Красиво жить не запретишь - Иван Мотринец

Иволгин, впрочем, остановился не по причине умиления перед мощной комнатной лианой, сотрудники давно привыкли к неординарному виду приемной. Когда нужные люди вышли из кабинета, Иволгин произнес:

— Все живы-здоровы? Предлагаю продолжить заседание в более узком кругу. Пошли ко мне.

Скворцов устроился в кабинете Иволгина у окна, он давно облюбовал это место. Когда засиживались часами, можно было открыть окно и жадно пару раз затянуться сигаретой. Весной, в мае, рядом с окном подымались свечи каштанов. На журнальном столике, примостившемся у окна, Валентин готовил кофе, но это бывало по вечерам.

Иванцив сел почти рядом, приставив стул к углу письменного стола Иволгина. Фоминчук, расположившись, как и все остальные, за длинным столом, тут же принялся перебирать бумаги в папке, очевидно, для передачи в прокуратуру.

Иволгин, поерзав и устроившись поудобнее в кожаном кресле, спросил:

— Что, обменяемся впечатлениями, посчитаем наши раны? Или сразу за работу?

Иванцив тоном пенсионера-анонимщика проворчал в ответ:

— Уж эта милиция! Не бережете людей, так хотя бы время их поберегли…

— Простите, но сейчас самое рабочее время. Внеурочные же часы нам частично отдадут, когда пойдем на пенсию. Надеюсь, помните, что на заслуженный отдых присутствующие здесь уйдут довольно-таки молодыми…

— И довольно-таки поизношенными, — вставил Скворцов.

— От износа умирают лишь редкие умы, — опять вмешался Иванцив.

— Итак, во время работы не курим, не пьем — я имею в виду кофе, — подытожил Иволгин. — Предлагаю высказаться. У меня впечатление, что мы зашли в тупик и необходимо побыстрее из него выбраться.

— Как известно, — решил дать себе и другим разрядку Иванцив, — тысячи путей ведут к заблуждению и только один — к истине. Ну, а у нас счет пока — на сотни.

— Да, сотни людей проверили, уточнили: жизнь, которую вела убитая Черноусова, не назовешь почтенной. Ладно, выскажу собственные соображения. Пестрое ее окружение я разделил на четыре ранга: коллеги, приближенные — друзей у нее, считаю, не было, родственники и прочие. При таком раскладе оба наших бегуна — и Жукровский, и Федосюк попадают во вторую категорию. Она-то, полагаю, и должна нас интересовать. При всем моем неуважении к людям типа Томашевской я все же не склонен подозревать ее в убийстве, тем более, что при большом желании она вообще могла организовать торжественные проводы Черноусовой на пенсию.

— Я склоняюсь к тому же мнению, — проронил Иванцив.

— Но ведь есть свидетели, показавшие, что Томашевская угрожала Черноусовой, — заволновался Фоминчук.

— Не суетись, Гриша, — Иволгин понимал максимализм тридцатилетнего Фоминчука. — Кроме черного и белого существуют и другие цвета. Торговля новорожденными, подпольные аборты — преступления, которые в сознании обывателя никак не стоят в одном ряду с убийством. Да и не опасна была старуха Томашевской, у последней — широкая спина братца. С родственниками ситуация тоже почти ясна: отпечатки пальцев сестры убитой, ее сына и невестки не идентичны найденным. Ну, а люди их склада не нанимают, как правило, убийц.

— Сосредоточимся на второй категории? Жукровский, после двойной попытки убить девушку, меня интересует скорее всего в качестве свидетеля.

— Ну уж нет! — Вознюк, прокатившийся за Жукровским в Киев, был явно не согласен на эпизодическую роль своего подопечного. — Этот гусь на все способен! Как он машину увел, а? А Людмилу как использовал?

— Ну, из классики известно, что убивает не Дон Жуан — его самого убивают. Жукровский — преуспевающий герой-любовник, причем, как правило, не Жук тратился на женщин — они на него.

— Да, такой типаж хорошо изучен. С виду — орел, спугнешь — воробей, — Иванцив, как обычно, продвигался в логических размышлениях параллельно с Иволгиным, и Скворцов не мог понять эту загадку. Ведь столь разные характеры, темпераменты! Не в возрасте же разгадка. Или срабатывал опыт? Он у обоих — дай Боже… Нет, решительно не Жукровский! Да и мотива убедительного у него не было и быть не могло.

— А злость? — подбросил Скворцов. — Почти наверное старуха надула нашего героя-любовника.

— Если не убивал, зачем было в бега подаваться? — не хотел сдаваться Вознюк.

— Бега — это несерьезно, — ответил Иволгин. — Не подумавши. Чистейший импульс. И когда он серьезно пожалел об этом…

— Он — пожалел?! — Вознюк не находил слов и увидев упрямое, покрасневшее лицо лейтенанта, Иволгин подумал, что ошибся в этом человеке, которому не дано стать сыщиком. И еще с грустью подумал о том, что хотя штат угрозыска заполнен, профессионалов в отделе один-два и обчелся, и, сделав паузу, закончил мысль:

— Позвонив и узнав от сестры Черноусовой о смерти профессорши, Жукровский многое бы дал, чтобы оказаться во Львове, пусть даже под следствием. Но смерть Черноусовой Жукровскому, находящемуся в бегах, только вредит.

— Согласен, — продолжил Иванцив, — теперь взглянем попристальнее на второго нашего героя-любовника.

— И у Федосюка не имелось серьезных мотивов для убийства, еще пару-тройку лет он мог доить Черноусову.

— Один все же есть, — заметил Иванцив.

— Нет, тот мотив несерьезный, что ли, — вошел в разговор и Скворцов. — Ну, я еще могу понять, что ревнивый муж или любовник может убить, но какие там страсти у Федосюка? Кстати, Машу он пытался убить…

— Вот-вот, заминка вышла, капитан, — тут же понял затруднение Скворцова в развитии данной мысли Иванцив. — Горяч он, Федосюк, Машу там, на квартире, он хотел прибить, узнав о ее связи с милицией. Это желание стало особенно острым при мысли, что всего час назад он обнимал эту самую Машу. С Черноусовой другое. Тут он — любовник, хотя, возможно, поневоле. Могла, могла взыграть кровь, коль сей молодец столь охоч до таких граций, как ваша Маша. Мотив — вполне. И все остальное — усиливает его. Сумочка Маши, увы, оказалась почти пустой, а там, как мы надеялись, должна была быть рюмка, из которой пил Федосюк. Но версия «Федосюк» — одна из возможных, не более. Вообще-то это, почти наверняка, сугубо психологическое убийство. Такое труднее всего раскрывать, если только преступник не оставил достаточно серьезных улик.

Далее разговор пошел более конкретный и профессиональный: как выявить и взять Федосюка, который может быть вооружен. Кем из окружения Черноусовой поинтересоваться поближе, поглубже. Уже одеваясь, Иванцив обратился к Скворцову:

— Думаю завтра побеседовать с твоей подругой.

— Не понял?

— У-точ-ня-ю: с подругой твоей невесты.

— Друзья моих друзей? Ольга, думаю, сказала все и мне, и в прокуратуре. Может, не надо ее тревожить, она и без того не может пережить горькую потерю.

— Сочувствую и полагаю, что уже до твоей, Валентин, свадьбы все у нее заживет. Юношеские страсти чем интенсивнее, тем быстротечнее. А побеседовать с ней необходимо. В прокуратуру, кстати, ее вызывали совсем по другому поводу.

— Да один он, повод!

— Не скажи. Завтра я хочу поговорить с подругой твоей невесты о мадам Черноусовой, ее бордельчике и так далее.

— Между этими двумя такая дистанция! И Черноусова редко даже ужинала с ними вместе — с Жукровским и Ольгой. Жукровский платил ей не за то.

— А как со свадьбой, перенесли?

— Куда там! Меня теперь только флажками обложить. Готов.

— Предлагаю во второй раз выступить в качестве доверенного лица. Но почему твой мужественный лик выражает усталость, голод и прочую ерунду, но только не безмерное-безмерное счастье?

— Да уж! Так и крыше недолго поехать. Как я могу объяснить Инне, если сам не понимаю, почему до сих пор не решил с майором этот вопрос?

— Ну, прежде согласие на брак испрашивали у родителей, теперь — у майоров.

— Не надо! Разве что прямо сейчас и брякнуть?

— Сейчас как раз не надо. Доверься многоопытному старшему другу.

— А как поживает наша общая знакомая? Из кафе «Красная шапочка»… Исцелительница?

— Исцеляет, я думаю.

— А мне привет не передавала?

— Жди, она пришлет письменный. Устные, знаешь, частенько перевирают.

— Вы внушаете доверие.

— А Никулина я уведомлю о твоих матримониальных планах завтра, на голодный желудок шеф неважно реагирует на плохие новости.

— Да он, если подумать, должен быть счастлив.

— Должен, но только не будет. Завтра позвони ближе к вечеру, если по-прежнему твоя охота будет безрезультатной.

— Вы считаете, сегодня в кабинете Никулина мне недодали перца?

— Я понял. В доме этого хорошего человека даже чаем не напоят, не то что кофе.

— В этом доме работают, а пьют исключительно ночью.

4

В семь утра Скворцов позвонил в дверь квартиры старшей медсестры роддома Екатерины Чаус. Рядом стояли понятые, участковый. Ответное движение за дверью было едва уловимым и все же капитан мог поклясться, что кто-то осторожно подошел к двери и, вероятно, посмотрел в «глазок». Скворцов постучал: