Зверобой, или Первая тропа войны - Джеймс Купер

Сказав это, Зверобой поднялся на ноги. Затем он прислонил мертвеца спиной к небольшому камню и вообще постарался придать ему позу, которая не могла показаться неприличной очень щепетильным на этот счет индейцам. Исполнив этот долг, молодой человек остановился, рассматривая в грустной задумчивости угрюмое лицо своего павшего врага. Привыкнув жить в полном одиночестве, он опять начал выражать вслух волновавшие его мысли и чувства.

— Я не покушался на твою жизнь, краснокожий, — сказал он, — но у меня не было другого выбора: или убить тебя, или быть убитым самому. Каждый из нас действовал сообразно своим обычаям, и никого не нужно осуждать. Ты действовал предательски, потому что такова уж у вас повадка на войне, а я был опрометчив, потому что слишком легко верю людям. Ладно, это моя первая, хотя, по всей вероятности, не последняя стычка с человеком. Я сражался почти со всеми зверями, живущими в лесу — с медведями, волками, пантерами, — а теперь вот пришлось начать и с людьми. Будь я прирожденный индеец, я мог бы рассказать об этой битве или принести скальп и похвастаться своим подвигом в присутствии целого племени. Если бы врагом был всего-навсего медведь, было бы естественно и прилично рассказывать всем и каждому о том, что случилось. А теперь, право, не знаю, как сказать об этом даже Чингачгуку, чтобы не получилось, будто я бахвалюсь. Да и чем мне, в сущности, бахвалиться? Неужели тем, что я убил человека, хотя это и дикарь? И, однако, мне хочется, чтобы Чингачгук знал, что я не опозорил делаваров, воспитавших меня.

Монолог Зверобоя был внезапно прерван: на берегу озера, в ста ярдах от мыса, появился другой индеец. Очевидно, это тоже был разведчик: привлеченный выстрелами, он вышел из лесу, не соблюдая необходимых предосторожностей, и Зверобой увидел его первым. Секунду спустя, заметив охотника, индеец испустил пронзительный крик. Со всех сторон горного склона откликнулась дюжина громких голосов. Медлить было нельзя; через минуту лодка понеслась от берега, подгоняемая сильными и твердыми ударами весла.

Отплыв на безопасное расстояние, Зверобой перестал грести и пустил лодку по течению, а сам начал оглядываться по сторонам. Пирога, которую он отпустил с самого начала, дрейфовала в четверти мили от него и гораздо ближе к берегу, чем это было желательно теперь, когда по соседству оказались индейцы. Другая пирога, та, что пристала к мысу, тоже находилась всего в нескольких ярдах от него. Мертвый индеец в сумрачном спокойствии сидел на прежнем месте; воин, показавшийся из лесу, уже исчез, и лесная чаща снова была безмолвна и пустынна. Эта глубочайшая тишина царила, впрочем, лишь несколько секунд. Неприятельские разведчики выбежали из чащи на открытую лужайку и разразились яростными воплями, увидев своего мертвого товарища. Однако, как только краснокожие приблизились к трупу и окружили его, послышались торжествующие возгласы. Зная индейские обычаи, Зверобой сразу догадался, почему у них изменилось настроение. Вой выражал сожаление о смерти воина, а ликующие крики — радость, что победитель не успел снять скальп; без этого трофея победа врага считалась неполной.

Пироги находились на таком расстоянии, что ирокезы и не пытались напасть на победителя; американский индеец, подобно пантере своих родных лесов, редко набрасывается на врага, не будучи заранее уверен в успехе. Молодому человеку не к чему было больше мешкать возле мыса. Он решил связать пироги вместе, чтобы отбуксировать их к «замку». Привязав к корме одну пирогу, Зверобой попытался нагнать другую, дрейфовавшую в это время по озеру. Всмотревшись пристальнее, охотник поразился: судно, сверх ожидания, подплыло к берегу гораздо ближе, чем если бы оно просто двигалось, подгоняемое легким ветерком. Молодой человек начал подозревать, что в этом месте существует какое-то невидимое подводное течение, и быстрее заработал веслами, желая овладеть пирогой, прежде чем та очутится в опасном соседстве с лесом.

Приблизившись, Зверобой заметил, что пирога движется явно быстрее, чем вода, и, повернувшись бортом против ветра, направляется к суше. Еще несколько мощных взмахов весла — и загадка объяснилась: по правую сторону пироги что-то шевелилось: при ближайшем рассмотрении оказалось, что это голая человеческая рука. На дне лодки лежал индеец и медленно, но верно направлял ее к берегу, загребая рукой, как веслом. Зверобой тотчас же разобрался в этой хитроумной проделке. В то время как он схватился со своим противником на мысу, другой дикарь подплыл к лодке и завладел ею. Убедившись, что индеец безоружен, Зверобой, не колеблясь, нагнал удалявшуюся лодку. Лишь только плеск весла достиг слуха индейца, он вскочил на ноги и, пораженный неожиданностью, издал испуганное восклицание.

— Если ты вдоволь позабавился пирогой, краснокожий, — хладнокровно сказал Зверобой, остановив свою лодку как раз вовремя, чтобы избежать столкновения, — если ты вдоволь позабавился пирогой, то с твоей стороны самое благоразумное — снова прыгнуть в озеро. Я человек рассудительный и не жажду твоей крови, хотя немало людей увидели бы в тебе просто ордер на получение денег за скальп, а не живое существо. Убирайся в озеро сию минуту, а не то мы поссоримся!

Дикарь не знал ни слова по-английски, но угадал общий смысл речи Зверобоя по его жестам и выражению глаз. Быть может, и вид карабина, лежавшего под рукой у бледнолицего, придал прыти индейцу. Во всяком случае, он присел, как тигр, готовящийся к прыжку, испустил громкий вопль, и в ту же минуту его нагое тело исчезло в воде. Когда он вынырнул, чтобы перевести дух, то был уже на расстоянии нескольких ярдов от пироги. Беглый взгляд, брошенный им назад, показал, как сильно он боялся прибытия рокового посланца из карабина своего врага. Но тот не выказывал никаких враждебных намерений. Твердой рукой привязав пирогу к двум другим, Зверобой начал грести прочь от берега. Когда индеец вышел на сушу и встряхнулся, как спаниель[30], вылезший из воды, его грозный противник уже находился за пределами ружейного выстрела и плыл по направлению к «замку». По своему обыкновению. Зверобой не упустил случая поговорить с самим собой обо всем происшедшем.

— Ладно, ладно, — начал он, — нехорошо было бы убить человека без всякой нужды. Скальпы меня не прельщают, а жизнь слишком хорошая штука, чтобы белый отнимал ее так, за здорово живешь, у человеческого существа. Правда, этот дикарь — минг, и я не сомневаюсь, что он был, есть и всегда будет сущим гадом и бродягой. Но для меня это еще не повод, чтобы позабыть о моих обязанностях. Нет, нет, пусть его удирает. Если мы когда-нибудь встретимся снова с ружьями в руках, что ж, тогда посмотрим, у кого сердца тверже и глаз быстрей. Соколиный Глаз! Недурное имя для воина и звучит гораздо мужественнее и благороднее, чем Зверобой. Для начала это очень сносное прозвище, и я его вполне заслужил. Будь Чингачгук на моем месте, он, вернувшись домой, похвалился бы своим подвигом и вожди нарекли бы его «Соколиный Глаз». Но мне хвастать не пристало, и потому трудно сказать, каким образом это дело может разгласиться.