Царство сынов Солнца (илл. с альфа-каналом) - Владимир Кузьмищев

Конфликт драмы порожден социальным неравенством: вождь народа Анти полюбил дочь Инки Пачакутека, что считалось богохульством и великим преступлением (особенно после того, как она родила от него девочку). Когда Ольянтай перечисляет свои подвиги, желая напомнить Инке Пачакутеку о своих заслугах, выясняется, что он сыграл важную роль и в разгроме чанков. Но здесь Ольянтай явно переусердствовал:

И, всегда сражаясь смело,Я тебя владыкой сделалНад бескрайнею страною.Ты мне дал награды, Инка,Дал высокие отличья,Я обрел в тебе величье.Но, как прежде, я пылинка,Я ничто перед тобою.

Но правители не очень любят, когда им напоминают о чужих подвигах и заслугах. Так оно и случилось: Пачакутек не простил святотатства, и Ольянтай вынужден бежать, чтобы спасти свою жизнь. Драма заканчивается благополучно для главных героев, им помогает смерть Пачакутека.

Интересная деталь: не забыта в драме и концепция о миссионерской деятельности сынов Солнца.

Драма «Апу Ольянтай» своим фактологическим материалом не противоречит тому, что мы сегодня знаем о царстве инков. Более того, вся духовная атмосфера драмы настолько близка к той картине, которая вырисовывается со страниц хроник, что трудно усомниться в подлинности этого произведения.

Отсутствие письма у инков привело к потере еще одной и достаточно реальной возможности сохранить хотя бы частично образцы исторического литературного творчества периода Тауантинсуйю. Речь идет об отсутствии у инков и других кечуа навыка письма. Утверждать подобное дает нам право история и характер конкисты древних майя. Жречество и знать майя умели писать, ибо у них было свое письмо. Видя, как сгорают на кострах аутодафе священные рукописи, майя не побоялись переписать латиницей свои книги, чтобы сохранить их от уничтожения. Так до нас дошли «Книги Чилам-Балам».

Между тем, если исключить драму «Апу Ольянтай», в сфере профессионального литературного творчества инков имеется такая зияющая пустота, что невольно зарождается мысль и даже убеждение: сынам Солнца перенесение на бумагу их произведений должно было казаться святотатством и страшным преступлением. Только так можно понять и объяснить, почему никто из инков даже не попытался записать свои таки, когда были еще живы и сами инки, и их «машины памяти».

Но вот под ударами стальных мечей конкистадоров, в пламени костров аутодафе рухнуло царство Тауантинсуйю. Междоусобная война и европейское завоевание унесли жизни сотен тысяч верных слуг инки. Среди них находились и запоминальщики, которым сыны Солнца, слишком уверовавшие в свое всемогущество, доверили хранение одного из самых главных, самых важных и, несомненно, самых прекрасных проявлений культуры великого индейского народа кечуа.

Не позаботились о сохранности духовной культуры завоеванного ими народа и новые хозяева страны. Одним было не до этого — они едва успевали воевать и разрушать. Другие, сами неграмотные и темные люди, просто не поняли, что, помимо золота, в мире есть нечто не менее ценное. Третьи все понимали, но они затем и пришли, чтобы освободить Новый Свет от подобной нечисти и дьявольских проделок. Они были потрошителями ереси и потрошили все, включая самих «неверных», ради торжества истинной веры…

Когда же кое-кто из испанцев и метисов, таких, как Инка Гарсиласо, спохватился, было уже поздно. «Память дарит мне одну подобную песню», — с тоской и горечью напишет хронист в своих «Комментариях».

Только одну из тысяч! Печальный урок преподала история всему человечеству на примере инков-прагматиков.

Но народ кечуа, творец и созидатель своей высокой культуры, вопреки жестоким преследованиям пронес через пламя конкисты и годы колониального гнета великолепные образцы своего творчества периода Тауантинсуйю, ставшие неотъемлемой частью культуры перуанского народа, его богатого и прекрасного фольклора.

Вот та единственная песня, которую сохранила память хрониста из Куско. Это арави, жанр любовной лирики, исполнявшейся в сопровождении флейты:

Рядом, близкоТы заснешь,В полночьЯ приду.

Гуаман Пома также приводит уникальные примеры песен индейцев Тауантинсуйю, в том числе и ритуального характера: «Творец Человека, Творец Пищи, Начало Мира Уиракоча, Бог, где ты? Освободи свои воды, пусть для нас пойдет дождь».

Рядом с этой мольбой, носившей сугубо практический характер, стоит стихотворение «концептуального» плана. В нем пример философского осмысления причин вторичного порядка, приводящих в действие явления природы (как их понимали инки). Его сохранил для нас Инка Гарсиласо:

Брат принцессы,Забавляясь,РазбиваетДно кувшина,И отсюдаГрохот грома,Вспышки молний.Ты, принцесса,Шлешь нам водыСтруй небесных,Иногда жеГрадом сыплешь,Снегом сыплешь.Нас создавшим,Давшим жизнь намВиракочейБыл, принцесса,Вечный жребийТвой назначен.

(Перевод П. Пичугина)

Инки сумели придать вид торжественного праздника своим трудовым повинностям, в частности севу и сбору урожая. В них принимало участие все население империи, включая сапа инку. Правда, у сынов Солнца было собственное поле — Колькампата. Именно здесь, взрыхлив землю священной для инков земли Куско своей такльей — ручной мотыгой с упором для ноги, Инка высевал первое зерно кукурузы. Здесь же правитель срывал первый початок. Это был важный и обязательный ритуал инкского язычества.

Работа на полях Солнца и Инки была коллективной, а трудовые песни исполнялись хором. Работать были обязаны лишь сами пурехи, но они выходили на поле вместе со своей семьей — песня отразила и это. Хор мужчин пел основной куплет. Женщины и дети исполняли припев.

Мужчины: Эй, победа! Эй, победа!Вот мотыга, здесь борозда!Льется пот, устали руки!Припев: Хвала, мужи, хвала!

Собрав нехитрый инвентарь, пурехи возвращались в свое селение, хором восхваляя доброту, благородство, сердечную заботу великого правителя о простом человеке.

Впрочем, так ли все это было в реальной жизни государства инков, покорившего десятки царств и народов?..

Рассказ пятый

Кипу летит к Единственному

— Дома с парусом плывут. Виракочи к нам идут.

Слова были знакомые, похожие на стих, — так всегда легко запоминать, но что-то чужое и страшное своей необычностью звучало в них. Может быть, он что-то напутал? Нет, слова запомнились легко, и повторять их было легко. Только в них не было ритма бега, и это было необычно. Те, кто придумывал слова, всегда точно подбирали их к ритму бега. А в этих, похожих на стих, не было ритма: их приходилось рвать на части, чтобы бежать, бежать, бежать. Хорошо еще, что они сразу же запомнились.

Знакомые слова, только непонятные: «Дома с парусом плывут. Виракочи к нам идут». Но дома не плавают, плавают плоты с парусом и без паруса. Он их сам видел, когда однажды служба заставила его спуститься с гор. Там было жарко и страшно — столько воды никто и никогда не видел в его айлью. Вся община за всю свою жизнь не видела столько воды. А он видел и гордился этим…

Бежать осталось не так уже много: за поворотом начнется спуск, потом еще один поворот, и кто-то другой будет повторять эти странные слова: «Дома с парусом плывут. Виракочи к нам идут».

Сумочка, в которой лежало кипу-сообщение, казалась почти пустой. Она была пурпурного цвета, цвета Единственного. Никто, даже самый большой камайок, не смел ни на мгновение задержать часки, на груди которого горел знак самого сапа инки. Кураки и даже сыны Солнца расступались перед гонцом-часки со знаком Единственного. Жаль, что дорога безлюдна: он не увидит испуганные лица прижимающихся к обочине людей. Некому крикнуть, и эхо, не повторит в горах только одно слово, приводившее в трепет все Четыре стороны света: «Сапа-а-а!»

Нет, ему не нравилось пугать людей. Зачем? Каждый, кто вышел на дорогу инки, был занят не своим, а общим делом. Дорога была для тех, кто, как он, выполнял важные поручения. Сегодня он нес послание Единственному, и все должны уступать ему дорогу. Завтра он сам уступит дорогу часки с пурпурной сумочкой. Зачем же пугать людей?..

У поворота кончался последний подъем — дальше дорога пойдет под уклон, за два полета стрелы до поста часки она станет, ровной, как отшлифованный камень, и камни, из которых сложена дорога, будут большими, гладкими. Здесь он передаст сумочку Единственного и будет повторять прямо на ходу эти странные слова.

Добежав до поворота, часки сплюнул зеленую от листьев коки вспенившуюся слюну и словно на крыльях полетел по плавно спускавшейся вниз ровной дороге. Он уже видел каменное здание поста, рядом с которым на платформе дымил сигнальный костер, маленькие фигурки людей, шевелившиеся между домом и костром, наконец, он разглядел того, кто уже ждал его на дороге, чтобы продолжить стремительный полет к священному городу Куско. Громко, теперь уже в полный голос, стараясь приспособить к ритму своего бега такие неудобные слова, он повторял их снова и снова, словно боялся, что они ускользнут от него в самый неподходящий момент.