Тайны Змеиной горы - Петр Антонович Бородкин

с буйным разнотравьем, с водопоем поблизости и с тенью от одиноких деревьев на открытом, доступном ветрам месте.

Прежде иногда казенных лошадей с выпасов угоняли кочевые джунгары, случайно приходившие сюда киргиз-кайсаки и беглые русские люди. Соленый все ночи напролет не смыкал глаз, жег большой костер на берегу Бухаловки у своего шалаша. Всегда настороженное ухо привыкло улавливать в ночи шорохи. И в этом Соленый находил свое новое увлечение. Был готов без конца слушать веселую перепелиную перекличку, крики ночных пернатых хищников. В погожие лунные ночи в прибрежных черемухах появлялся басенник соловей. Тогда мир Соленому казался прекрасным, меньше думалось о том, что омрачало жизнь. Затихал соловей, и Соленый спохватывался, упрекал, себя в беспечности, шел осматривать выпаса. Отдыхал он днем, когда жарко припекало солнце.

Однажды ночь выдалась ветреная. Сквозь рыхлые облака еле проглядывала мутная луна. Звуки глохли в шуме деревьев, шелесте трав. Лишь упорно не смолкало раскатистое уханье выпи на ржавом болоте. В такую ночь, как ни прислушивайся, не уловишь затаенной поступи вора. Соленый и минуты не просидел у костра, все время колесил по выпасам. И вдруг с дальней поляны ветер донес тревожное всхрапывание и испуганное ржание. Соленый зажег факел и кинулся на выпас. Слышалось, как отчаянно колотит ногами лошадь, будто силится вырваться из чьих-то цепких рук.

В свете факела показалась спина трусливо удиравшего зверя. «Медведь…» — догадался Соленый. Сдернул с плеча длинноствольное широкожерлое ружье-фузею. Было приложился, чтобы выстрелить, и благоразумно сдержался: «В темноту ночи без прицела пульнешь — лошадь можешь покалечить».

Утром приехал за лошадьми приемщик. По пасмурному лицу Соленого догадался, что произошло неладное. Ивану было больно смотреть на бездыханного крупного мерина белой масти. По шее пролегли глубокие рваные борозды — следы медвежьих когтей. Приемщик утешил:

— Твоей вины в том нет… Зверь и тебя мог задрать в темноте.

В рудничной конторе — бойкий скрип гусиных перьев. Стараниями писарей рождались, шли по команде объемистые доношения. С завидными подробностями в них расписывались обстоятельства гибели коня. Одно такое доношение дошло и до Беэра. Как прочитал, вскипел, затопал ногами.

— Убыток казне допущен единственно по недосмотру!

По воле Беэра родилось грозное предписание Змеиногорской рудничной конторе о взыскании денег «за удавленную зверем — медведем казенную лошадь» и наказании плетьми.

После плетей Соленый месяц провалялся в рудничном лазарете. Как и несколько лет назад, его обуревала жажда мести за незаслуженное наказание. И только смирял возраст.

В это время на рудник вновь пожаловал Беэр для осмотра проходок, наружных устройств и служб. Бригадира ожидали приятные удобства. У стен крепости на возвышении стоял щеголеватый особняк, срубленный из толстых смолистых сосновых бревен, желтых, как воск, на прочном фундаменте из серого камня. Дом поблескивал на солнце гладко оструганными бревнами. На заходе солнца работные дивовались жарким пожаром, который занимался на редкостных стеклах окон. В доме восемь покоев, и все для главного командира с его денщиками. Бригадир явно скромничал. По штату полагалось ему семь, а обходился двумя денщиками, остальных определил в горные работы.

К приезду Беэра рудничное начальство навело в поселке порядок. Не прошел заботливый глаз начальства и мимо госпиталя. Не только внутренние покои, но даже забор с воротами покрасили белой глиной.

Соленый прослышал о приезде Беэра и его намерении навестить госпиталь. Откатчику руды Фоме Тихобаеву, которого водянка свалила, уверенно заявил:

— Не пущу бригадира в покои!

— Это как так? Ить он самый важный начальник и у тебя позволения не спросит.

— И все равно не пущу! Попомни, что так и будет. Бригадирова милость костью поперек горла стала. Не хочу видеть благодетеля, вот и все!..

Госпитальное начальство по указке свыше не давало засиживаться ходячим больным, выгоняло их в обширный двор. Здесь, как и на склонах горы, охотились за змеями. Правда, никакого урока не устанавливалось. И все же работные день-деньской слонялись на солнцепеке в поисках добычи. Беэру понравилось это.

— Похвальна сия разумная мера против мерзких тварей!

В добром расположении духа он не погнушался спросить у больных тут же во дворе:

— Хорошо ли вас содержат в госпитале? — При неловком молчании больных совсем повеселел и уверенно проговорил: — Стало быть, и в самом деле хорошо, коли молчите. Не так ли?

Тогда из кучки больных послышался голос, уверенный и смелый:

— Не совсем хорошо! В харче большую нужду терпим, высокопревосходительный господин.

— Отчего же?.. И как ты прозываешься? — лицо Беэра построжело от проступивших морщинок.

— А вот потому, — продолжал тот же голос. — К примеру, возьмем суп, что нам подают. Такой жидкий — впору крупинки считать. Никчемный и безвкусный. Жаль, воду понапрасну портят. А прозываюсь я Соленым, по имени Иван…

Беэр вспомнил про недавнее доношение и бойко спросил у лекарского ученика:

— Какой болезнью он одержим?

— На поправке после экзекуции, ваше высокопревосходительство.

Прежде чем круто повернуть и крупно зашагать прочь, Беэр недовольным тоном бросил:

— Вижу: немолод годами, бороду инеем запорошило, а наука впрок не идет.

Лекарский ученик забежал вперед идущего Беэра, убедительно и слезно пояснил:

— Не верьте, ваше высокопревосходительство, пустому навету! Харч выдается по рациону без остатка. Сами в том извольте убедиться.

Перед входом в госпиталь лекарский ученик резко взбежал на крыльцо, услужливо рванул на себя дверь. И то, что увидели Беэр и его свита, их поразило неожиданностью и поначалу пришило к месту. Откуда-то сверху сорвалась змея и, к великому удивлению всех, повисла в воздухе. Потом начала отчаянно извиваться. Из раскрытого рта истекало угрожающее шипение.

В диком страхе бригадир скатился с крыльца. Во внутренние покои лазарета он не пошел. Разгневанный до предела, приказал учинить тонкое следствие по поводу этой дерзкой насмешки над ним.

В то время в госпитале находился единственный больной Фома Тихобаев — остальные во дворе встречали Беэра. С Тихобаева и начали дотошные допросы следователи.

— Ты захлестнул удавкой змею? Хотел, чтобы ужалила его превосходительство! А ну, говори без запирательства!

Фома мелко вздрагивал одутловатым, жидким телом и слезно оправдывался:

— Немощен я… По нужде с топчана на руках ссаживают. Не по мне проказы творить.

Следователи не унимались, побоями причинили страшную боль исстрадавшемуся человеку. Узнал про то Соленый, пришел к следователям, честно объявил:

— Не мучайте, изверги, невинного! Я змею словил и подвесил.

Не поверили Соленому и стали отвергать его вину:

— Ты во дворе с самого утра находился. Не твоих рук проделка. Отваливай, пока не получил по морде!..

Беэр находился на руднике почти две недели и каждый день интересовался ходом следствия. Вокруг бригадирского особняка выставили усиленные караулы: были опасения, что Беэру подстроят и здесь