Рейтинг любви - Ирина Голицына

Лилия взяла монеты из пасти со словом «Выигрыш» и методично, одну за одной, забросила в игральный автомат. И автомат, долго не раздумывая, принялся выдавать одну и ту же комбинацию – «777»! Это было невероятно, непостижимо, обалдеть что такое это было!

Радиоведущая сгребала монетки в целлофановый мешочек.

Когда «777» выскочило в последний раз, в баре раздались бурные аплодисменты.

Рекламщики сидели с вытянутыми лицами. Трое из них лихорадочно звонили куда-то по мобильным телефонам. Наверное, на лондонскую биржу.

Оператор Лева Гудок прыгал от стойки к двери резвым козленком.

Редакторы Окунева и Щукина впали в ступор и не могли проглотить бутерброды, которые запихивали во рты, сложив пальцы жменей.

Тамара истерически смеялась и ни с того ни с сего открыла краник на стойке: из него рыжей струей забило пиво «Паромщик».

Возбуждение в баре стояло невообразимое.

То и дело начала хлопать дверь: в помещение врывались сотрудники «Утреннего брыся». Как известно, слухи в творческих коллективах распространяются буквально по воздуху.

Сотрудники окружили игральный автомат плотным кольцом. Они заталкивали в него монеты, ожидая, что многократный трюк с «777» будет повторятся до бесконечности. Но не тут-то было.

Автомат лихо крутил свои огоньки в окошечках, как жонглер пылающие факелы, и выдавал пустые номера – 599, 401, 223, 354, 997, 003…

Лилия Горная аккуратно поправила на плече ремешок своей летучемышиной сумочки, крепким узлом завязала целлофановый мешочек и подошла к стойке бара. Триумфаторшу теперь никто не замечал.

– Тамара, Тамар, – позвала Лилия. – Очнись, у тебя уже все пиво выхлестало.

– Ой! – воскликнула Тамара. – Я с ума сошла! С вами тут вообще обалдеешь! Лиль, ну ты показала класс, ты даешь! А мне не везет, хоть умри и лопни!

Буфетчица закрыла краник, вытирая одновременно пиво со стойки и пот со лба.

– Тамар, сейчас ты продашь все, что у тебя есть. Тебе тоже повезет. Неужели ты думаешь, разгоряченный, отравленный азартом народ уйдет из бара просто так? Держись! Все пиво выпьют и бутерброды сомнут.

Радиозвезда подмигнула Тамаре и тихо-спокойно вышла из бара.

…У станции метро «Фрунзенская» Лилия Горная минут пять пыталась вычислить Марину Лунян, и никак у нее это не выходило. А когда к ней подошла высокая фигура со смоляными кудрями до плеч, в солнцезащитных очках и клетчатых шортах до колен и сказала: «Привет!» – Лилия вздрогнула.

– Отойдем в тень, – сиплым голосом предложила фигура.

– Зачем?

– Покурим. Не узнали?

– Нет.

– Я – Марина, – доверительно признались кудри-очки-шорты.

– О боже! – ужаснулась Лилия Горная. – Но вы же были, кажется, блондинкой, и вообще… все это на вас… не в вашем стиле.

– Да, – согласилась Марина. – Я маскируюсь, чтобы мой последний муж Лунян, Отелло с Арарата, не настиг меня. Он же, гад такой, уже рыщет вокруг, чувствую.

Женщины отошли в тень.

Лилия решила не терять времени даром и коротко сообщила:

– В моей квартире, бывшей вашей, постоянно кто-то бывает. Моется, чай пьет. Соседка случайно увидела этого человека и утверждает, что это некий Сломайбородько. Кто он? Откуда у него ключ? Опасен ли он?

Марина, закурив, сказала:

– Лилия, прошло десять лет со дня нашего квартирного переезда, а я люблю единственного мужчину на свете – Сломайбородько Константина Борисовича. И то, что он появляется у вас в квартире, полностью моя вина. Я отдала вам два ключа. А третий, еще раньше, до встречи с вами, своей собственной рукой положила в карман Сломайбородько. Потому что мы с ним тайно встречались, испытывая страсть.

– Вы ничего не путаете? – удивилась радиоведущая.

– А пельмени Дареника Луняна стоят у меня в горле комом, – надрывно сообщила Марина, выпуская дым. – Они душат мня, эти пельмени, я от них с ума сойду.

– Скажите, Марина, что означает «Д+М», название вашей пельменной? – мягко сжала локоть Марины Лунян Лилия Горная.

– «Дареник + Марина», все просто, а в жизни, Лилечка, все так сложно!

Внезапно толпа перед входом в метро «Фрунзенская» пришла в движение: кто-то продирался через нее, словно кабан через болотные кусты. Минута – и женщины увидели, как к ним несется маленький человек в белом классическом костюме. У него были белые неровные зубы и маленькие черные глаза.

– Марина, неверная! – кричал он. – Я чувствую тебя, я вижу! Зачем шорты шурина надела?

Марина Лунян оторвалась от Лилии Горной, успев крикнуть:

– Если Константин Борисович появится, сообщите мне! Обязательно!

И исчезла в толпе. Разъяренный Лунян бросился по ее курсу.

«Сумасшедший дом», – подытожила ситуацию Лилия Горная.

Господи, теперь можно с чистой душой ехать к Зойке Гонсалес-Поплавковой. «Куплю-ка я пять штук ананасов по сто рублей, – решила про себя Лилия. – Бешеные деньги долго при себе не держат. Кутить так кутить!»

11

Отец Зойки был скульптором. Уже три года как он отошел от монументальных дел, жил на подмосковной даче, где полной грудью дышал сосновым воздухом, писал мемуары, принимал гостей. Таким сибаритским образом жизни он протестовал против развивающегося в России капитализма. «Времена Ленинианы канули в мутные воды перестройки, – пафосно объяснял он свое добровольное изгнание из столицы. – Раньше у меня были заказы, пайки, мастерская, почет и уважение, а сейчас я дешевый пенсионер».

Отец Зойки умалчивал, что к нему через день на собственном «Ягуаре» мотался Редька-Родриго Гонсалес, обеспечивая существование тестя продуктами, лекарствами и видеофильмами.

Зойка появлялась у отца реже, но всякий раз, переделав кой-какие домашние дела, садилась рядом с отцом в мягкое кресло, под финиковой пальмой в дубовой кадке и начинала полемику по поводу того, тем ли святым и правильным путем идет Родина.

Обычно эти разговоры оканчивались семейным скандалом, истерикой отца, потерявшего свою заветную тему в искусстве – Лениниану, криками дочери о том, что он впал в маразм, склероз и радикулит одновременно.

Отец-скульптор не просто уехал на дачу: дочь свою и зятя он оставил наедине с собственным творчеством, в городской трехкомнатной квартире.

В первой комнате висели на стенах здоровенные керамические изображения женской фигуры. Их было штук двенадцать, и если бы хоть одна сорвалась с гвоздя, она вполне могла бы убить человека, внимавшего искусство.

Даже непросвещенному зрителю было ясно, что для сотворения этих убийственных произведений Зойкиному отцу верой и правдой служила одна и та же модель.

Кстати, словоохотливая Зойка всегда подтверждала это наблюдение. «Да, вы видите мою мать. Батюшка перевел на нее тонны глины. Она успевала все – стирать на него, кормить с ложечки, целовать, баюкать и раздеваться, когда на него находило вдохновение». Керамические изображения напоминали доисторические фигуры древней женщины с отвисшими грудями до колен, огромными бедрами и длинной, как травинка, шеей.