О зверьках и зверюшах - Дмитрий Быков

Он выждал еще немного и осторожно покрался к дому. Мокрые колокольчики, обвисшие на дорожку, вымочили ему ноги по колено. Зверек осторожно ступил на крыльцо: скрипит, не скрипит? — не скрипело. Он тронул дверь. Закрыто.

Зверек знал, или помнил откуда-то, что зверюши не запираются на ключ, а накидывают изнутри на дверь крючок. Он как будто даже видел этот крючок изнутри. Он полез в карман, достал тонкую железную линеечку, просунул в дверную щель, поддел изнутри, откинул тихо звякнувший крючок. Взмолился: не скрипи, не скрипи! — и толкнул дверь.

Внутри было темно. Совсем темно. Зверек долго привыкал глазами к темноте — как назло, даже луны не было, из крохотного окошка в сенях слабо сочился намек на свет. Зверек повертел головой: из сеней вело три двери — направо, налево и прямо.

Направо пойдешь, сыт будешь, прямо пойдешь, бит будешь… налево пойдешь… убит будешь, срифмовал Валентин и ужаснулся. Потом понял: вправо — веранда, это с ее покатой крыши низвергалась барабанная капель. Прямо — это в дом. А налево — кладовочка!

Он храбро потянул на себя дверь кладовки. Оттуда пахнуло чем-то непонятным. Кажется, вкусным. Войдя в кладовку, он прикрыл дверь и зажег свечку. О, какая это была огромная кладовка! Чего в ней только не было! В ней были кадушки, мешки, банки и кастрюли. И огромные кастрюлищи!

Страшная это была кладовка. Живая. В ней что-то побулькивало, вздыхало и пузырилось. В большой кастрюле густо охала первая, несезонная еще, квашеная капуста под гнетом. В небольшом бочонке — зверек сунул туда сначала нос, а потом и лапу — солились рыжики. Валентин не удержался — съел сначала один, потом другой, третий, пролил рассол себе на пузо. Вверху висела связка копченых сосисок: недавно обтрясли урожай с сосисочных деревьев, сразу накоптили. Подпрыгнул, не дотянулся, поискал глазами — ничего не нашел, пошел искать дальше — лестницу, палку, что-нибудь такое. В углу в большой бутыли ползли со дна вверх пузырьки: в ней бродила черноплодка на вино. В большой кастрюле обнаружились моченые яблоки. Что-то живое и темное ворочалось, какие-то ноги-кишки-петли извивались в прозрачных банках при свете свечи — варенье, маринованные опята, но это днем понятно, а ночью страшно. Валентин открыл крышку эмалированного бака. В нем обнаружились соленые помидоры. Зверек торопливо сунул лапу в бак, съел помидор, снова облился — и снова бросил мечтательный взгляд в сторону копченых сосисок. Обошел полки с крупами. Нашел полку с печеньем, развернул пачку, съел две штуки. Наконец, обернувшись к двери, увидел в углу — метлу с длинной ручкой. Ура!

Зверек подтащил бак с помидорами к двери. Встал на крышку ногами. Взял метлу за прутья и попытался снять с гвоздя связку сосисок. И тут крышка под его ногами поехала, нога провалилась в помидоры, сам он упал, помидоры опрокинулись, метла, падая, сбила на пол банку грибов, та прицельно угодила в бутыль с черноплодкой, бутыль с грохотом разорвалась, и по полу поплыла густо-малиновая сладкая жидкость с ягодами. Зверек ударился головой о полку с мукой. Бумажный пакет муки, разумеется, свалился на него сверху. И, конечно, он был распечатанный. Но хуже всего — хуже всего то, что у него вывалился из кармана и просыпался чихальный порошок. И он чихнул. И еще раз чихнул. И еще раз.

И тут послышался шум. Не тихий, пузырящийся, бродящий, а живой. Кто-то топотал и шептался. Откуда ни возьмись, из-под всех нижних полок повылезли мыши. Некоторые держали за лапы мышат. Мыши настороженно присели, разглядывая его. Переглядывались. А потом начали хохотать. Они так развеселились, так пищали, так покатывались, что не заметили даже, как их старшие дети пытаются черпать с пола черноплодный сироп и грызть пьяную ягоду. Мыши хватались за бока. Били хвостами по полу. Вопили «ой, не могу». И еще «ой, мама, грабитель!» Мышиные младшие дети залезли на полку, доели оставшееся печенье и скинули вниз кулек конфет, где на него накинулись старшие и стали его открывать. Несколько мышей подбежали слишком близко к Валентину и теперь чихали не останавливаясь.

И тут раздался топот за дверью, и зажегся свет. И дверь в кладовку открылась, и в нее влетела сонная сердитая зверюша с выбивалкой для ковров, и закричала:

— Мыши! Это еще что такое! Совсем обнаглели!

Мышей как ветром сдуло. Они разом попрятались под полки и втянули туда за хвосты упирающихся мышат. Потом из-под полки вылетел полупустой кулек с конфетами. Кто-то где-то сдавленно чихнул. У Валентина в носу отчаянно свербело, и он изо всех сил крепился.

Затем на середину пола вышел серый мыш и с достоинством сказал:

— Это не мы, матушка.

— Ага, это я сама!

— Это, матушка, вор! — и мыш указал на лежащего в луже рассола и забродившего сиропа, обсыпанного мукой зверька Валентина, одна нога которого так и застряла в кастрюле с помидорами.

— ААААААПЧХИ! — оглушительно шарахнул Валентин, и облачко муки на миг взвилось над его головой.

Зверюша остолбенела. Перехватив выбивалку наперевес, она сделала нерешительный шажок к зверьку. Он чихнул еще раз. И еще. Зверюша фыркнула. Осмелевшие мыши вылезли из-под полок. Мышата шелестели фантиками. Мышиные старушки чихали. Зверюша захохотала. Зверек почувствовал себя идиотом и начал изо всех сил тереть переносицу, чтобы хотя бы перестать чихать.

— Вставайте, грабитель, — сказала зверюша, просмеявшись. — Сами можете встать?

— Могу, — буркнул Валентин, пытаясь приподняться, но у него плохо получалось.

— Ну и что это все значит? — спросила зверюша.

— Жрать хотел, — с усталым вызовом ответил зверек.

— И что — на-жра-лись? — выговаривая это слово, как иностранное, поинтересовалась она.

— Поймала — бей. Или в тюрьму сдавай. А издеваться не дам, — хмуро сказал зверек, поднимаясь.

— Да-да, выбивалкой. Как коврик, — съязвила зверюша. — А то очень пыльный. Вас спереди сначала выбить или сзади? Или невыбитым в тюрьму отвезти?

Разгром, учиненный в ее запасах, ее очень рассердил.

Зверек молчал.

— Выходите, — сказала зверюша. — Из кладовки выходите. Живо.

Зверек, громыхая кастрюлей, вышел.

— Мыши! — сказала зверюша уходя. — Наведете порядок к утру — все печенье ваше, сахар тоже.

— Маловато, — сказал серый мыш. — Прибавить бы, мать, за вредность. Стекло битое, пары алкоголя, все такое.

— Связку сосисок сверху, — прибавила зверюша.

— Урррра! — грянули мыши, и в кладовке начался шурш.

Зверюша открыла дверь на веранду и включила свет.

— Заходите.

На веранде был стол, два кресла, торшер и кровать у окна. И небольшой комод.

Зверюша достала из комода плед и полотенце.

— Раздевайтесь, — сказала она.

— Вот еще, — процедил зверек сквозь зубы.

— И быстро, развозить по своему дому грязь я вам не позволю. Я выйду за дверь. Да, и сбегать через окно не советую: створки узкие, не пролезете, ломать будете — я услышу. Улицы не пройдете, я всех подниму.

— Ты что, голым меня тут держать решила? Лучше в тюрьму отправляй.

— Снимайте — быстро — все грязное. И в этот пакет.

Зверюша быстро вышла, закрыла дверь веранды снаружи на палку, просунув ее в дверную ручку. Затем принесла таз и ведро теплой воды.

— Умойтесь и укройтесь пледом, здесь холодно.

— А вещи мои куда?

— Утром отдам.

— Ты что, стирать их решила?

— Я? У меня для этого, слава Богу, машинка есть. Грязную воду можете в окно выплеснуть. Вон на ту грядку.

Зверюша ушла. Зверек умылся, выплеснул воду в окно, где продолжал плескаться дождь, сел в кресло, завернувшись в плед, и глубоко задумался о печальном.

Дверь еще раз открылась, зверюшины лапы поставили на пол стакан молока и тарелку с куском хлеба и копчеными сосисками.

Зверек, естественно, сразу решил, что подачки не примет. А потом съел. Где-то в доме пищал зверюшин ребенок, а зверюша говорила ему что-то журчащим голоском.

Утром зверька ждала чистая, чуть влажноватая одежда и новая тарелка с едой. Он поел и сел ждать решения своей участи. Участь не спешила решаться, в доме опять пищал зверюшонок, зверюша чем-то гремела и звякала.

Наконец, ему надоело ждать, и он постучал в дверь. Тихо, потом громче.

На стук явилась зверюша с маленьким голубоглазым детенышем. У детеныша топорщились усы, перемазанные малиновым вареньем. В лапе детеныш держал плюшевого зайца, тоже перемазанного вареньем.

— В чем дело? — холодно спросила зверюша.

— Ты это, — замялся зверек, — хотела в тюрьму сдавать — так сдавай.

— У меня полно своих дел. Можно было подождать хотя бы из деликатности. Малыш ночью испугался, долго плакал, мы проспали, все утро коту под хвост, — и вы еще меня торопите! Знаете что… — зверюша задумалась. — Убирайтесь-ка вы вон отсюда, и постарайтесь сделать так, чтобы я больше никогда вас не увидела.

— Зверюш, ты чего?