Красиво жить не запретишь - Иван Мотринец

Информация Иванцива и в этот раз была логичной и бесстрастной. Выжимки многих часов раздумий и анализа, синтез многолетнего опыта, взвешенности собственных выводов и динамики скворцовских розыскных действий. Несмотря на то, что прокурорский сочный требовательный голос дважды прерывал ход его в деталях продуманного доклада, следователь уложился в двенадцать минут.

Четыре преступления — убийство профессора Черноусовой, двойное покушение на жизнь девушки, простреленные, перевернутые и брошенные на Городокском шоссе «Жигули» выстраивались, если не в один ряд, то несомненно, имели нечто связывающее их и развивались почти как цепная реакция. При всем множестве выявленных лиц из окружения Черноусовой следствие в первую очередь интересуют двое — Жукровский, хотя мотивы убийства выглядят неубедительно, и Федосюк, против которого выдвинуты обоснованные обвинения.

Многие, весьма существенные детали, в лаконичной информации остались за кадром. По двум причинам. Первая, Иванцив никогда не открывал все карты, пока сам для себя не решил уравнение с некими иксом и игреком, а также прочими неизвестными. Вторая, столь пестрый и многочисленный состав собравшихся в этом кабинете не способен продуцировать, и неосторожно названные сейчас некоторые детали следствия могли лишь затянуть бесполезное мероприятие, если, того хуже, не переключить внимание — а, значит, и официальный розыск! — на наиболее простые и объяснимые версии.

Они, действительно, вскоре перешли на смежную тему. Но вовсе не случайно: подполковник Никулин, заметив, как тускнеют лица Скворцова и его молодцов, как поигрывает скулами Иволгин, умело отрежиссировал переключение не только тематическое, но и интонационное. Благо, дело, быстро продвинувшееся после того, как в связи с убийством Черноусовой пришлось поглубже «копнуть» медицину — почти созрело и могло, как рассчитывал Никулин, оказать на высокодолжностных присутствующих психологическое воздействие брошенной в окно гранаты.

Старший опер ОБХСС Фоменчук не умел излагать мысли приспособительно к аудитории, говорил, не закругляя углов, не скрывая собственного неприятия, все более волнуясь и чаще делая секундные передышки: то ли ему не хватало в комнате кислорода, то ли сам рассказ требовал подпитки. Фоменчук был не старше Скворцова, но выглядел солиднее благодаря внушительной фигуре, басовитому голосу и крупной голове с заметными залысинами у висков. В нем ощущались цепкость и прочность, терпение и рассудительность.

То, о чем он говорил, звучало сенсацией или, скорее, небылицей. Как, в восьмидесятом году в Стране Советов могут торговать младенцами?! Этого не могло быть, потому что быть не должно! Это — западные нравы, как та же наркомания, проституция. Но если никто из присутствующих в кабинете, ни один, не стал бы отрицать, что проституция и наркомания — реально существующие явления, хотя и противоречащие всем нормам коммунистической морали, то купля-продажа такого рода казалась просто немыслимой. Но когда говорят факты, сомнения тают, как снежные завалы в весенний, солнечный день.

Итак, в роддоме номер три отработана практика продажи младенцев. Новый, весьма прибыльный бизнес.

Естественно, присутствующих интересовали конкретные детали, факты. Лицо прокурора области потухло, с него как бы стерли привычную уверенность. Однако уже через минуту-две холеное, властное лицо выражало скептическое сомнение. Он забасил гуще обычного, медленно чеканя слова:

— Абсурд какой! Да у нас дома ребенка переполнены! Может быть, где-то там — последовала многозначительная пауза — и торгуют младенцами, у нас же другая проблема — матери бросают детей, подкидывают их, так сказать, государству.

— Здесь у меня исчерпывающие доказательства, — опер приподнял раскрытую увесистую папку. — Во всяком случае, я документально могу доказать, что четыре мальчика и три девочки были проданы. У меня есть и показания их настоящих матерей, и нынешних родителей, то есть, покупателей..

Генерал Луненко, начальник областного управления внутренних дел, уточнил:

— Значит, таки система, а не один-два случая? И кто же изобрел подобный бизнес?

— Увы, механизм преступления обдуман и отработан. И, как вы понимаете, на уровне санитарки подобные манипуляции не проделаешь…

— Что вы хотите этим сказать? — вмешался шеф прокуратуры. — Вы, полагаю, знаете, кто заведует роддомом?

— Знаю, разумеется. Томашевская Ярослава Ивановна. Не берусь утверждать, что она и есть автор этой идеи, но ее главный вдохновитель и исполнитель — безусловно. Она же, как известно, родная сестра заведующего облздравом.

Наступившая тишина сулила многое. Скворцов коротко взглянул на Иволгина, затем на Иванцива. Кажется, удалось! Своевременным было и решительное вмешательство Никулина, как бы расставившего недостающие точки над «i».

Воду в ступе толкли еще часа три. Но главная цель была достигнута намного раньше, когда все, в конце концов, дружно переключились на роддом.

Молодец Фоменчук! Поработал добросовестно, копал умело, глубоко. Скворцов, правда, сомневался в причастности Томашевской к убийству Черноусовой. Да, пробежала, судя по ряду показаний, между коллегами черная кошка, да, угрожала Томашевская Черноусовой, при свидетелях, свести старые счеты. Но сыщик больше склонялся к мысли, что каждая из этих титулованных тигриц вела собственную выгодную ей партию и вряд ли их пути пересекались. Хотя вовсе игнорировать эту версию, он понимал, никак нельзя. К тому же удар по голове Черноусовой был нанесен, как утверждал эксперт и патологоанатом, профессионально.

Знал Скворцов по собственному опыту и то, сколь жестоки бывают женщины при свершении преступления. Расчетливы и коварны. До сих пор его охватывал подсознательный ужас при одном воспоминании о молодой, красивой женщине, убившей собственного полугодовалого сына. Никак не может выбросить из памяти ее бесстрастное лицо, большие холодные глаза с синими подведенными веками, ее «рукотворный» яркий румянец, чувственный темно-вишневый рот.

Валентин провел ладонью по собственному лицу, как бы снимая непрошеное воспоминание, и вслушался в пространную прокурорскую речь:

— Убедить меня вам удалось, но предупреждаю: осторожность и взвешенность. И сфера весьма деликатная, и репутации весьма… Короче, никакой самодеятельности! Без ведома районной прокуратуры ни шагу…

Разумеется, прокурор не обошел вниманием и дело об убийстве Черноусовой, ради чего и было созвано нынешнее совещание. Но разнос, учиненный им, был отнюдь не смертельным и, главное, не последовало никаких оргмер, от следствия никого не отстранили, дело об убийстве не спихнули Киеву.

Впрочем, в тягостные минуты разноса Скворцовым владело острое желание бросить к черту угрозыск, суматошную жизнь, в которой с трудом урываешь час-другой на встречу с любимой девушкой, найти себе мирное, бесстрессовое занятие. Хотя бы: преподавать физкультуру в школе.

Еще лучше — пение. Нет, правда, соответствующего образования, нет, впрочем, и слуха. Но какая чудная картина: тридцать поющих пионеров. Сильнейшая психотерапия. И нужно побыстрее жениться. На Инне, разумеется, тут Скворцову ничего не хотелось менять. И еще: непременно заведут они в доме кошку. Мурлыкающая кошка — олицетворение спокойствия.

Как воспринимал, увы, неизбежно в их работе разносы Иволгин, Иванцив или Никулин, Скворцов мог только догадываться. Не спросишь же Иволгина: у вас после сегодняшней выволочки желудок работает нормально? Иванцив, вероятно, относится к ситуациям подобного рода, как к плохой погоде. Задождило, но работать надо.

В конце малоубедительной, но зато чрезвычайно доступной речи прокурор распорядился передать материалы ОБХСС в районную прокуратуру, которая должна завтра же возбудить уголовное дело по фактам продажи новорожденных. Без оной прокуратуры — шагу не делать, а Крыжановскому, то бишь, районному прокурору, регулярно докладывать о ходе следствия.

3

— Могло быть хуже, — проронил Иванцив, встретившись с Иволгиным и Скворцовым у двери. Иволгин кивнул, вышел из кабинета, остановился у кадки с буйно вьющимся, захватившим треть поверхности стен и потолка приемной растением. Стараниями секретарши Вали несколько кабинетов выглядело совершенно неожиданно для райотдела, где девяносто девять процентов работающих — мужчины, где сам характер работы, казалось бы, исключает изысканные манеры и уют интерьера. Цветы — вот что впечатляло в кабинетах отдела. А уж на «своей» территории, в приемной увлечение и фантазия Вали проявились столь неудержимо, что любой посетитель, впервые открыв дверь приемной, останавливался — в удивлении или замешательстве: куда он попал? Этот «зимний сад» весь год был в цветении, менялись только форма и размер цветков, их палитра.