Наполеон - Дмитрий Мережковский

А через несколько часов, когда положение становится еще более отчаянным и приходит последняя, страшная весть, что маршал Ланн смертельно ранен, у Наполеона опускаются руки; в первый раз в жизни он плачет в сражении, как будто теряет все свое мужество; но, только что опомнившись, посылает генерала Монтиона к Массене сказать, чтобы он продержался в Асперне, важнейшем подступе к Лобау, «хотя бы еще только четыре часа». — «Скажите императору, — отвечает Массена, схватив руку Монтиона и сжав ее с такою силою, что следы пальцев долго потом оставались на ней, — скажите императору, что никакая сила в мире не заставит меня уйти отсюда. Я останусь здесь четыре часа — двадцать четыре часа — всегда!» И остался. Защита Асперна была так героична, что неприятель осмелился вступить в развалины его только на следующий день, когда французский арьергард давно уже покинул селение.[366]

«Без меня он ничто, а со мной — моя правая рука», — говорит Наполеон о Мюрате[367] и мог бы сказать о всех своих маршалах: все они члены Вождя.

Да, вся армия — одно тело, одна душа. «Он колдун», — говорили о Наполеоне египетские мамелюки Мурад-Бея. «Он связал своих солдат большой белой веревкой, и, когда дергает ее туда или сюда, все они движутся вместе, как одно тело».[368] Эта «белая веревка» и есть «магия» — молнийная воля Вождя. «Как ни велико было мое материальное могущество, духовное — было еще больше: оно доходило до магии». — «Государь, вы всегда творите чудеса!» — по простодушно-глубокому слову помощника маконского мэра.

«Когда он хотел соблазнить, в словах его было неодолимое обаяние, род магнетической силы. Тот, кого он хочет увлечь, как бы выходит из себя», — вспоминает Сегюр.[369] В эти минуты своей наибольшей силы он уже не приказывает, как мужчина, а соблазняет, как женщина. Вот что значит в нем «полнота не нашего пола», странное сходство с «молодою красавицей», которое он сам в себе замечает, или со «старою гувернанткою» императрицы Марии-Луизы, которое обманывает провинциального лакея. Эта одна из колдовских «штук» его, так пугающих суеверного австрийца: «проклятый колдун — оборотень обернулся женщиной».

Бог Дионис тоже «оборотень». В Еврипидовых «Вакханках» он «Женоподобен», thelymorphos, a в Эсхиловом «Ликурге» — уже настоящий Андрогин. И в элевзинских таинствах Дионис-Вакх называется «двуестественным», diphyes: два естества в нем — мужское и женское. Что это значит? Значит, что божественная полнота человеческой личности есть соединение двух расколотых половин — половин двух противоположностей — «квадрат» гения; вышина квадрата — мужественность. Или, по слову Канта: «Erst Mann und Weib zusarnmen machen den Menschen aus. Человека составляют только мужчина и женщина вместе». Божественная искра человеческой личности вспыхивает только в соприкосновении двух полюсов — женского катода и мужского анода.

Наполеон ближе, чем думает сам, к своему прообразу: Александру Великому. Тот хотел быть вторым Дионисом. «Дионис» значит «сын божий»: Dio — «бог», nysos — «сын». Вот почему старый инвалид наполеоновской армии, которого знал в детстве Леон Блуа, «не умел отличить императора от Сына Божьего». Вот почему солдаты Наполеона пьют вместе с ним из одной чаши, как в Дионисовых таинствах, вино и кровь, соединяясь в одно тело, в одну душу — Великую Армию.

Вся она движется с такой быстротой, в таком чудном порядке, когда в 1805 году император перекидывает ее одним мановением руки из Булонского лагеря, от берегов Ламанша к берегам Рейна, что если бы кто-нибудь мог обозреть ее с высоты, то подумал бы, что это стройно пляшущий хор Диониса, где хоровожатый — сам бог.

И с высоты, как некий бог,Казалось, он парил над нимиИ двигал всем, и все стерегОчами чудными своими.[370]

Эти очи с «невыносимым блеском как бы расплавленного металла» — очи самого Диониса.

«Я хочу, чтобы мои знамена возбуждали чувство религиозное».[371] Какая же это религия?

Чей это голос? Кто зовет нас? Эвий! — узнают вакханки Еврипида голос своего невидимого бога. Тот же голос и в этих словах Наполеона: «Когда в огне сражения, проезжая перед строем, я кричал: „Солдаты! Развертывайте ваши знамена, час пришел!“ — надо было видеть наших французов: люди плясали от радости, сотни человек тогда стоил один, и с такими людьми, казалось, все возможно».[372]

Люди плясали, как исступленные, одержимые богом, вакханты. «Солдаты Наполеона — одержимые», — говорит очевидец накануне Ватерлоо.[373] Эта «одержимость», katokhe, есть признак «богоприсутствия» в Дионисовых таинствах.

«Тот, кого Наполеон хочет увлечь, как бы выходит из себя». Это «выхождение из себя» — экстаз, ekstasis — признак того же богоприсутствия. Надо человеку выйти из себя, чтобы войти в бога; надо выйти из своего человеческого, мнимого, дробного, смертного «я», чтобы войти в божественное, подлинное, цельное, бессмертное. Это и значит: сберегающий душу свою потеряет ее, а потерявший — найдет.

Дионис — учитель экстаза; и Наполеон тоже. Дионис, сын Семелы, смертной женщины, — человек, становящийся богом; и Наполеон тоже. Дионис — завоеватель-миротворец; и Наполеон хочет соединить Запад с Востоком, чтобы основать мировое владычество — царство вечного мира. Дионис — страдающий бог-человек; и Наполеон на Св. Елене — прикованный к скале Прометей — тот же Дионис.

«Мир смотрит на нас. Мы остаемся и здесь мучениками великого дела… Мы боремся с насильем богов, и народы благословляют нас», — говорит он, как мог бы говорить Прометей.[374]

Может быть, именно здесь, на Св. Елене, у него наибольшее мужество — уже не внезапное, а непрерывное «мужество двух часов пополуночи».

«В жизни моей, конечно, найдутся ошибки, но Арколь, Риволи, Пирамиды, Маренго, Аустерлиц, Иена, Фридланд — это гранит: зуб зависти с этим ничего не поделает».[375] Нет, и это не гранит, а туман, призрак, но за этим — вечный гранит — Св. Елена, Святая Скала, Pietra Santa — вечное мужество.

«Что это говорят, будто бы он постарел? Да у него, черт побери, еще шестьдесят кампаний в брюхе!» — воскликнул старый английский солдат, увидев императора на Св. Елене.[376] «Мне еще нет пятидесяти, — говорит он сам в 1817 году, — здоровье мое сносно: мне остается еще, по крайней мере, тридцать лет жизни».[377] — «Говорили, будто я поседел после Москвы и Лейпцига, но, как видите, у меня и сейчас нет седых волос, и я надеюсь, что вынесу еще не такие несчастья».[378] — «Вы, может быть, не поверите, но я не жалею моего величия; я мало чувствителен к тому, что потерял».[379] — «Кажется, сама природа создала меня для великих несчастий; душа моя была под ними, как мрамор: молния не разбила ее, а только скользнула по ней».[380] — «Моей судьбе недоставало несчастья. Если бы я умер на троне, в облаках всемогущества, я остался бы загадкой для многих, а теперь, благодаря несчастью, меня могут судить в моей наготе».[381]

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});