Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста - Полосухин Порфирий Порфирьевич

Все это показывает, что воспламенение аэростата - редчайшее явление. Но Фомин вовсе не делал из этого вывода об абсолютной безопасности полетов. Напротив, он бил тревогу: почему статическое электричество так мало изучено, почему специалисты электротехники, участвовавшие в подготовке полета стратостата-парашюта, не смогли предотвратить аварию.

Не только технические вопросы, связанные с происшедшим, глубоко волновали моего друга. Он беспокоился, чтобы не был опорочен труд, вложенный в постройку стратостата, в организацию и проведение его полета, чтобы случайная неудача не заслонила нового очевидного успеха советских воздухоплавателей, доказавших возможность спуска из стратосферы без торможения балластом.

Полет стратостата-парашюта «Комсомол» получил всеобщее признание. Ученые высоко оценили мужество стратонавтов и результаты их наблюдений. В Дирижаблестроительном учебном комбинате состоялся вечер встречи героического экипажа со студентами, курсантами и преподавателями. Были на этом вечере гости: летчики, полярники, ученые, писатели. С исключительным интересом слушали они доклад Бориса Никитича Воробьева об истории высотных полетов и рассказы участников одного из самых замечательных подъемов в стратосферу. Мне больше всего запомнилось, как Фомин, закончив свое сообщение и, выждав, пока стихнут аплодисменты, просто и искренне сказал:

- Разрешите отнести ваши приветствия в первую очередь к тем, кто спроектировал и построил первый в мире стратостат-парашют, к тем, чье творчество и труд двигают вперед нашу советскую науку и технику.

К новым успехам

Зимой 1940 года шла война с Финляндией. Обеспечение безопасности колыбели революции - города Ленина было родным и близким делом советских людей. Молодежь стремилась в действующую армию. Ушли добровольно на фронт и мы со Щукиным. Нас направили в одну из авиагрупп, доставлявших сражавшимся войскам боеприпасы, продукты и вывозивших раненых в тыл.

Здесь часто приходилось встречать знакомых авиационных спортсменов. Я повидался с парашютистом Борисом Бондаренко, который рассказал мне об интересных эпизодах своей боевой работы и пережитых опасностях, с начальником парашютно-десантной службы воздушной армии Александром Зигаевым. А однажды, прилетев на Ленинградский аэродром, в девушке, подошедшей принять от меня раненых, я узнал воздухоплавательницу Алю Кондратьеву.

После окончания военных действий меня ждала в Москве приятная новость, наш воздухоплавательный отряд переходил в систему Главного управления гидрометеорологической службы. На базе отряда создавалась аэрологическая обсерватория. Полеты на свободных аэростатах должны были теперь полностью служить научным целям. Конечно, это не мешало развитию воздухоплавательного спорта. Всякий полет служит спортсмену тренировкой и, при благоприятных условиях, может принести спортивные достижения.

Обстоятельства, однако, сложились так, что мне пришлось временно остаться для работы по испытаниям парашютов в летном центре Гражданского воздушного флота. Вместе с Сергеем Щукиным я занимался также подготовкой сбора парашютистов гражданской авиации, с которыми мы хотели поделиться изученным нами опытом армейских спортсменов. Сбор состоялся в июне. Его участники выполнили рекордные групповые прыжки с высоты до 9400 метров.

В следующем месяце я узнал о выдающемся достижении мастера парашютного спорта Василия Харахонова. Он прыгнул с самолета, летящего на высоте около 12500 метров, и 11800 метров падал не раскрывая парашюта. Такого прыжка не выполнял еще ни один парашютист. Мировой рекорд высотного затяжного прыжка был превышен более чем на 1000 метров.

Харахонов принадлежал к числу самых опытных и мужественных парашютистов нашей страны. Горячий патриот парашютного спорта, он производил удивительные эксперименты. Он решил, например, проверить возможность оказания помощи товарищу, если тот ранен и не может выпрыгнуть из самолета. В полете он поднял на руки парашютиста Павла Федюнина, который весьма искусно изображал раненого, отворил дверь кабины и бросился вниз. Сначала Харахонов открыл парашют Федюнина, а сам некоторое время продолжал падать. Приземлившись и сняв парашют, он побежал к опускавшемуся «раненому» и снова подхватил его на руки.

Чтобы испытать надувной спасательный пояс летчиков Военно-Морского Флота, Харахонов прыгнул с самолета в Балтийское море и двадцать три часа плавал в полном летном обмундировании. В другой раз он прыгнул в море при сильном ветре для проверки возможности использования парашюта как паруса, который помог бы потерпевшим аварию авиаторам добраться до берега. Среди экспериментальных прыжков Харахонова был даже парашютный прыжок с… велосипедом.

Он искал также способы, которые позволили бы парашютисту управлять своим падением, парить, планировать, и для этой цели придумал особый комбинезон. Если человек в таком комбинезоне раздвигал руки и ноги, за его спиной появлялись матерчатые крылья, а у ног - перепонка. Харахонов и его товарищи Афанасьев, Санфиров, Ровнин отважно решались на испытания подобных устройств.

Я был свидетелем того, как пытался парить Санфиров. Выпрыгнув из самолета, он расправил большие, укрепленные за спиной крылья, на мгновение задержался в воздухе, а затем стал беспорядочно падать. С трудом удалось современному Икару освободиться от крыльев и открыть парашют. Тем не менее, мысль о необходимости искусственной стабилизации падения была очень правильной. В воздушном бою или при аварии может случиться, что затяжной прыжок будет вынужден совершить человек, не имеющий достаточной тренировки. Не умея управлять своим телом, он оказался бы в опасном положении.

Как же сделать свободное падение устойчивым? Изобретатель парашюта Котельников предложил стабилизировать падение специальным маленьким парашютом. Такие парашюты изготовлялись не раз. Однако они сильно раскачивались или вращались вокруг вертикальной оси вместе с парашютистом. Игорь Глушков создал стабилизатор с учетом этих недостатков. Это был небольшой квадратный парашют со стропами, сходившимися на замке, вшитом в круговые лямки подвесной системы.

Замок стабилизатора сконструировал Станислав Карамышев. Однажды в баллонном цехе воздухоплавательного отряда можно было увидеть любопытную сцену. Для проверки работы замка меня в полном парашютном снаряжении подвесили на тросе к потолочным балкам. Глядя на меня, Глушков, Щукин и Карамышев проверяли положение, которое займет парашютист при падении со стабилизатором. Убедившись в том, что падать будет удобно, я выдернул кольцо замка и упал на руки товарищам. Замок работал надежно!

Теперь стабилизатор следовало испытать в воздухе. Мошковский, Щукин и я поднялись на субстратостате, пилотируемом Фоминым и Крикуном. Фомин быстро набрал высоту 5500 метров. На этот раз Щукину и мне не нужно было взбираться на борт. Мы могли, сохраняя силы, выпрыгивать через сделанную Карамышевым специальную дверку. Открыв дверку, мы отделились от гондолы. Для первого испытания стабилизаторы не укладывались в ранец, Мошковский придержал их, чтобы они не зацепились за что-нибудь, и отпустил в первый момент прыжка.

Прекрасное, чуть замедленное падение! Ни вращения, ни штопора, ни раскачивания. Надо мной маячил наполненный воздухом, слегка вибрирующий стабилизатор. Лишь одно показалось неудобным: мое тело ни разу не изменило положения, и я все время глядел вниз. В лицо сильно бил встречный воздух и от этого болели глаза.

Отсчитав 50 секунд, я потянулся левой рукой к кольцу замка, чтобы отделиться от стабилизатора и случайно задел вытяжное кольцо парашюта. Почувствовав, что купол выходит из ранца, подумал: «Что теперь будет?» К счастью, парашют открылся, не задев стабилизатора. Рывок вследствие уменьшенной скорости был слабее, чем при обычных затяжных прыжках.

У Щукина испытания прошли нормально. Он отделился от стабилизатора, а затем раскрыл парашют.

…Я часто навещал своих друзей в Долгопрудной. Аэрологическая обсерватория разрасталась, к ее деятельности привлекалось все больше ученых. Воздухоплаватели вели интересную работу, добивались спортивных успехов. Отряд получил новый субстратостат «СССР ВР79» объемом около 2700 кубических метров, на котором впоследствии было совершено много выдающихся подъемов. При первом испытательном полете этого стратостата я прыгнул с высоты 8050 метров. Мой прыжок преследовал экспериментальные цели. В своем костюме и снаряжении я представлял целую летающую, вернее падающую, лабораторию. На моей правой руке был укреплен секундомер, на левой - высотомер, сбоку находились маленький кислородный баллон с редуктором и манометром и новый барограф, изготовленный обсерваторией. По записи этого прибора Игорь Глушков должен был проверить теоретически рассчитанную им скорость моего свободного падения на разной высоте. Такой расчет невозможно сделать абсолютно точно: дело в том, что скорость падения парашютиста зависит от многих причин, которые могут учтены лишь приближенно.