Закон Тайга - Эльмира Нетесова

—  Ты Кузьму знал? - прервал законника Кравцов.

—  Как и всех фраеров. В глаза б не видел!

—  Твои кенты с ним трамбовались?

—   Их спроси. Я фраеров не терплю. А и этот - других не лучше и не хуже. Пахал, как мама родная. Печник. Мы его промеж собой Голландкой звали. Чудной иль малахольный, так и не усекли. На чужого дядю гнул горб, как кент для общака. Соображали мы, может, стукач? Мимо. И не политический. А вкалывал! Потом приморили его мои по куражу. Раскололся. В Бога верил. Иначе, как по Писанию, не мог дышать. Мои фар­товые смекнули и ноги от него. С такими не трамбуются. Они нам без урону. С тех пор никто в его сторону даже матюгов не ронял. Это я тебе верно ботаю, век свободы не видать, если не веришь.

—  Выходит, работяги ожмурили?

—  Мимо! Эти не умеют. Кишка тонка! Трамбоваться файно и то лажаются. А уж пришить кого, вовсе впустую. Скорей пуп­ки развяжутся у них. Они ж иваны... Ты глянь на их статьи, смех и срам. Не-ет, хоть и падлы они отменные, замокрить не могли.

—   Выходит, твои мокрушники поработали, - усмехнулся Кравцов.

—  С хрена ли загуляли? Ты что? Его не продували в рамса, наших он не заложил. Ни на кого не фискалил. Ни один фарто­вый зуб на него не имел, - рассуждал Горилла спокойно.

—  А с кем он кентовался, дружил?

—  Мать его за душу! Он мне кто? Ни сном ни духом про него! - развел руками законник. И, словно вспомнив, сказал:

- Он с нашим легавым малость кентовался. Но только на пахоте. Больше не секли ни с кем.

—  Может, за это убили?

—  Так чего бы резину тянули? Он же в печники учился, мусор наш. За это мокрить не стали бы. Голландка от нас вни­мание легавых отвлекал. Нам то на руку было.

Кравцов обошел кровать, оглядел ее снова. На множество своих вопросов не нашел ни одного ответа. Упущено время. «Видно, и у меня в послужном списке окажется “висячка”», - вздохнул следователь.   

Вечером Кравцов долго разговаривал С соседом Кузьмы по койке.

Русоголовый водитель бензовоза Геннадий Филиппов в тот день вернулся в барак позднее обычного. На заправке долго прождал в последнем рейсе. А тут еще трактор помог заправить, лесовозы. Едва успел в столовую. Да и то на стылые остатки. Повар долго ругался, что припоздал шофер.

—  Я едва лег, тут же как провалился. Обычно с мужиками поговорим. А тут устал, ни до чего было. Сморило. Утром, как и все, встал и глазам не поверил... Я и о беглеце тогда узнал, на него все думают. И я тоже. Ну, кто другой мог? У Кузьмы врагов не было, это точно. А тут целую кодлу засветили. И самого печника за это на свободу отпустили. Думал, наутро в дорогу, домой. В ту ночь уж лучше б я его в Поронайск отвез, - пожа­лел условник бывшего соседа.

Работяги, окружив Кравцова, засыпали его вопросами: ожи­дается ли к Новому году амнистия? Нашли ль Сову? Что ждет убийц Тихона и Николая? Правда ли, что Тестя вернут в Трудо­вое на три года?

Кравцов едва успевал отвечать.

—   Знаете, Игорь Павлович, я по своей работе частенько бываю на лесопирсе, откуда лес из Трудового на суда грузят. Там всякий сброд работает. Особо в авралы к концу месяца. Может, там этот Сова приклеился? Там же документов не тре­буют. Рассчитываются на месте за каждый день. И даже лачуга есть, какая-никакая крыша над головой. И жратву старая бандерша готовит. До зимы прокантоваться вполне может Сова. А там примелькается - и на пароходе на материк. Как сезонник. Этот лесопирс недавно работает. Километрах в десяти от нас, - вспомнил Геннадий Филиппов.

—  Да ну, станет он там ждать холодов, небось давно уже на материке.

—  А ксивы где у него?

—  Этот гад из-под земли достанет.

—   Скорей бы его поймали. А то живем как на углях. И всякую ночь не спим по очереди, сами не знаем, откуда чего ждать с той поры, - говорил пожилой работяга, чья койка стояла у самой двери.                                     ill

—  Вы всегда там спали? - спросил его Кравцов.

—  Погромче спросите. Он у нас глуховатый. Потому и спит у двери, что на шаги не вскакивает и не просыпается. Никто там спать не соглашался. Только он, - засмеялись работяги.

—    Отчего на койку Кузьмы не перешел? - спросил Крав­цов и добавил: - В вашем возрасте там теплее.

—  Боже меня сохрани! - перекрестился тот и признался, что ему Кузьма целый месяц снился. - Все по проходу меж коек в исподнем ходил и будто искал кого, под койки заглядывал. Аж внутрях от холода кишки дрыком вставали. Пужался я...

—  Всю постель зассал, козел, - подтвердили мужики дружно.

Кравцов насторожился. Но виду не подал. И спросил, под­держивая общий тон разговора:

—  А может, вас попугали, мужики?

— Да нет. Я не из пугливых. На бойне работал. Бойцом. Но тут не скотина. Человек... Я Кузьму ни с кем не спутаю. В под­ручных у него был много раз. Все его повадки знаю насквозь.

Поговорив с работягами еще немного, Кравцов вернулся к Дегтяреву и спросил о лесопирсе.

— Да ну! Сто раз я там бывал. И мои ребята. Никого чужого там не было и нет. Одни шаромыги работают. Любой человек на виду. Спрятаться иль скрыться невозможно. А Сову я в рожу знаю. Уж если б увидел, догонять бы не стал. Пристрелил бы на месте, - ответил уверенно участковый.

— Мне он живым нужен. Так что, если тебе он попадется на пути, постарайся не спешить с выстрелом. Пусть злоба не опе­редит разум...

Поговорив об условниках, Кравцов сказал негромко, чтоб не услышали милиционеры:-

—  Все же наведаюсь я на лесопирс. Гляну, а вдруг вопреки всему Сова там окажется. Ведь самый лучший способ спрятать­ся - быть на виду, под носом...

—  Но мои ребята по многу раз там бывают, и я - каждый день. Нет там Совы. Точно говорю, - твердил Дегтярев. Но убедить Кравцова так и не сумел.

В потемках на бензовозе повез его к лесопирсу Геннадий Филиппов. В полукилометре притормозил. И Игорь Павлович спешно выскочил из кабины.

«Милиция не видела! Ну и что с того? Он у вас под носом, на чердаке жил, не один. И тоже не увидели. Хотя не день, не два у Дарьи над головой кантовались», - думал следователь, обходя неслышно пеньки и коряги, чутко вслушиваясь в тиши­ну. Он никогда ей не доверял. Придерживался своего жизненного правила - чем тише, тем опаснее.

Вспомнилось Кравцову, как Дегтярев уговаривал его взять с собою на лесопирс двоих ребят.

—   Они хорошую школу прошли. И задержать помогут, и защитят, если потребуется. Обузой не станут. Возьми, - наста­ивал участковый. 

«Задержать они смогут! Да куда им! Ходить по тайге не уме­ют. Сапогами грохочут так, что звери за версту разбегаются. А уж Сова их раньше всех услышит. Грубо работают. К лесопирсу на милицейской машине подкатывают. Будто Сова - круглый идиот. Да он эту машину по звуку мотора узнает издалека, - думал Игорь Павлович, переступая кочки. - Защитить они меня смогут. От кого? Да и какая теперь защита нужна? Пожил уже. Когда стоило защитить на Колыме, так свои же больше всех горя принесли», - вспомнилось Кравцову.

Особо первый год в зоне был самым трудным. В пятидеся­тиградусный мороз, голодного и оборванного, выгоняли его вме­сте с сотнями таких, как сам, из барака и гнали через пургу и снег строить трассу.

Простые люди верили, что невиновен прокурор. Делились хлебом, теплом, кипятком и куревом.

Их усталые плечи поддерживали его надежно. Не давали упасть. Его согревали понимание и сочувствие их. Даже фарто­вые доверяли ему. Не верила лишь администрация. И мерзлый кусок хлеба, что отдал ему, потерявшему силы, парикмахер из Тулы, выбил у него из рук ударом ноги офицер, начальник от­ряда. Он втоптал в снег замерзшую пайку. Каблуком сапога. На глазах у всех...

Нет, не почерневшие от удара пальцы, сердце заболело. Не сытость отнял - веру в законность. Научил ненавидеть...

А охрана? Ее нрав и суть узнал Кравцов на собственной шкуре.

Умирающим не верила, заставляла вставать и работать под угрозой расстрела на месте. А если падал человек в снег лицом, теряя последнее дыхание, автоматная очередь не медлила. И врезалась уже в мертвых. Так надежнее и спокойнее...

Не все зэки удивлялись жестокости, потому что и среди них иногда оказывались бывшие охранники. Правда, с ними никто не делился хлебом.

В Сеймчане Кравцов не раз терял надежду на то, что вы­живет.

Четыре зимы - как сорок лет. Там потерял зубы. Нет, не выбили - цинга отняла. Она на Колыме свирепствовала во всех зонах. Она косила молодых и старых без разбора. Она была злее охраны, мороза, голода. И его дни были бы сочтены, не подо­спей вовремя реабилитация. Он тогда уже умирая в от­дельном бараке, где цинготные доживали последние дни.

Десны вспухли так, что даже прикосновение языка приносило нестерпимую боль. Зубы без усилий вытаскивали руками. Без крови. О еде даже думать страшно было. Рот не закрыть. Не уснуть от боли. Она была постоянной, от нее раскалывалась голова.

Иные наложили на себя руки, не справившись с нею, пове­рив в безысходность.