Кто нашел, берет себе /Что упало, то пропало/ - Стивен Кинг

Почти месяц он вел себя крайне осторожно, утром появлялся на работе минута в минуту, вечером пораньше возвращался к Элитному гниднику. Единственным человеком из Вейнсвилла, с которым он встретился, был Чак Роберсон, освободившееся благодаря Моррису после анализа ДНК, но Чака нельзя считать подельником, ведь он с самого начала был невиновен. По крайней мере, в том преступлении, за которое сидел.

Его начальник в МАК — гладкий, напыщенный ублюдок, который даже на компьютере нормально работать не умеет, зато зарабатывает, наверное, штук шестьдесят в год. Самое меньшее, шестьдесят. А Моррис? Одиннадцать долларов в час. Продовольственные талоны и комната на девятом этаже, не намного больше тюремной камеры, в которой он провел свои так называемые «лучшие годы жизни». Моррис не уверен, что его рабочая кабинка НЕ прослушивается, и он бы и не удивился. Сегодня в Америке, похоже, все прослушивается.

Плохая жизнь, и кто в этом виноват? Комиссии по условно-досрочному освобождению он раз за разом, не колеблясь, говорил, что сам. Правила игры в поиски виновного он хорошо изучил во время разговоров с Кердем-смердом. Делать плохой выбор был необходимостью. Если ты не дашь им старое доброе mea culpa, то не выйти никогда, и не важно, о чем какая больная раком сука напишет в письме, чтобы заручиться благосклонностью Иисуса. Моррис и без Дака об этом знал. Как говорится, не вчера родился.

Но действительно ли он в этом виноват?

Или, может, вот тот говнюк?

На другой стороне улицы, примерно на четыре двери ниже скамейки, на которой Моррис сидит с остатками бублика, лысый толстяк следует из магазина «Редкие издания Эндрю Халлидея», где он только сменил вывеску «Открыто» на «Закрыто». Утром Моррис наблюдает этот обеденный ритуал, потому что каждый вторник ему на работу во вторую смену. С часу до четырех он будет сидеть в МАК и приводить старинную файловую систему в современный вид. (Моррис не сомневался, что люди, которые управляют этой организацией, хорошо разбираются в искусстве, музыке и драме, но ни черта не понимают в «Мак офис менеджере».) В четыре он на автобусе вернется к своей нудной комнате на пятом этаже.

А пока сидит здесь.

Наблюдая за своим давним приятелем.

Если предположить, что этот вторник ничем не отличается от двух предыдущих — а у Морриса нет оснований предполагать обратное, потому что его приятель всегда был человеком привычки, — Энди Халлидей сейчас пойдет (точнее сказать, поковыляет) по Лейсмейкер-лейн в кафе под названием «Жаме тужур». Дебильное, нелепое название, зато как звучит. Весь Энди такой же, разве нет?

Давний приятель Морриса, тот самый, с которым он за обедом и во время перерывов на кофе неоднократно обсуждал Камю, Гингсберга и Джона Ротстайна, набрал самое меньшее, фунтов ста веса, черепаховую оправу заменили смехотворные дизайнерские очки, его ботинки выглядят дороже всех денег, что Моррис заработал за тридцать пять лет работы в тюрьме, но Моррис не сомневается: в душе его давний приятель не изменился. Куда дерево клонилось, туда и свалилось — еще одна старая пословица, и кто был высокомерным пошляком, тот напыщенным пошляком и останется.

Владелец «Редких изданий Эндрю Халлидея» скорее отдалялся от Морриса, чем приближался к нему, но Моррис не стал бы волноваться даже, если бы Энди перешов дорогу и оказался рядом с ним. В конце концов, что бы он увидел? Престарелого господина с узкими плечами, с мешками под глазами, с седыми, поредевшими волосами, в дешевом спортивном пиджаке, купленном на распродаже, и еще более дешевых серых брюках, купленных там же. Его давний приятель пронесет мимо свое толстое брюхо, не бросив даже взгляда, не говоря уже о мыслях.

«Комиссии я сказал то, что они хотели услышать, — полагает Моррис. Мне пришлось это сделать, но все эти пропащие годы на самом деле на твоей совести, ты, напыщенный членосос. Если бы меня арестовали за Ротстайна и ребят, это было бы совсем другое дело. Но меня арестовали не поэтому. Меня даже ни разу не спросили о мистере Ротстайне, Доу и Роджерсе. Я потерял все эти годы из-за неприятного и нежелательного сексуального контакта, которого я даже не помню. И почему это произошло? Это что-то вроде дома, который построил Джек. Я был на улице, а не в баре, когда эта сучка Хупер проходила мимо. Меня пинком под зад выпроводили из бара, я лягнул музыкальный автомат. Музыкальный автомат я лягнул по той же причине, по которой вообще оказался в том баре: потому что разозлился на тебя».

Попробуй прийти ко мне с этими тетрадями в начале двадцать первого века, если они все еще будут у тебя.

Моррис наблюдает сзади, как Энди едва ковыляет, сжимает кулаки и думает: «В тот день ты вел себя, как девчонка. Горячая маленькая девственница, которую ты посадил к себе в машину, а она все приговаривает: так, милый, так, так, я так тебя люблю, — это пока ты не задираешь ей юбку. После этого она сжимает колени так, что может тебе кости переломать, и начинает: нет, о нет, отпусти меня, за кого ты меня принимаешь?»

«Тебе можно было бы быть хоть немного дипломатичнее, — полагает Моррис. — Немного дипломатии могло бы спасти все эти потерянные годы. Но ты считал себя выше этого, не так ли? Тебя даже не хватило на что-то вроде молодец, парень, потому что для этого нужно мужество. Все, что я услышал, было: не пытайся на меня ничего переложить».

Его давний приятель движет свои стопы в дорогих ботинках к «Жаме тужур», где его постоянно растущую задницу скорее всего взасос начнет целовать метрдотель. Моррис переводит взгляд на бублик и думает, что его надо доесть — или по крайней мере соскрести зубами сыр, — но его желудок слишком сильно сжат, чтобы принять его. Вместо этого он пойдет в МАК и проведет день в попытках навести хоть какой-то порядок в их перевернутой с ног на голову электронной файловой системе. Он знает, что ему не стоит возвращаться сюда, на Лейсмейкер-лейн, которая уже даже не улица, а что-то вроде дорогого открытого мола, куда запрещен въезд автомобилям, — и знает, что в следующий вторник, вероятно, снова будет сидеть на этой самой скамейке. И во вторник еще через неделю. Если только не получит записные книжки. Это разрушит чары. Тогда давнего приятеля можно будет выбросить из головы.

Он встает и бросает баранку в ближайшую урну. Смотрит на «Жаме тужур» и шепчет: «Ты ничтожество, старик. Настоящее. И я бы с удовольствием …»

Но нет.

Нет.

Важны только записные книжки, и если Чак Роберсон поможет, он завтра вечером отправится за ними. А Чак поможет. Он слишком обязан Моррису. И Моррис имеет право потребовать этот долг вернуть. Он знает, что стоит подождать дольше, пока Эллис Мак Фарланд не убедится окончательно, что Моррис — абсолютно добропорядочный гражданин, и не направит свое внимание на что-то другое. Но эта тяга к сундуку и тому, что в нем хранится, — ей никак невозможно сопротивляться. Моррису бы очень хотелось отблагодарить этого тучного сукиного сына, который натаптывает себе рожу изысканной едой, но месть не столь важна, как четвертый роман о Джимми Голде. Возможно, есть еще и пятый! Моррис знает, что это маловероятно, но такую возможность нельзя отрицать. В тех записных книжках многое было. Очень много. Он идет к автобусной остановке, бросив недобрый взгляд на «Жаме тужур» и подумав: «Ты не узнаешь, как тебе повезло. Давний приятель».

5

Примерно в то же время, когда Моррис выбрасывает объедок бублика и направляется к автобусной остановке, Ходжес доедает салат и думает, что не отказался бы еще от нескольких таких порций. Он кладет коробку из пенопласта и пластиковую ложковилку в бумажный пакет и бросает его под пассажирское сиденье, мысленно отмечая не забыть выбросить мусор позже. Ему нравится новая машина, «Приус», меньше десять тысяч миль пробега, и он пытается поддерживать в ней чистоту и порядок. Машину выбрала Холли. «Будешь жечь меньше бензина и беречь природу», — сказала она ему. Женщина, которая когда-то едва решалась выйти из дома, теперь руководит многими сторонами его жизни. Если бы имела бойфренда, слегка ослабила бы хватку, но Ходжес знает, что это врядли случится. Он заменяет ей бойфренда, и большего ему не надо.

«Хорошо, что я люблю тебя, Холли, — думает он, — иначе мне бы пришлось тебя убить». Он слышит жужжание приближающегося самолета, смотрит на часы и видит, что сейчас одиннадцать часов тридцать четыре минуты. Похоже, Оливер Мэдден — человек пунктуальный, и это замечательно. Ходжес и сам любит точность. Он берет с заднего сиденья спортивную куртку и выходит. Куртка сидит неудобно, потому что в передних карманах лежат тяжелые штуки.

Прямо над входной дверью находится треугольный навес, и в его тени прохладнее градусов на десять. Ходжес достает новые очки из внутреннего кармана куртки и осматривает небо на западе. Самолет на конечном этапе захода на посадку превращается из точки в пятно, затем приобретает заметный силуэт, который соответствует распечатанным Холли картинкам: «Бичкрафт Кинг Эйр 350» 2008 года, красный с черными полосами. Всего тысяча двести часов налетал и ровно восемьсот пять посадок. Та, которую он сейчас увидит, будет восемьсот шестая. Средняя цена при продаже — четыре миллиона с копейками.