Тайны Змеиной горы - Петр Антонович Бородкин

видишь, работы непочатый край, не одна твоя жена робит. И не проси…

Тогда Федор сказал:

— Что стоит урок жены, заплачу из своего жалованья.

Маркшейдер вспомнил про милость Беэра к Федору, смягчился.

— Ладно, быть по-твоему.

Вскоре на похверке зашумела жизнь. В толчейной фабрике гулко застучали рудодробильные песты. При дроблении руды в воде из нее частично удалялись мелкие камни и земля. Измельченная руда поступала в промывальную фабрику. В заключение из руды вымывали в корытцах — зикертротах — зернышки самородного металла. Те, что залегали в слабых породах. Только после того руды-шлихи увозили на Барнаульский завод. Там выплавляли серебро.

Когда в наземных работах наступил спад, жен работных и малолетов начальство распустило по домам. Маркшейдер Кузнецов вызвал Федора.

— Собирайся на рудный поиск.

Федор зашел в рудничную контору за жалованьем, поставил в ведомости крестик, пересчитал разменное серебро, отнял половину и отдал конторщику.

— Лишнее мне выдано.

Конторщик взглянул в ведомость, на миг затих, потом заулыбался во все лицо, затрещал сорокой:

— Премногие спасибочки тебе, честный человек… вернул полтора рубля. Ведь на моей шее четыре рта, а жалованье чуть поболе твоего.

Федор знал, что конторщик получал в два раза больше, чем он, да не гнушался на взятку, но ничего не сказал.

Дома Феклуша встретила Федора робкой, чуть виноватой улыбкой. И голос Феклуши звучал необычно настороженно и выжидательно.

— Вот тебе, Федя, вязаная рубаха из козьего пуха. Ночью и утром прохладно. А в горах и подавно.

— За то спасибо, Феклуша.

Знал Федор, что лишних денег в семье нет. Подумал: «Поди, по копейке отрывала. И опять же для меня». Спросил:

— За какие деньги купила-то?

— Уговор такой: не будешь ругать, скажу! — За что же ругать-то?

— Ну и ладно тогда. — В голосе Феклуши послышалось успокоение. — Прости, Федя, ослушалась тебя. До последнего дня со всеми бабами робила. Ничего мне не сталось. Тебе в облегчение делала. Вот и купила рубаху…

Феклуша ходила на работу позже, а приходила раньше Федора, поэтому ее дневное отсутствие оставалось ему неизвестным. Он почувствовал, как к горлу подступил комок. К языку прилипло, никак не могло сорваться задушевное слово. Федор крепко обнял Феклушу, сдавленным голосом попросил:

— Только в другой раз так не делай.

После того пошел в контору. Конторщик по лицу Федора понял, зачем тот пришел, опередил грозу словами. Говорил — вроде отчитывал. На самом деле за словами прятал испуг, отводил в сторону нежелательную огласку.

— Попутал ты меня! Сначала правильно выдал тебе деньги, потому как ты за жену не в ответе. Забери деньги… чужие, не для меня.

* * *

Постылым стал для Насти дом Смыковых. Свекор следил за каждым ее шагом. Как только выпадал подходящий случай, приставал, домогался. К силе не прибегал. После несправедливого наказания плетьми Настя затаила глубокую обиду на свекра и в оборках юбки прятала короткий остро отточенный нож. Савелий однажды едва не отведал его и после старался уломать Настю словом.

В воскресный день старики ушли в церковь к обедне. Минуты одиночества Насте казались счастливыми. Она бойко хлопотала у печи. О кирпич шаркали днища ведерных чугунов и корчаг. Гремели ухваты. В сильных руках играла клюка, выбивала снопы искр из догоравших головешек. Согретая печным огнем и уставшая, Настя присела на край широкой скамьи. Глядя в полупрозрачную слюдяную оконницу, глубоко задумалась… Пятый месяц не являл глаз Кузьма. Хотя и не мил, а Настя ждала его. Как ни крути, а муж, какой ни есть, оградит честь жены. Сдавалось сейчас Насте, что Кузьма на самом деле лучше, чем казался раньше, до отъезда. И в душу прокрадывалась тайная несмелая надежда: «На людях побывал Кузьма. Изменился, может. Да и я постараюсь в сердце ему глубже заглянуть. Чай, не черный колодец оно. Бывает, что немилый поначалу становится желанным и любимым позже. Может, появится ребенок, а тогда…»

Не раз и не два Настя оглядывалась на прошлое и не видела светлого пятнышка в своей жизни. Только и есть одно, что своим появлением зажигала блудливые огоньки в глазах мужиков. А Насте так хотелось настоящего человеческого счастья. Чтобы мужские глаза смотрели на нее прямо и честно, не юлили от похотливого желания. Ждала Настя Кузьму с думами о лучшем.

Свекор раньше положенного вернулся из церкви, бесшумно открыл дверь, прокрался кошачьей походкой с утешительными мыслями на уме: «Не камень же баба, чтобы не сдаться. Спробую еще разок. Только не спугнуть бы… не подступиться тогда. Не удастся — не прибудет к моим прежним хлопотам. А Кузьма во где у меня, на шее…» — Савелий плотно сжал кулак. Таким его и увидела случайно оглянувшаяся Настя.

— Опять лезешь? А ну поспеши ко мне на шею! Чего же стоишь-то? А ну спробуй! — Настя запустила руку в складку юбки.

Савелий укорил себя: «Прозевал, непуть… проворнее надо было». Как ни в чем не бывало отошел в угол, без нужды взял ременный недоуздок, помял в руках, потом миролюбиво заговорил:

— Понапрасну шарахаешься от меня в сторону. И пальцем не собираюсь тронуть. Сердишься за то, что плетьми постегали. А ить на пользу это, на уважение к старшим такое-то.

Вошла Марфа, кинула испытующий взгляд на Настю и поняла, о чем разговор. Марфа хорошо знала о домогательствах Савелия. После случая в амбаре Настя рассказала о том без утайки. Тихая и добрая свекровь не стала вымещать безрассудную и слепую ревность на снохе, напротив, исподволь ограждала ее. К удивлению Савелия, Марфа совсем неожиданно вставала между ним и Настей. И Савелий оказывался бессильным наказать за то жену — боялся, что предаст огласке его домогательства. Вот и теперь — до конца церковной службы далеко, а Марфа тут как тут. Робким виноватым голосом спросила не о том, что тревожило душу:

— Пошто, Савелий, из церкви ушел? Такая служба хорошая…певчие на хорах…

Савелий молча вышел из избы.

— Опять приставал? — В голосе Марфы неподдельное участие, в глазах тревожное, тоскливое ожидание.

— Опять, — коротко ответила Настя.

— Грех великий на Савелии. Никак и ничем его не отмолишь, такой грех-то. Смолоду бес вселился в мужика, под старость накрепко скрутил. Ты, Настенька, смолчи перед Кузьмой. Подальше от нового греха… авось перемелется все, стихомирится старик. Кузьма, может, отделиться вздумает, заберет тебя с собой на рудник.

Рука Марфы, корявая, как терка, легла на голову Насти, спутала волосы.

Настя молчала. Ее одолевали противоречивые чувства. Не в первый раз рождалась жалость к Марфе за трудно прожитую жизнь. И вместе с тем клокотала обида на ту же Марфу за то, что не