Ты – моя половинка - Елена Вернер

Не смея перечить, Карлайл кивнул. Гнев, только усилившийся от мерзких обвинений отца, наполнял ядом вены, бурлил по всему телу, колол кончики пальцев невидимыми иглами. Ему хотелось растоптать, разорвать на части этого человека, который по странной прихоти судьбы стал ему отцом. Но руки Джеммы возвращали его в этот мир, как якорь удерживает корабли в родной гавани.

И тут…

Тьму прорезал короткий вскрик, от которого они оба замерли, как от удара.

– Оливер? – позвала Джемма, но никто не откликнулся. – Оливер?!

Тишина была густой и ледяной. Вдвоем, как сообщники, Карлайл и Джемма двинулись по мокрой от росы траве.

– Стой, – вдруг остановила она сына. – Там выгребная яма. Новая, вчера вырыли…

Карлайл нащупал в кармане зажигалку и чиркнул. Яма зияла в паре ярдов, и он осторожно подошел ближе.

– Не ходи сюда, не надо, – предостерег он Джемму, но она все равно подошла. Стало слышно, как застучали ее зубы.

В свете маленького пляшущего огонька было видно дно большой прямоугольной ямы. Внизу, в нелепой позе сломанной игрушки лежал Оливер, обездвиженный и бездыханный. Он был мертв.

На церемонию прощания из Лондона приехали Кэтрин с мужем Берти, родители Оливера из Эдинбурга, собрался почти весь город. Старшая чета Хорни держалась изо всех сил, хотя отец Оливера, Джозеф, пожилой властный мужчина, совсем почернел от горя: за минувшие годы он так и не успел помириться с сыном.

Джемма была рада, что никто не знает подробностей гибели Оливера. Она все-таки верила, что, несмотря на помутнение рассудка, закончившееся так трагически, Оливер заслуживает уважения и светлой памяти. Она прожила с ним почти двадцать лет, он стал отцом Карлайла. И до последнего времени она не могла пожаловаться на его пренебрежение или невнимание. Ее добрая память вычеркнула отвратительную сцену, произошедшую между Оливером, ею и Карлайлом. И сын молча согласился с этим, хотя сам придерживался иного.

Родители Оливера настояли, чтобы им отдали тело сына, чтобы похоронить его в фамильном склепе в Шотландии. Джемма не перечила, втайне она даже вздохнула с облегчением. Они уехали сразу после панихиды, на которой только безутешная Бетси Китс-Лоуренс давала волю слезам и причитаниям, ставя своего мужа в неловкое положение и давая пищу для локерстоунских сплетен еще на несколько лет вперед.

Через неделю Джемма и Карлайл покинули Локерстоун. Ферма и дом Вейлмартов-Донованов-Хорни были сданы в аренду среднему сыну мистера Кроули, который давно уже был управляющим вместо своего престарелого отца.

Карлайл поступил на медицинский факультет Эксетерского университета, Джемма сняла небольшую квартиру неподалеку. Им двоим, а больше всего пушистому Реми новое жилье пришлось по вкусу. Окно мансарды выходило на крыши соседних домов, и отсюда Карлайл и Джемма любовались небом, а Реми – соседскими кошками.

Джемма немного скучала по привычным холмам, пустошам и развалинам, хотя и признавала, что Эксетер тоже красив. Часто она прогуливалась по узким улочкам, любовалась громадой старинного знаменитого собора, его высокими сводами и улетающими ввысь окнами. Ее зачаровывала История – здесь ее дыхание чувствовалось отчетливее, чем на лоне природы. Повсюду вокруг стены, сама мостовая, дома помнили жизнь других поколений, и они, современные жители, были здесь только гостями или прохожими.

Однажды Карлайл пригласил ее на спектакль университетского театра. Давали «Ромео и Джульетту». Джемма с удовольствием отдалась неизвестному ей чувству, когда прямо перед ней жили и любили люди иного времени, а зрители выступали только бесплотными призраками будущего. Ей захотелось быть причастной к этому. На следующий день она устроилась в театр костюмершей. Платили немного, но вкупе с арендной платой за ферму им с сыном хватало на приличную жизнь.

Режиссер, мистер Хокинс, не переставал воздавать руки к небесам. Хвала Господу, они наконец нашли художника по костюмам! Джемма Хорни оказалась не только умелой мастерицей, она была сведуща в истории моды, и ему больше не приходилось объяснять очередной пигалице, что такой тип манжет или модель жакета нельзя пустить в спектакль, потому что они были изобретены лет на двести позже описываемых в пьесе событий. Мистер Хокинс радел за правдоподобие и историческую точность в театре – и был теперь вполне доволен.

А Джемма… Ее радости не было предела. Она целыми днями конструировала, раскраивала и шила. Парча, органза, ажур, шелк, бареж, муслин, шифон, гипюр, бархат, вельвет, лен… Меланжевые, мулированные, набивные… Это была ее стихия. Костюм для служанки доставлял ей такое же удовольствие, как и наряд знатной герцогини или облачение священника. Она творила само время. Благодаря ей в примерочной бойкая студентка филологического факультета превращалась в монахиню-урсулинку, а скромный нескладный физик становился богатеем-маркизом из комедий Гольдони.

Карлайл часто забегал проведать Джемму. Сам он не чувствовал стремления к сцене, но ему нравилось наблюдать, как под руками Джеммы рождается волшебство. А на репетициях он садился за рояль и наигрывал актерам мелодии, подходившие под настроение того или иного эпизода. В перерывах, пока шло обсуждение или перемещение декораций, он, словно задумавшись, касался пальцами клавиш, одной, другой, третьей. И Джемма, закалывая кому-нибудь костюм или подшивая на живую нитку подол, чуть улыбалась полным булавок ртом: она единственная знала, кому эта мелодия посвящалась…

Частенько ей в работе помогала Энни Гамильтон. Она училась вместе с Карлайлом, только на курс старше. Первое время Джемма думала, что девочка мечтает о театре, но потом сообразила – о Карлайле. Достаточно было поглядеть, как розовеют ее аккуратные ушки в его присутствии, как нежнеет голос. Джемма была бы довольна, если бы сын выбрал Энни себе в подруги, она была умна, вежлива и вообще очень симпатична. Карлайл улыбался ей ласково, и сотню раз Джемма уже ждала, что он поделится своими душевными переживаниями насчет этой молодой особы – но Карлайл молчал.

Осенью часто шли дожди. Однажды, как обычно съев на завтрак жидкой овсянки на молоке, яичницу и тосты, Джемма и Карлайл шли через парк к университету. Карлайл повторял на ходу конспекты и краем глаза следил, как Джемма осторожно обходила дождевых червей, повылезавших из влажной пахучей земли прямо на дорожку. Сколько он помнил свою маму, она всегда поступала именно так. Карлайл вздохнул полной грудью влажный осенний воздух и тоже принялся обходить стороной дождевиков.

– Не хотел тебе об этом говорить, – улыбнулся Карлайл, – но на занятиях мы во имя будущего режем белых мышей и лягушек… А в следующем семестре и вовсе будет анатомичка…

– Знаю, – вздохнув, кивнула Джемма. Это для науки, так надо. А гибель этих существ под ногами людей будет бессмысленна… Вот я и не участвую.

Чмокнув сына в нос, Джемма поспешила к крылу здания, где находилась ее каморка-костюмерная.

Заперев за собой дверь, Джемма поморщилась и потерла руками виски. Голова снова разболелась, как обычно перед сменой погоды. В последнее время она болела очень часто, но, конечно, Джемма не признавалась в недомоганиях – незачем беспокоить сына по пустякам.

– Что ж, мы не молодеем, – философски пробормотала Джемма и оглядела себя в зеркало. Ее веснушки всегда прибавляли ей озорной вид, но скоро, лет через пятнадцать, они станут больше похожи на старушечьи пигментные пятна… Правда, морщин пока не так уж и много, только несколько лучиков вокруг глаз. Это оттого, что влажная погода сохраняет молодость, напомнила она себе. Волосы она уже несколько лет не носила распущенными – Джемма, носящаяся по округе с видом рыжеволосой колдуньи, осталась в прошлом. Зато фигура была прежней, девичьей, гибкой. Хотя когда-то, после рождения Карлайла, Джемма беспокоилась, что станет пышкой – как Бетси Китс.

Она улыбнулась своему отражению. Стоило прожить эту жизнь. Стоило пережить все то, что пережила она. Оглядываясь в прошлое, Джемма видела там только хорошее: улыбку Кэтрин, глаза бабушки Джеральдины и дедушки Уильяма, встречу с Оливером. Дольмены и замок, где жили ее старинные невидимые друзья. Ангела, который самым сказочным образом вдруг вошел в ее жизнь осязаемым человеком…

На втором курсе Карлайл устроился санитаром в городскую больницу и стал получать жалованье. В сочельник, оторвавшись от рождественского кекса, его самого любимого, он быстро исчез в прихожей и тотчас вернулся.

– Не могу дотерпеть до завтра, – сказал Карлайл. – Это тебе, моя любимая мама…

Он протянул Джемме крохотную коробочку, чрезвычайно гордый собой, ведь это был его первый заработок.

Джемма открыла синюю бархатную крышку, и ей на ладонь выскользнула подвеска на цепочке. Это был адуляр, который чаще называют лунным камнем, ограненный в виде большой гладкой капли, которую обвили четыре нити из красного золота. Холодные голубоватые всплески камня переливались и смешивались с золотыми искорками теплого металла.