выводу, что если бы не они, Чингисхану в свое время следовало двигаться как раз сюда, а не на восток. Земли к западу богаты и плодородны, а раз так, то нет силы, способной остановить продвижение Субэдэевых туменов, чье появление предвосхищали рыщущие арбаны разведчиков. Постепенно монголы продвинулись на многие сотни гадзаров к северу, а зима принесла желанное избавление от гнуса, дождей и болезней.

Первый год Субэдэй держался восточного берега Волги, предпочитая вначале сокрушить любую возможную угрозу, которая способна возникнуть в его будущем тылу, а следовательно, стать препятствием на пути снабжения и сообщения с Каракорумом. Расстояния здесь огромные, но по ним уже безостановочной вереницей следовали всадники. За туменами возникали первые постоялые дворы –

ямы,

– как и всё на русских землях, огороженные частоколом. Строительство жилья Субэдэя не занимало, но ему нужны места для хранения зерна, седел и лошадей из табунов для быстрейшего и беспрепятственного продвижения нарочных.

И вот однажды весенним утром Субэдэй собрал своих самых старших – тысячников и темников – на лугу возле озера, изобилующего дичью. Все утро следопыты ловили без счета птиц в сети или сбивали их для забавы влет. Женщины в станах ощипывали птиц для вечерней жарки, от чего на траве, порхая поземкой, образовались целые сугробы из пуха и перьев.

Бату с тщательно скрываемым любопытством наблюдал, как Субэдэй выводит вперед одного из своих самых сильных воинов, лица которого не видно из-за глянцевитого железного шлема. Все его доспехи были добыты к западу от здешних мест. Конь воина, и тот казался чудищем – черный, будто ночь, и в полтора раза крупнее монгольских гривастых лошадок. Как и воин, он был облицован броней, от пластин вокруг глаз до юбки из толстой кожи и металла, защищающей круп от стрел.

Кое-кто из собравшихся поглядывал на скакуна с жаднинкой в глазах, но у Бату этот зверь вызывал лишь усмешку. При всем своем размере, с эдакой массой доспехов он наверняка медлителен и неповоротлив – по крайней мере, в порыве и толчее боя.

– Вот с чем мы столкнемся, когда двинемся на запад, – объявил Субэдэй. – Воины в таких железных клетках – самая грозная сила на поле боя. По словам христианских монахов в Каракоруме, они неостановимы в броске, а вес металла и кожи на них губителен, ибо сокрушает все, что только можно.

Командиры неуютно заерзали, не зная, верить ли столь дико звучащему предположению. Под их зачарованными взглядами Субэдэй подвел свою лошадь поближе к грозному чудищу. Рядом с воином и тем конем он смотрелся карликом. Вот Субэдэй, держа свою лошадь за поводья, повел ее по кругу мимо коня.

– Поднимай руку, когда меня видишь, Тангут, – сказал он.

Вскоре смысл его слов дошел до всех. Обзор в шлеме составлял лишь узкую полоску спереди.