Семь главных лиц войны, 1918-1945: Параллельная история - Марк Ферро

Лагерь изоляционистов получил неожиданную поддержку со стороны ультралевых, коммунистов и сочувствующих им после заключения советско-германского пакта, когда его пацифизм стал еще активнее.

Объявление войны не изменило ситуацию: как показал опрос, проведенный в сентябре 1939 г. агентством Ропера, всего 2% американцев считали нужным участвовать в конфликте на стороне англичан и французов{171}.

Советско-германский пакт существенно усложнил картину политических установок в США, и Рузвельт, решив выставить свою кандидатуру на выборы 1940 г., по необходимости должен был обратить на это внимание. Именно в те годы он осознал, что, наряду с печатью, кино становится силой, которую невозможно игнорировать, и делающие его люди оказывают немалое влияние на политические предпочтения зрителей-избирателей.

В США понятие свободы прессы включало в себя и свободу кинематографа. Существовала только самоцензура, связанная с моральным «кодексом Хейса». Рузвельт, подобно другим видным деятелям его поколения, раньше считал кинофильмы просто развлечением. Однако в 1937 г., после показа в Белом доме фильма Йориса Ивенса «Испанская земля» с прочитанными Хемингуэем комментариями, его взгляды изменились, а решимость бороться с усилением фашизма укрепилась.

Оценив по достоинству ту роль, которую кино могло сыграть в пропаганде защиты демократий, Рузвельт стал отныне субсидировать целую программу по съемке художественных лент об испанских республиканцах: так появились «Последний поезд из Мадрида» Джеймса Хогана, «Три товарища» Джозефа Манкевича и т. д. Рузвельт не был кинолюбителем, зато мир кинематографа им сильно интересовался. За несколько предыдущих лет этот мир значительно расширился за счет режиссеров-иммигрантов (Фриц Ланг, Уильям Дитерле и др.), вступавших в американские антифашистские организации. Конечно, внутри кинематографического лобби существовали сильные разногласия, но в большинстве своем оно поддержало предвыборную кампанию Рузвельта в 1940 г., и Рузвельт отплатил ему сторицей{172}.

В мире американского кинематографа развернулась тогда настоящая гражданская война. Она отражала все политические дебаты того периода. Переплелись несколько конфликтов: сценаристы и актеры (Джордж Рафт, Пол Муни) сражались с продюсерами; интервенционисты (например, «Уорнер бразерс») — с изоляционистами; либералы и сочувствующие им коммунисты (политические противники окрестили их «глупцами») — с «лакеями» кинокомпаний, которые чурались фильмов, способных задеть немцев, таких, как «Признания нацистского шпиона» Литвака или «Великий диктатор» Чаплина.

Летом 1939 г., когда был подписан советско-германский пакт, либералы (Мелвин Дуглас, Гэри Купер) покинули ряды антифашистов. С тех пор борьба шла между двумя лагерями. К первому, рузвельтианскому, принадлежали «Уорнер бразерс», Дэвид Селзник, Фредрик Марч, Хамфри Богарт, Джеймс Стюарт и др. Ко второму, считавшему, что «Новый курс» представляет собой одну из форм коммунизма и Рузвельт, который старается развязать войну, готов объединиться с Советами, — актеры Адольф Менжу, Джон Уэйн, Роберт Тейлор, продюсер Уолт Дисней, режиссеры Сэм Вуд, Кинг Видор и Эдвард Дмитрык. Позднее, уже в эпоху маккартизма, они поквитаются с демократами, составив знаменитый «черный список Голливуда».

После Пёрл-Харбора Рузвельт лично вмешался, чтобы наладить выпуск собственной американской военной кинохроники, вопреки мнению флотского командования, запрещавшего доступ на борт военных кораблей операторам студий «Фокс» и «Парамаунт», так что киносборник «Ньюсрилз» нередко был вынужден заимствовать кадры у англичан. Рузвельту пришлось даже схитрить для того, чтобы Форд и Пэрриш могли снять сражение у атолла Мидуэй (в знак благодарности они включили в свой полнометражный фильм «Битва за Мидуэй» кадры с Рузвельтом-младшим… который в битве не участвовал. Рузвельт посмотрел эту сцену, не моргнув глазом).

По его просьбе режиссер Фрэнк Капра снял документальный фильм в стиле Ивенса («За что мы сражаемся»). Но больше всего поражают, несомненно, его личные рекомендации по поводу количества и тематики художественных лент, помогающих победе. Один фильм в честь Норвегии («Луна зашла»); два — в честь СССР («Миссия в Москву» и «Северная звезда»); три — антинацистских («Дети Гитлера», «Стража на Рейне», «Мужчина, за которого я вышла замуж»); два — о Франции («Эта земля моя» Ренуара и «Касабланка» Кёртиса). Антияпонский фильм обнаруживается всего один — «Позади восходящего солнца» Дмитрыка. Далее идут фильмы о морском флоте, сухопутных войсках, авиации, фильмы, оправдывающие справедливую войну («Сержант Йорк»), фильмы о промышленном производстве и о жизни в деревне… Рузвельт собственноручно подчеркнул имена тех, кто должен прославить «непобедимую крепость» страны — американскую семью…

Никто из остальных главных действующих лиц войны — ни Гитлер, ни Сталин — не разработал столь всеобъемлющей программы{173}.

Вот в какой обстановке Франклин Рузвельт пошел против ветра, без колебаний выбрав курс. Однако ему пришлось проявлять осторожность и прибегать к хитрости, чтобы обойти конгресс и сохранить контакт с общественностью. Ни тот, ни другая не забыли, что в течение долгого времени он сам был изоляционистом.

Резкий поворот политического курса Рузвельта произошел в октябре 1937 г., после масштабного вторжения японцев в Китай. Дабы получить возможность пересмотреть господствовавшую до тех пор тактику изоляционизма, он назвал свое выступление «Речь о карантине». Это был ловкий ход. Карантин — санитарная мера изоляции, которая воспринимается положительно, тогда как предлагал-то Рузвельт, по сути, экономическую блокаду Японии.

Его речь произвела эффект «грома среди ясного неба». В ней Рузвельт обличил «настоящую эпидемию» страха, захватывающую весь мир. Словно эхом на нее откликнулось нападение японцев на американский военный корабль «Панай». Тем не менее сенаторы-изоляционисты Бора и Ладлоу тут же заявили в сенате, что «не будут отправлять [американских] мальчиков на Дальний Восток из-за одного потопленного корабля, находившегося в зоне риска». Кроме того, Ладлоу предложил внести в конституцию США поправку, требующую проведения национального референдума как необходимого предварительного условия для вступления страны в войну, если только она сама не подвергнется вооруженному нападению{174}.

Таким образом, предчувствуя опасность сложившейся международной обстановки, президент был связан по рукам и ногам и не имел реальной власти. Гнев Рузвельта на Японию несколько поутих, когда она принесла извинения за инцидент с «Панаем», хотя преступления японцев в Китае возмущали его до глубины души. Американский посол Уильям Буллитт советовал президенту сохранять спокойствие: «Эмоционально нас, конечно, сильно задевает происходящее в Китае, но у нас там довольно небольшие экономические интересы, а жизненно важных интересов нет»{175}.

Рузвельт был лишен возможности действовать не только на Тихом океане, но и в Европе, не в силах отреагировать ни на аншлюс Австрии, ни на Мюнхенский кризис. Чемберлен отказался сообщить ему выдвинутую Жоржем Бонне идею международного арбитража. В январе 1939 г. в США планировалась широкомасштабная программа самолетостроения с целью помочь Франции и Великобритании. Однако закон о нейтралитете позволял поставлять самолеты в эти страны лишь в том случае, если они не участвуют в войне. Таким образом, следовало реализовать программу, пока война не началась. Призывы Рузвельта в 1938–1939 гг. к соблюдению положений пакта Бриана-Келлога и его предложения о проведении международной конференции вызывали со стороны Гитлера лишь насмешки[24]. Между тем, американский президент, очень чутко следивший за происходящим в Европе, и в особенности за судьбой евреев, сказавший однажды Чемберлену, что тот может «рассчитывать на нас во всем кроме войск и кредитов», сумел, по крайней мере, провести (27 ноября 1939 г. и 13 февраля 1940 г.) закон о продаже Соединенными Штатами военной техники на условиях «cash and carry»[25]. Правда, он тоже относился к числу законов о «нейтралитете», но, учитывая господство союзников в Атлантике, фактически лишал немцев всех поставок из Америки.

С началом войны ориентация президента на антигитлеровскую коалицию конкретизировалась. Когда посол США в Великобритании Кеннеди, сторонник «умиротворения», предложил Рузвельту взять на себя роль посредника, тот отказался, поскольку достигнутый таким образом мир позволил бы укрепиться или, по крайней мере, уцелеть режиму насилия и агрессии{176}.

Рузвельт проявил свои чувства и публично: «Наша страна останется нейтральной, но я не могу требовать от каждого гражданина оставаться нейтральным в душе». Чувствуя, что за ним неотступно следят, он не хотел «совершать непоправимых поступков» и зачастую говорил противоположное тому, что собирался делать. Например, в тот самый момент, когда один промышленник из Чикаго переоборудовал свой завод по производству бумажных обоев для изготовления зажигательных бомб, Рузвельт заявил: «Мы никогда не думали переводить государство на военные рельсы — ни в системе обороны, ни в области внутренней экономики. Как раз этого-то мы и хотим избежать». Рузвельт знал, что должен быть как нельзя более осторожным, особенно после того, как его освистали (на сей раз ультралевые), когда он заговорил о помощи «маленькой Финляндии» во время зимней войны.{177}