Концепции власти в средневековой Руси XIV-XVI вв. - Василий Телицын

посвященные эпохи Дмитрия Донского и Куликовской битве, где на первый план выходит борьба за веру, а также подчеркивается объединяющая роль Москвы и величие московского княжеского дома. Идеей избранности Москвы как политического центра русских земель пронизана «Повесть о Темир Аксаке», созданная в окружении Василия I между 1402 и 1408 гг.[434] Произведение отражает сложную политическую и эмоциональную обстановку в Московском княжестве рубежа XIV–XV вв., когда после удачной Куликовской битвы русские земли не раз подвергались опустошительным нападениям со стороны распадающейся, но все еще превосходящей Москву в военном отношении Орды. В этой связи возможная схватка с могущественным восточным правителем, которому ослабленная Русь фактически не могла противостоять, породила единый порыв и эмоциональное единство всего народа, союз светских и духовных властей, что в итоге послужило гарантом будущего политического, экономического и духовного единства. Московский князь представлен в данном произведении как полноправный наследник киевской, а затем и владимирской государственности, а также последовательно именуется  «великим князем» и «самодержцем», что довольно необычно для произведений конца XIV – начала XV в.[435]

Идеи единства русских земель перед лицом внешней опасности также нашли свое отражение в другом произведении начала XV в. «Сказании о нашествии Едигея». Древнейший текст сказания читался в Троицкой летописи 1408 г., однако от него до нас дошли лишь незначительные отрывки. В то же время Симеоновская летопись в ее части за 1390–1409 гг. содержит более позднюю версию произведения, созданную около 1413 г., которая принадлежит московскому книжнику, возрождавшему, так же как и автор «Задонщины», идеи единения русских земель, характерных для эпохи Киевской Руси[436]. В произведении находят свое отражение идеи преемственности московской государственности по отношению к Владимиру, где подчеркивается, что «многославный Володимерь, еже есть столъ земля Русскыа и град пречистые богоматери, в ней князи велиции рустии первоседание и стол земля Русскыя приемлютъ; иже великий князь всеа… наименовается, ту бо первую честь приемлетъ»[437].

Таким образом, в общественно-политической мысли молодого Московского государства идеи единства русских земель, а также преемственности Москвы и московского княжеского дома по отношению к предшествующим периодам и правителям Руси в первой половине XV в. получили довольно существенное развитие, что в какой-то мере подготовило дальнейшее объединение русских земель в единое государство во второй половине XV – начале XVI в., а также идейное обоснование этих процессов в трудах московских книжников. В период правления Ивана III, когда к Москве были присоединены большинство земель Северо-Восточной и Северо-Западной Руси, идеи наследственной власти московских князей над Русской землей стали особенно актуальны для московской идеологии в контексте покорения Новгорода, пользовавшегося до определенного момента существенной самостоятельностью. Подчинение Новгорода после битвы на р. Шелони, а также последующее его присоединение к Московскому княжеству было отражено в великокняжеском летописании 1470-х гг.[438], а также в Московском летописном своде конца XV в. Повесть о походе 1471 г. была составлена почти сразу же после данного события – около 1472 г. Наиболее ранний текст повести читается в компиляции дошедшей до нас в двух списках, причем содержание первого из них довольно точно передает Вологодско-Пермская и Никаноровская летописи[439].

В качестве обоснования прав московского князя на Новгородскую землю использовалось довольно распространенные в общественно-политической мысли Московской Руси идеи наследственной власти московских князей над Новгородом, признавшим в XIII в. сюзеренитет великих князей Владимирских, а также постоянная апелляция к принципу «старины», т. е. предшествующей модели отношений. Именно этим принципом «старины» руководствовался Иван III, например, в деле избрания новгородского архиепископа: «…азъ ихъ, князь великый, жалую, и того нареченного Феофила. И велю ему быти к собе на Москву и къ отцу своему митрополиту Филипу, стати на архиепископью Навагорода и Пьскова безо всяких зацепов, какъ было при отци моем, великом князе Василье, и при деде, и при прадеде моем, и преже бывших всех великых князех, иже род есмы, володимерских и Новагорода Великого и всея Руси (выделено мной. – В.Т.)»[440].

Не вызывает удивления, что довольно распространенные в среде московских книжников идеи преемственности московских князей правителям эпохи Древнерусского государства, сперва киевским, а затем владимирским князьям, имеющие сильную идеологическую окрашенность, встречаются в тесте повести довольно часто (табл. 8).

В пользу того, что идеи преемственности в московской повести занимали совершенно особое место, говорят и другие эпизоды, например, молитва Ивана III московским митрополитам, начиная с митрополита Петра и «тако же и у прочих святителей …преосвященных митрополит Фегнаста, и Киприана, и Фотия и Ионы, помолився»[441], а также молитва Ивана III у гробниц князей московского дома: «Приходит же паки в той же церкви къ гробомъ прародитель своих, лежащих ту великих князей володимерских и новгородцих и всея Руси от великаго князя Ивана Даниловича и до отца его великого князя Василья…»[442].

Таблица 8

Преемственность московского княжеского дома в повести о походе на Новгород*

* Московская повесть о походе Ивана III Васильевича на Новгород. С. 376; 380; 381; 383.

Однако, помимо принципа «старины» и преемственности власти в ситуации с покорением Новгорода, огромное внимание было уделено религиозной составляющей. Поход Ивана III на Новгород в трудах московских книжников и летописцев был представлен как поход против католицизма для защиты православия. Отметим, что тема защиты исконного православия на Руси пользовалась особой актуальностью в связи с неприятием Василием II Флорентийской унии и последовавшим за этим падением Константинополя. Попытка части новгородской знати перейти под власть польского короля была воспринята лояльными Москве силами как измена православию, что дало повод великому князю выступить в качестве верховного блюстителя чистоты веры. При этом между принадлежностью Новгорода к владениям русских князей и приверженностью православию фактически ставился знак равенства, о чем, согласно повести, Иван III сообщал новгородцам: «А за королем никоторым, ни за великим князем литовъским, не бывали есте, какъ и земля ваша стала, а нынеча от християньства отступаете к латинству чрес крестное целование»[443]. Именно желание новгородцев поставить католического архиепископа, а также переход Новгорода под власть польского короля, было использовано Иваном III как предлог для похода: «Отчина моя, Велики Новъгород, отступають от мене за короля, и архиепископа ставити им у его митрополита Григория, латинина суща. И яз, князь великий, дополна иду на них ратью…»[444].

После успешного похода наследственные права Ивана III на владение Новгородом были окончательно закреплены в договоре 1471 г., где Новгород вновь был назван наследственным владением московского князя: «А за Короля и за Великого князя Литовского, хто Король или Великий князь на Литве ни буди, отъ васъ отъ Великихъ Князей намъ вашей отчине Великому