Темнота - Владислав Ивченко

-Не надо.

-Ты что уже читать разучился! – мужчина был на взводе.

-Читаю, что хочу! – Гена не любил, чтоб ему указывали.

-А, про голых баб и мафию!

-Хоть бы и так, твое то какое дело.

-А ты мне не тыкай! Я с тобой свиней не пас! Нет, вы слышали!

Их перепалка начала привлекать внимание и человечек, чувствуя это, кричал громче.

-Мне какое дело! Когда на войне воевать, это мое дело, когда на ноги ставить вас, сосунков, это мое, а тут не мое, ах ты сволочь!

Пенсионеры забыли про оратора и угрюмо смотрели на Теплова. Он не хотел скандалить.

-Ладно, мужик, давай газету и пусти рукав.

-А ты мне одолжений не делай! Благодетель нашелся! Ходит тут пальтом выхваляется!

Гену упоминание про пальто задело. Он действительно им гордился и считал, что выглядит в нем, как настоящий мужчина.

-Я вам одолжений не делаю, товарищ ветеран, только когда война шла, вы еще в штаны делали.

Толпа тревожно загудела, мужичок зашелся в крике. «Ах, так ты ветеранов обижаешь! С грязью мешаешь!»

-Морда бандитская! Вы ж поглядите на него, сволочь надушенную! Он же нас за людей не считает. Он же плюет на нас! Скотина!

-Выбирай выражение дядя.

Кто-то схватил его за другую руку.

-А ты ему не угрожай! Здесь тебе не базар! Не ты тут хозяин! Быстро уму-разуму научим! Морда уголовная! Вырядился, рожу кривит! Что воняем мы тебе! Говно! Да он выступающих записывает! Иуда! Сексот бандитский! Ветеранов обижает! Мафию изловили! Сволота!

Оборачиваясь и видя вокруг перекошенные злобой морщинистые лица, Теплов почувствовал, что внутри у него что-то сломалось и по телу растеклась неведомая тоска. Он еще пребывал оправдаться.

-Товарищи, я со свидания иду, я у подруги был, я в институте учусь, студент, что ж вы.

Толпа была неумолима.

-Тамбовский волк тебе товарищ! От блядей идет! В институте! Знаем, знаем! Папаша пристроил! Умные, но бедные не поступят! Сволота! Рожу уже не кривит! Спугался! Морда! Поймали! Власовец! Дочерей проститутками сделали! Наших дочерей, а теперь трахаете их задаром, сволочи! В морду! Вешать таких за ноги! Обыскать! Где его записи! Пистолет! Он вооруженный пришел! Хотел ветеранов стрелять! Падаль фашистская! Стрелять таких! Кучма сука! Ворье! Стукач! Да у него в кармане гандоны!

Толпа сжималась. Вдруг из нее вышнырнула немолодая женщина в синем китайском пуховике и вязанном берете. Она бросилась на Теплова, выставив вперед руки.

-По блядям собрался! Сначала нас переписать, потом по блядям, к нашим же дочерям! Собака!

Схватила за волосы его и закричала дурным голосом. Он пытался защищаться, но руки держали. Пнул от боли ее коленом. Женщина перешла на вой.

-Старуху бить! Фашист! Распоясались! Дайте я ему в морду плюну!

Крепкий на вид мужчина, судя по командирскому голосу бывший военный, съездил Гене по морде и сбил с ног. Толпа поглотила Теплова, мелькали начинавшиеся кровавиться руки.

-Прихвостень фашистский! Сутенер! Бандиты! Вешать за ноги! Сталина на них! По заданию мафии! Кучма вор! Коленом женщину! Она ж ему в мать годится! Выродки! Подонки! Изнасиловал чью-то дочь! А потом мать ее бить стал! Сволочь! Иуда, за сколько продался! Страну развалили! Жиды проклятые! До чего народ довели! Бляди!

Теплов не падал, потому что падать было некуда. Толпа вокруг и удары. Он хотел спрятаться в глубине, но его подымали и били.

-Ветеранов оскорблять! Хватит кровь нашу пить! Своей теперь захлебнешься! Предатели! Живут припеваючи, дочек наших в блядей превратили. Вредители. Чучму на виселицу! Попался собака! От нас не уйдешь! И других также! Кого, кого, карманника! У пенсионера хотел кошелек украсть! На последние копейки позарился! Шакалье! Все начальство на виселицу! Я ей и говорю, что не надо с ним жить. Дура! Где их взять, деньги то. Конец света близко! Нелюди, мать родную ногой! Кучму в тюрьму! Мой на базар пошел, а там цены – не подступиться. Убивать их! Воронки где? Просрали все! Раньше боялись, теперь смеются! С блядями за границу ездят, перепихнуться, а люди тут с голоду мрут! Кончай шпика! Родную мать хотел изнасиловать! Все они такие! На легком хлебе выросли, никакой благодарности! Собаки! Твари черножопые! Прямо в карман лез! Я его хвать за конечность и по морде, по морде, чтоб знал сволочь! Ветерана грабить! Обнаглели! То разве муж, то посмещище. Гады! Кровь народную пьют! Упыри! Нет на них НКВД! Расплодилось зараз! Пистолетом старику угрожал! Не, то Мишки дочь, она шлюха, а я про Сашкину говорю та замужем, дочке три годика. Презервативы старикам раздавал, насмехаются! К стенке их, к стенке! Нету порядка, распустились! Бить их гадов как мы немчуру били! Заразы!

Ораторы уже несколько раз сменялись, удивленно поглядывая на заваруху в середине толпы. Что там за крики не знали. Вроде бы поймали провокатора или карманника и подвергали его народному гневу. Организаторы митинга боялись как бы не было неприятностей с милицией, резко укоротили свои пламенные речи, призвали бороться, врагов много и все сволочи, подписывайтесь на газету «Коммунист» и голосуйте за нас. На этом митинг закончился, большие плакаты около трибуны свернули, саму трибуну разобрали, погрузили в грузовик и увезли. Вслед за этим стала расходиться толпа, живо обсуждавшая, как пресекли наглую выходку провокатора. Да еще карманника поймали и обезвредили несколько хулиганов. Так их, обнаглели. Пенсии маленькие, цены растут как жить? Революцию делать нужно, стрелять их, гадов. Площадь быстро пустела, слабый ветерок гнал листовки из серой бумаги и шелуху семечек. Несколько листков задержались на коченеющем Геннадии. Его пальто было порвано и безнадежно испачкано кровью с грязью. Много плевков. Одна ладонь была раздавлена тяжелыми сапогами отставника, несколько отпечатков подошв виднелось на лице. Подошли два бомжа и стали шарить по карманам, но нашли сущую чепуху, от чего разочаровались. Потом убежали, вспугнутые милицией. Два сержанта, пришедшие на смену бродягам, мараться не захотели, несколько раз перевернули тело ногами и ушли. Вяло матерились, что за месяц ни одного денежного не попалось или хоть с порядочными часами. Времена. Вскоре милиция приехала по вызову. Отвезли сначала в вытрезвитель. Там определили, что мертв и переправили в морг. Следующим утром Гену опознали родители. Вскрытие показало множество внутренних кровоизлияний и травм, несколько ножевых ранений, переломы. Милиция объяснила, что это молодежная преступность и пообещала найти виновных. Среди пенсионеров долго ходили слухи о негодяе, изнасиловавшем пожилую женщину, ограбившем пенсионера, переписывавшем выступающих и провоцировавшем людей. Оскорблял ветеранов, нагло смеялся и вел себя возмутительно, сын начальника. Но прикрутили ему хвост, пресекли и наподдали хорошенько, чтоб знал. Говорили также о парне убитом распоясавшимися бандитами, которые ничего не боятся и всем верховодят.

Таня была на его похоронах и даже чуть всплакнула, вспомнив, что хороший был человек, хоть и собиралась она с ним расстаться, не любила его никогда. Родители плакали страшно, единственный сын. Мать поседела, а отец кричал, что убьет подонков, найдет и убьет. Памятник поставили красивый, могилка ухоженная. А дочери женщины в пуховике продолжали ездить в Москву на заработки. Город скоро говорил уже о других убийствах.

1997 г.

ЖЕРНОВА

В понедельник, в восемь утра, он уже сидел за своим столом и степенно перекладывал бумажки. Из стопки в стопку, из стола на стол. Он еще не привык просто сидеть и побеждать время, оживляясь лишь при появлении начальства. Стыдно как-то недвижимо сидеть, перекладывать бумажки вроде бы пристойней. Он перекладывал их, стружил карандаши, извлекал на калькуляторе квадратные корни из разных чисел. Еще нужно было вежливо отвечать на ленивые вопросы сидевших за соседним столом. Три близкие к пятидесятилетию и ожирению женщины с трескано-напудренными щеками и в больших пуховых шапках. Было холодно, он бы тоже с удовольствием надел кепку, но не хотел сравниваться с дамами даже в этом. Дамами. Дамы. Вера, Надя, Нина. Хорошо хоть не Любовь. Подружки ближайшие и, конечно же, бесконечные ссоры, интриги и примирения. Он сначала шутил про себя, что похож на Париса, только вместо богинь фурии и каждая требует яблоко. Потом он удивлялся, а сейчас боялся и чувствовал себя щепкой в присутствии этих трех морей энергии, использованной не в мирных целях. Может это и смешно слушать, но эти красавицы были действительно страшны. Они долго изводили его своими шуточками, каверзами, сплетнями и прочими вещами, которые они делали профессионально. Эти броненосицы без потерь преодолели его стрелы иронии, его презрение и брезгливость. Они не испугались и не забыли. Когда настал день поражения, когда он сдался и сложил у их ног все свое, оказавшееся бесполезным оружие, они вспомнили все. Они не просто пришли, понюхали и ушли, они ворвались, насвинячили и остались. Он терпел, он не имел оружия, он был щепка. Теперь он предупредительно отвечал, несмел иронизировать и насмехаться, помогал разгадывать кроссворды (к привилегии непосредственно писать ответы и зачитывать вопросы его не допускали), говорил комплементы и с душевным трепетом соглашался жениться на их дочках. Впрочем, тут ему ничего не грозило. Дамы проклассифицировали его как «ничто», а потому и на пушечный выстрел не подпустили бы его к своим пышнотелым ягодкам. Он был благодарен и за это. Иногда он представлял себе, что бы было, будь одна из этих ягодок с нечищеными зубами и большим самомнением, его женой. Вместо дозированного восьмичасового, пять раз в неделю, унижения, у него был бы вечный ад. Мысль, что все не так уж плохо давала облегчение. Девять часов. Он уже несколько раз переворошил все бумаги. Дамочки поставили чайник и обсуждали дочь главной бухгалтерши. Смазливая девица и не глупая, что большая редкость в этом серпентарии. Так считал он, а бабоньки обсуждали: были ли у нее аборты или аккуратная. Раньше он бы подумал, что небось-то у ваших красавиц уже не по разу выскребали, но теперь погнал эти мысли прочь, чтобы не улыбнуться. Они не любили, страшно злились, когда он молча улыбался. Думали и небезосновательно, что он смеется над ними. Когда-то это было оружие, но теперь он капитулировал и даже не помышлял сопротивляться. Просто встал, пожелал приятного чаепития и ушел, чтобы не слышать всех этих грязных сплетен. В туалет. Туалет в учреждении был довольно приличный, хотя сушилка для рук все-таки не работала, но воняло терпимо и сливные бачки работали. Это не институт, там было гораздо хуже. Зато он не сдавался. Может быть потому, что никто не осаждал. Он всегда с любовью вспоминал студенческие годы. Легкие веселые времена, когда он чувствовал себя человеком. Пусть он тогда стрелял сигареты, зато сейчас боялся трех разжиревших дур. А ведь в том же институте он так мечтал о работе. Чтобы зарабатывать пусть немного, но свои деньги. Он реально представлял, что не шибко кому нужен со средними способностями и тяжелый в общении. Потому еще более трепетно мечтал. И когда подвернулось это место, он был на седьмом небе от счастья. Они быстро улетучились и небо и счастье, остался третий этаж старого, еще дореволюционного здания, хорошо отремонтированного, но плохо отапливаемого. Третий этаж и три тетеньки в комнате. Его героическое двухмесячное сопротивление и бесславная сдача. Признавать, что его победили какие-то дурехи, было больно. Долго выдумывал какие-то оправдания, потом пояснения, пока не признал правду. Это он умел, признавать горькую правду, это тяжело, но ничего не требует кроме терпения. Признать правду и попытаться что-то сделать, это была его сокровенная мечта. Еще ни разу не удавшаяся, он все терпел, терпел и мечтал. Как вдруг вскочит на столы этих крыс, расшвыряет все их бумаги и кактусы в пластмассовых горшках, и укусит хотя бы одну толстуху, и убежит из этого Египетского плена. Убежит куда-нибудь вдаль, в бескрайние поля под мягким солнцем. Бежать и вдыхать свежий воздух, бежать и смеяться. Уйти из этого чертового города без будущего. Хлопнула дверь. Он стоял посредине этого самого города и вместо воздуха полей дышал табачным дымом и туалетными ароматами. Да, бросить мечтать гораздо трудней, чем бросить курить. Мечты это похлеще водки, прямо наркотик это. А это Миша. Любимец дамочек, живое воплощение их мужского идеала. Работает водителем.