Тень ворона - Эллис Питерс

— И ты все еще не припомнил, что это было? — сочувственно спросил Ниниан, жалея Кадфаэля за его старческую забывчивость.

— Нет! Даже здесь не вспомнилось. А как твои дела? Ты был более удачлив?

— Я почти не надеялся найти то, за чем пришел, — с сожалением признался Ниниан. — Я даже рискнул прийти сюда еще засветло. Но в отличие от тебя я хотя бы знал, что искать. Я ведь был тут с Диотой, когда вы нашли его тело, но почему-то не спохватился тогда о пропаже, причем тут нет ничего удивительного. Такая вещь вполне может затеряться, не то что что-нибудь из одежды. Но я помню, что эта вещь была у него, потому что он с таким топотом и стуком промчался по мерзлой земле. Пока мы ехали с ним через всю Англию, я хорошо запомнил эту штуку — эбеновый посох, с которым Эйлиот никогда не расставался. Знаешь, большой такой, ему по пояс, с рукоятью из оленьего рога. Вот его-то я и хотел найти. Посох должен быть где-нибудь тут.

Разговаривая, они вышли на отлогий берег, покрытый проступившими из-под снега темными пятнами оттаявшей травы. Тусклая бледная поверхность воды простиралась до берегового откоса на другой стороне. Кадфаэль вдруг остановился и, словно пораженный внезапным просветлением, уставился перед собой в пустоту над белесой гладью пруда.

— Конечно же! — радостно произнес он. — Конечно! Дитя мое, вот она, та неуловимая мысль, которая целый день меня мучила! Возвращайся-ка теперь в свое укрытие и сиди там не высовывая носа, а мне предоставь поиски. Ты разгадал мою загадку!

К утру снег наполовину сошел, и Форгейт стал похож на полоску потрепанного кружева. Мощеный двор аббатства почернел и заблестел мокрыми булыжниками, а на кладбище с восточной стороны церкви Синрик снял дерн на месте будущей могилы отца Эйлиота.

Кадфаэль уходил с последнего в этом году собрания капитула с таким чувством, словно заканчивался не только старый год, но еще и многое другое. Сегодня еще ни слова не было сказано о том, кто займет место священника в приходе святого Креста, и ни слова не будет произнесено, пока Эйлиот со всеми полагающимися почестями, оплаканный, по мере сил, монашеской братией и своей паствой, не будет предан земле. Завтра в первый день нового года состоятся похороны краткого периода тирании, который скоро будет с радостью предан забвению.

«И да пошлет нам господь пастыря с кроткой душой! — подумал Кадфаэль. — Такого, который почитал бы себя таким же грешным человеком, как его паства, и который будет смиренно трудиться, дабы уберечь ее и себя от греха. Если двое крепко держатся друг за друга, они не падают, но если один возносится в гордыне, другой может поскользнуться на скользкой дороге. Для опоры лучше служит хрупкая трость, чем твердая скала, до которой не дотянется протянувшаяся за помощью рука».

Кадфаэль направился к калитке и, выйдя из нее, очутился на берегу мельничного пруда. Он остановился на краю нависающего над водой обрыва между обрезанных ив, в том месте, где было найдено тело Эйлиота. Справа пруд разливался широко, и в мелкой воде начинались камышовые заросли, протянувшиеся до его дальнего конца возле тракта. Слева же пруд постепенно сужался, и там глубокий поток изливался обратно в ручей, который нес свои воды в Северн. Тело упало в воду, вероятно, в нескольких ярдах справа отсюда, а затем его оттащило течением, и оно застряло здесь под обрывом. Скуфью Эйлиота нашли в камышах, куда имелся подход с тропинки на другой стороне. Такая легкая вещица могла плыть по течению, пока ее не занесло в камыши или пока она не наткнулась на какую-нибудь ветку или корягу, торчащую из воды. Но куда мог уплыть тяжелый эбеновый посох, выпавший из руки своего оглушенного хозяина и, скажем, брошенный в пруд вслед за телом. Его должно было снести течением туда же, куда и тело, и в этом случае он лежит теперь на дне глубокого канала с сильным течением, или же если его зашвырнули далеко и он оказался по ту сторону протоки, то он должен был остаться где-то в камышах на противоположном берегу, где была найдена шапка. Так или иначе, если обойти пруд и поискать в камышах, вреда не будет. Кадфаэль снова перешел через мост, обогнул мельницу и спустился к краю воды. Тропинка там была почти незаметной, садики трех домишек спускались к самой воде, так что возле нее оставалась небольшая полоска травы, по которой можно было пройти вдоль берега. Сначала тропинка шла высоко, местами спускаясь в глубокие рытвины, затем взяла под уклон и нырнула в камыши. Кадфаэль продвигался по травянистым кочкам, после каждого шага на земле проступала вода. Он миновал сад возле дома мельника, садик возле дома, где жила глухая старуха с хорошенькой растрепой-служанкой, а затем, постепенно отдаляясь от последнего дома в ряду, спустился к самому мелководью. Сквозь выцветшие стебли камыша поблескивала серебряная поверхность пруда. В зарослях затесались кучи опавшей листвы и сухих веток, но нигде не было видно эбенового посоха. Зато вдоволь всякого хлама: черепки разбитой посуды, дырявые горшки, уже не подлежащие починке.

Кадфаэль продолжил свой путь вдоль загибающегося берега и добрался до дренажного стока, отводившего воду с тракта. Переступив через него, монах очутился на краю садиков, прилегавших к трем другим домам аббатства. Где-то здесь мальчишки выловили скуфью, но Кадфаэлю уже не верилось, что он найдет тут посох Эйлиота. Либо он прошел мимо и не заметил его, либо посох зашвырнули так далеко на другую сторону, что надо искать его дальше, примерно напротив того места, где обнаружили тело.

В раздумье Кадфаэль остановился и порадовался, что надел высокие сапоги, в которых можно безопасно ходить по раскисшей от оттепели болотистой почве. Будь здесь друг-валлиец Мадог, знавший решительно все про водоемы и их свойства, он бы точно указал место, где находится посох. Но Мадога рядом нет, а время дорого, так что придется обойтись без посторонней помощи! Эбеновое дерево хотя и тяжелое, но все-таки оно дерево, а значит, должно плавать. И вряд ли посох с роговой рукоятью ляжет на воде плашмя: один конец наверняка перевесит, поэтому посох не мог уплыть по течению так далеко, чтобы его унесло в Меол или даже в Северн. Кадфаэль терпеливо возобновил поиски. По берегу с этой стороны шла хорошо утоптанная тропа, которая постепенно вывела монаха из болотистой низины наверх, где он мог продолжить свой путь посуху.

Вскоре он оказался напротив мельницы, спускающиеся к воде садики остались позади. Затем он увидел перед собой на другом берегу пень срубленной ивы, вздымающий кверху свои всклокоченные ветки, словно вставшие дыбом волосы. Значит, как раз напротив лежало мертвое тело, прибитое под нависший обрыв.

Еще три шага, и вот оно — то, что он искал! Едва виднеясь сквозь слой тающего льда, из-под спутанных прядей травы у самых ног Кадфаэля торчал конец посоха, с которым ходил Эйлиот. Кадфаэль наклонился и вытащил посох из воды. Одного взгляда на находку было достаточно, чтобы убедиться в ее подлинности: черная длинная трость с металлическим наконечником, скрепленная роговой рукоятью при помощи серебряного ободка, на котором слабо проступала истершаяся от времени чеканка. Вылетев из рук жертвы или брошенный кем-то вслед за телом в воду, посох, очевидно, перелетел через стремнину, и поэтому его прибило течением к низкому травянистому берегу. Трость и рукоять были облеплены талым снегом. С посохом наперевес Кадфаэль двинулся прежним путем мимо зарослей камыша обратно к мельнице. Пока что он ни с кем, даже с Хью Берингаром, не хотел делиться своей находкой, прежде чем, изучив ее хорошенько, не извлечет из нее все, что она может поведать. Не возлагая на это слишком больших надежд, Кадфаэль не мог все же допустить, чтобы малейший намек на разгадку выскользнул у него из рук. Он поспешил к калитке, пересек большой монастырский двор и оказался наконец в своем сарайчике. Оставив дверь открытой, чтобы было светлее, он зажег от жаровни лучину и засветил от нее лампаду, желая как следует рассмотреть свой трофей.

Светло-коричневая роговая рукоять длиною в пядь, покрытая темными бороздками, была удобно изогнута, за годы службы она отполировалась до блеска. На серебряном ободке шириной в дюйм, служившем скрепой, едва проступали очертания отчеканенного на ней орнамента из виноградных листьев; серебро тускло заблестело, когда Кадфаэль, отерев влагу, поднес его к самой лампаде. Серебро настолько истерлось, что стало тонким, как лепесток, который так. легко гнулся от малейшего прикосновения, что расщепился по краям на мелкие остроконечные зубчики. Не заметив опасности, Кадфаэль уже успел порезаться, когда отирал ободок от влаги.

Этим грозным оружием размахивал Эйлиот, прогоняя назойливых шалунов, которые стучали мячом об стену его дома. Наверное, этой же палкой он раздавал тычки и колотушки своим незадачливым ученикам, не блиставшим успехами на уроках. Медленно поворачивая это орудие перед огоньком лампады, Кадфаэль только покачал головой, сокрушаясь о грехах сего добродетельного мужа. И вдруг перед глазами его сверкнула какая-то бусинка, свисавшая на расстоянии дюйма от серебряного ободка. Монах повернул посох обратно, и бусинка вновь засверкала. Это была крошечная капля, повисшая не на металлической поверхности, а на какой-то паутинке, прицепившейся к зазубринам; какая-то серебряная ниточка то взблескивала на свету, то снова пропадала из виду. Кадфаэль размотал ее — это оказался длинный седоватый волос. Монах стал наматывать его на палец, пока не почувствовал сопротивления — волос прочно застрял, зацепившись за одну из зазубрин. Рядом с первым оказался и второй, а третий, смотавшись в плотный жгутик, глубоко засел под тем же зубцом.