Крысолов - Михаил Ахманов

Итак, «Волга» свернула направо, а рыжий Паша взглянул на зеркальце, где рисовался смутный силуэт «девятки», и произнес:

– Держитесь!

Под капотом что-то взревело, машина скакнула вперед, Дарья взвизгнула, инерция вжала нас в спинку сиденья, заставив откинуть головы; мне показалось, что асфальт встал дыбом и через секунду обрушится на нас, прихлопнув машину вместе с водителем и пассажирами. Стрелка на спидометре ушла за цифру сто пятьдесят, за остеклением дверец с бешеной скоростью промелькнули овощебазные корпуса, затем – чуть медленнее – домик у переезда, шлагбаумы и рельсы; мы еще раз повернули, сбросили скорость, взлетели на холм, рухнули в яму и помчались устанавливать рекорд Гробиловки. Паша, автомобильный гений, лихо крутил баранку, стены и ворота гаражей уносились назад под грозный рык мотора, Дарья пищала – не то от ужаса, не то от восторга, – и прижималась ко мне, а я успокоительным жестом гладил ее коленки. Наконец мы обогнали какой-то древний «Форд», увернулись от встречного трейлера (его шофер с разинутым ртом крутил пальцами у виска) и выехали на Московское шоссе. Паша обернулся, взглянул на наши бледные физиономии и не без ехидства спросил:

– Ну, как?

– Зз-зачем? – выдавила Дарья. – З-зачем в-вы это сделали, Пашенька?

– Не надо было его подзаводить, – объяснил я. – Насчет того, когда мы доберемся и куда. Теперь он нас вместо Приозерска в Тихвин отвезет.

Кирпичников ухмыльнулся, но повернул все-таки на север, а не на юг. От белых «Жигулей» не осталось даже воспоминания.

Мы в бодром темпе пересекли город, сделали остановку в Парголове, понаблюдали, не тащится ли за нами хвост, не обнаружили ничего, выпили квасу и тронулись дальше – на скромной скорости сто десять, притормаживая лишь у постов и засад ГАИ. Минут через сорок Паша начал крутить головой, оглядываться, хмыкать и посматривать в зеркальце, потом сказал:

– Едет кто-то за нами. Катафалк на колесах за пятьдесят штук баксов. За Парголовом привязался. Только не пойму – просто из любопытства или по делу?

Мы обернулись, рассмотрели «катафалк», и Дарья восхищенно произнесла:

– Ка-а-кой красавец!

– Джип «Чероки», – прокомментировал Кирпичников, и в этот момент означенное транспортное средство, блистая черным глянцем, пронеслось мимо нас.

– «Крутые» поехали, – со вздохом сказала Дарья.

– Щас я их сделаю, этих «крутых», – отозвался Паша, врубил сто восемьдесят и начал декламировать Лермонтова. Теперь сквозь рев и грохот мотора до нас доносились бессмертные строки: – Я жертвовал другим страстям, но если первые мечты служить не могут снова нам – то чем же их заменишь ты? Чем успокоишь жизнь мою, когда уж обратила в прах мои надежды в сем краю, а может быть, и в небесах?

Под эти стансы мы с ветерком обогнали наглый джип, припудрив его хромированный бампер дорожной пылью, форсировали автомобильный мост над ревущим потоком Вуоксы и в четверть седьмого, как и планировалось, прибыли в Морозное, притормозив у пивного ларька, дабы передохнуть и выпить чего-нибудь освежающего. Там уже обретался хмурый пожарник Петрович, сосал из литровой банки светло-янтарную жидкость и с мрачным видом дул на пену. Я подошел, поздоровался с ним и, по давней традиции, заказал две кружки (вернее – банки), для себя и для соседа.

– Никак забогател ты, Димыч, – произнес пожарник, разглядывая наш пыльный экипаж. Потом отхлебнул пивка и разочарованно покачал головой: – Нет, бля, не забогател… Гробовастая тачка… Ездит ишшо?

– Ездит, – подтвердил я.

– А брал почем?

– Не знаю. Не моя машина, приятеля.

Петрович поглядел на Пашу и Дашу, угощавшихся фантой, снова покачал кудлатой головой и спросил:

– А девка тоже его?

– Нет, моя.

– Ви-идная… Ну, дай вам бог! А Серегиных убивцев не нашли? Ха-ароший был мужик… Пивом меня угощал…

– Не нашли.

– Во жизнь пошла! Ничего найти не могут! У нас, б… пожарную машину сперли, с брандсбойтом и лестницей – и ту не найти! Как корова языком слизнула! – Он вдруг наклонился ко мне, обдавая сложным запахом пива, пота и солярки, и прошептал: – Слышь-ка, Димыч, болтался у твоей избы один… и к нам приходил, выпытывал, когда, мол, хозяин будет… Клавка моя пасть разинула и давай выкладывать, что знает и чего не знает, но я ей по сусалам… чтоб, значитца, не болтала лишку… Ты меня, Димыч, знаешь: я чужих не люблю. Ходют тут, б… выпытывают…

– Знаю, – кивнул я и заказал еще одну банку – само собой, для соседа. – А каков он был… этот, который выпытывал?

– Сильно чернявый и в кепке, – пояснил Петрович. – Здоровый жлоб! Был бы похилей, так я бы по его сусалам съездил, не по Клавкиным.

Мы распрощались и через десять минут достигли ограды моей фазенды. Колдобистую лесную магистраль Паша преодолел с той же изящной легкостью, что и Гробиловку. Конечно, машина была у него зверь, но и сам он дорогого стоил, и я не сомневался, что ему суждена блестящая карьера у Мартьяныча. Особенно если он осилит Шекспира с Киплингом.

Ужинать с нами Паша отказался, сел в свой броневик и укатил. Пока Дарья бродила по участку, ахала над одуванчиками, восхищалась соснами и проверяла, не осталось ли чего на смородинных кустах, я открыл дверь, взошел на веранду и первым делом стер тряпкой меловой рисунок на полу. Допрашивая Дарью, Скуратов не рассказывал ей о судьбе Сергея, и я об этом тоже не собирался говорить. Во всяком случае, сейчас. У женщины, склонной к романтике и фантазиям, бывают странные предрассудки насчет трупов: так зачем же портить настроение и себе, и ей? Незачем, решил я, распахивая вторую дверь – ту, что вела в дом.

В доме было сыровато. Я затащил в комнату баул, вытряхнул из него продукты, книжки и прочее, потом окликнул Дарью:

– Печку умеешь топить?

– Попробую. Братец меня учил.

– Проверим, – сказал я и начал переодеваться. Дарья развязала шарфик, сняла свои туфельки и зеленое платьице, покосилась в мою сторону и торопливо влезла в старые джинсы. Правда, до того, как она натянула ковбойку, я успел проверить, не спрятан ли в ее бюстгальтере пистолет. Потом, улыбаясь и насвистывая, отправился к дровяному навесу.

Здесь ничего не изменилось: халаты, синий и коричневый, по-прежнему висели на столбе, поленья были разбросаны, и те, которые выкатились из-под навеса, промокли под недавними дождями. Я постоял, обозревая этот беспорядок, потом сложил дрова в поленницы и занес большую охапку в дом. Дарья уже азартно суетилась возле печки, складывала слоями старые скомканные газеты, щепочки и корье, а также осваивала инструментарий – зажигалку и кочергу. Кочерга, толстый железный прут, изогнутый и расплющенный с одного конца, была в саже, и моя птичка успела перемазаться, но это, как и хозяйственные хлопоты, доставляло ей одно лишь удовольствие. Увидев меня с дровами, она счастливо улыбнулась.

– Положи к печке, Димочка… Ты не проголодался? Сейчас я печку растоплю, подмету на веранде и в комнате, протру окна, сполосну посуду и займусь ужином. А потом…

Мне едва удалось сдержать улыбку.

– Потом я намерен подгрести к тебе с гнусными домогательствами, принцесса.

Щеки Дарьи порозовели, а я, убедившись в обширности ее планов, снова направился к дровяному навесу. Наступило время изъять сокровища из тайника и подготовить их к транспортировке. Пенал мне, пожалуй, не нужен – хоть и небольшая вещица, а все-таки заметная. Лучше вытащить четыре оставшихся футлярчика и распределить их по карманам. Желтый, пестрый и золотистый можно засунуть подальше и поглубже, а белый амнезийный – так, чтоб находился под руками. На случай нежеланных встреч…

С такими мыслями я подступил к халату, ощупал его и похолодел.

Коробки не было! Только жалобно звякнули запасные ключи.

Я содрал оба халата с гвоздя, встряхнул их, затем с лихорадочной поспешностью проверил карманы. Пусто! Если не считать ключей… И, разумеется, никаких следов на земле и в обозримом пространстве. Если что и было, то я затоптал в процессе складирования дров, а если б не затоптал, так все равно не разобрался бы – я ведь крысолов, а не следопыт Соколиный Глаз. Мои сильные стороны – логика плюс интуиция. И если пустить их в дело…

Шорох, раздавшийся за спиной, заставил меня отвлечься от горестных размышлений. Я резко обернулся и встретился взглядом с коренастым мужчиной лет сорока, который небрежно опирался на поленницу. С ним были еще двое: высокий черноволосый парень в кепке и стриженный наголо тип, лениво ковырявший под ногтями ножиком. Лица их, а также ножик и торжествующие ухмылки ничего хорошего не предвещали. На дворе смеркалось, однако ножик был ясно виден – длинное, слегка изогнутое лезвие на костяной рукояти с латунными кольцами. Еще я отметил, что вся эта троица – не из местных, что высокий похож на жлоба, описанного Петровичем, и что в коренастом – вероятно, их вожаке – ощущается некая странность. Это касалось его физиономии: обычный рот, нормальный нос, скулы, брови, подбородок – все вроде бы на месте и выглядит пристойным, но вот в комплексе впечатление мерзкое. Я не успел понять из-за чего: слова Мартьянова «рожей не вышел… чакры подкачивал…» вдруг промелькнули в голове, а вслед за ними всплыли и другие: «не верю… чего бы ему не накачали в чакры, наружу вылезет одно дерьмо».